Воспоминания о поэте Игоре Антонове

На фотографии: Игорь Антонов в начале 1980-х гг.

1

31 декабря 2006 года исполнилось 65 лет со дня рождения поэта Игоря Антонова, моего друга, трагически погибшего в 1988 году. Из всех моих знакомых, пожалуй, не было другого человека столь же одаренного, но ему выпала судьба прожить жизнь довольно беспутную, полную неудач и разочарований. В память о друге сегодня я публикую (в сокращенном варианте) очерк, написанный мной 6 лет назад как авторское послесловие к драме «След на воде», где прототипом главного героя был Игорь Антонов.
Надо заметить, что «антоновская» тема давно привлекает меня своим драматизмом, и, по мере сил, она отражена в моем литературном творчестве: это повести «Бросающий вызов» (1998), и «Туман» (2006), упомянутая уже пьеса «След на воде» (1999) и др. И повести, и пьесу можно рассматривать как своего рода литературный эксперимент. Взяв за основу жизнь Игоря, вновь обращаясь к некоторым эпизодом и обстоятельствам его биографии и переосмысливая их, я попытался исследовать вопрос о соотношении свободы воли и предопределенности судьбы человека или (в более скромной формулировке) о свободе выбора пути творческой личностью. Однозначного ответа на поставленный вопрос мне, разумеется, найти не удалось. Возможно, что его не существует в принципе. Но думаю, что предпринятая мной попытка была не совсем бесплодной, хотя полученный результат и лежит в иной плоскости, нежели формулировка задачи…

2
Игорь был человеком сложным – в том смысле, что в нем было перемешано много всего, казалось бы, трудно соединимого в одном человеке – проницательность и наивность, грубость и нежность, идеализм и цинизм – этот ряд контрастов можно продолжить...
Наше знакомство произошло в московской школе № 147 в 1958 году – Игорь тогда учился в десятом классе, а я в девятом.
По первому впечатлению Игорь показался мне высокомерным, наверное, из-за присущей ему привычки задавать вопросы, как бы лежащие за рамками темы беседы, и апеллировать к авторитетам, о которых собеседник часто имел весьма смутное представление или же не имел вовсе никакого.
Но это не было высокомерием. Такая манера разговора Игоря объяснялась постоянной и напряженной работой ума – он все время как бы вслушивался в себя самого.
Мы с Игорем сошлись на почве поэзии. В девятом классе я «бредил» Маяковским, пытался сам писать стихи. У Игоря же уже в школе была репутация «гениального» поэта, помимо этого он уже и в то время был весьма начитан, хорошо знал отечественную литературу, в том числе поэзию русских авангардистов – Маяковского, Каменского, Хлебникова, Бурлюка. Как раз в это время на площади Маяковского (ныне снова Триумфальная) был установлен гранитный памятник Маяковскому работы Кибальникова. В 1958 году это стало значительным общественно-культурным событием, даже было воспринято как отражение каких-то новых духовных движений в обществе. Игорь откликнулся на событие восторженным стихотворением, из которого я помню только пару строк о поэте, который:
...скосив чуть глаза вниз,
Приветствовал тех, кто строил
В боях социализм.
По поводу этих строк у меня с Игорем возник спор. Дело в том, что Маяковский, скосивший вниз глаза, – это целиком фантазия Игоря – у Кибальникова Маяковский с гордо поднятой головой смотрит прямо перед собой. Но Игорь мне тогда возразил, что поэзия не должна буквально следовать «правде жизни». Образ поэта, скосившего глаза, чуть ли не повернувшего голову в сторону стоящей неподалеку толпы людей, призван был придать монументальной фигуре жизненность, момент движения.
Здесь, пожалуй, Игорем был впервые отчетливо сформулирован принцип: ПРАВДА ИСКУССТВА ВЫШЕ ПРАВДЫ ЖИЗНИ. Эта творческая установка стала и жизненным кредо Игоря, и она во многом объясняет и всю его последующую жизнь и трагический конец.
К слову сказать, в начале 60-х годов у памятника Маяковскому одно время начали собираться любители поэзии и просто зеваки. Читали стихи – Маяковского, других авторов. В толпе шли разного рода разговорчики... С чтением собственных стихов там выступал и Игорь. Говоря современным языком, это все очень сильно напоминало несанкционированный митинг. Власти обеспокоились и приняли свои меры. Площадь несколько раз очищалась с помощью нарядов милиции и дружинников, наиболее активные «любители поэзии» задерживались, доставлялись на автобусах в отделения милиции, там с них брались письменные объяснения. Те же, кто пытался протестовать против незаконного задержания, «автоматом» получали по пятнадцать суток «за нарушение общественного порядка». Все это привело к тому, что сборища у памятника постепенно прекратились, и дух поэзии и свободы с Маяковки был изгнан напрочь.
В одну из таких облав раз попали и мы с Игорем, но нам удалось тогда проскочить сквозь редкую цепь дружинников, одетых, как мне помнится, в синюю униформу типа комбинезонов. Жутко было наблюдать, как цепь дружинников, особенно не церемонясь, оттесняла толпу к входу в метро, как разбегались в разные стороны почуявшие опасность люди, как «работали» сотрудники «органов» в штатском, выхватывавшие вдруг из толпы человека. Двое заламывали человеку руки за спину, двое или трое бдительно следили за тем, чтобы схваченный человек не был отбит толпой, пока его вели к милицейскому автобусу.

3

В начале 60-х годов мы с Игорем посещали литобъединение при библиотеке им. Фурманова на Беговой улице. Это лито оставило заметный след в судьбе Игоря. Игорь, можно сказать без преувеличения, был звездой этого литобъединения. Талантливый человек всегда создает вокруг себя особую атмосферу, на него начинают равняться другие, именно он придает некий высокий смысл любительским, в общем-то, литературным упражнениям большинства членов кружка. Именно в этом литобъединении Игорь впервые ощутил власть поэтического слова над людьми и вкус литературной славы (как бы ни были скромны ее масштабы). У Игоря был очень красивый, выразительный голос – «бархатный» баритон. Я помню, как у слушателей от волнения слезы дрожали на ресницах, когда Игорь на литературных вечерах читал свои стихи и отрывки из поэмы «Иоанн Грозный».
Успех в литобъединении утвердил Игоря в мысли, что его призвание – литература, литературное творчество. С этого момента он начал предпринимать попытки пробиться в «большую» литературу, стать профессиональным писателем.

4

В начале шестидесятых годов профессия писателя, профессия поэта была окружена романтическим ореолом. В период хрущевской «оттепели» к слову писателей жадно прислушивались, в обществе существовал спрос на поэзию, и новинки литературы (и поэзии в том числе) нередко становились предметом жарких обсуждений.
С семидесятых годов, с наступлением эпохи «застоя» поэзия потеряла свою прежнюю общественную значимость. Возможно, это было связано с изменениями в общественном сознании, возможно, – с отсутствием в отечественной поэзии этого периода по-настоящему великих произведений. Роль выразителя общественных настроений взяли на себя театр, бардовская песня, тяготевшие к злободневности, публицистике.
Если жизнь Игоря изобразить в виде графика, то до 25 лет идет крутой подъем, подъем (хотя и более пологий) продолжается до 30 лет, период от 30 до 40 лет можно изобразить в виде плато, после 40 лет наступает спад, после 45 – спад становится круче, проявляет себя не только в интеллектуальной и творческой сфере, но и сопровождается нравственной деградацией, начинается распад личности.
В течение примерно 10 лет Игорь, веря в свое призвание, делал различные попытки войти в «касту» писателей: пытался поступить в Литературный институт, посылал свои стихи в редакции разных журналов, заводил литературные знакомства, таскался по различным литературным тусовкам... Все впустую! Никого его творчество не заинтересовало, везде он получил от ворот поворот. Вот если бы он писал стихи и поэмы о рабочем классе, о героизме советского народа, о великих свершениях наших современников – тогда, понятно, было бы совсем другое дело... А присущая Игорю «блоковская» или «пастернаковская» углубленность в себя, в свой внутренний мир настораживала и раздражала, вызвала реакцию неприятия у литературных чиновников, с которыми Игорю пришлось иметь дело.
Вообще-то я до сих пор удивляюсь наивности или, лучше сказать, нелогичности некоторых его предприятий. Ну, для чего человеку, обладавшему яркой, даже избыточной индивидуальностью и сложившимся литературным вкусом, нужен был Литературный институт? Чему мог бы он там научиться? Много ли у нас «самородков», ставших настоящими писателями благодаря Литинституту?
Конечно, поэту ли, прозаику ли для профессионального роста необходима творческая среда, творческое общение, но для этого существовали другие возможности, никак не связанные с официальным статусом.

5

В смешанных русско-еврейских семьях дети нередко отличаются талантливостью. Что здесь играет главную роль – законы ли генетики или особенности воспитания, сказать трудно, но факт остается фактом. Игорь является подтверждением этого тезиса.
Отец Игоря (Константин Константинович) был русским, с крестьянскими корнями – дед Игоря остался сиротой и был крестьянской общиной отправлен в город для получения специальности. А мать Игоря была еврейкой, из еврейской (впрочем, насколько я могу судить, сильно обрусевшей) интеллигентной семьи. И отец, и мать Игоря были людьми высокой культуры, у обоих был сильный, ярко себя проявляющий характер, своего единственного сына они любили нежно и самозабвенно.
Вот поэтому в характере Игоря и переплелись в диковинный клубок русская бесшабашность, любовь к праздникам, к гульбе, с одной стороны, и еврейский скептицизм, с другой. Самого Игоря, особенно в зрелые годы, мучила двойственность своего характера, двойственность корней. От него мне как-то пришлось услышать печальную фразу: «От воронов ушел, а к лебедям не пристал».
В свои лучшие годы Игорь привлекал к себе окружающих своей очевидной талантливостью, эрудицией, блеском суждений. Среди его друзей были люди разных профессий, в том числе – со сложной судьбой, с лагерями и ссылкой за плечами. Отсюда, по-видимому, берет начало критический настрой Игоря к коммунистической идеологии и к обслуживающему эту идеологию социалистическому искусству (соцреализму), его нелюбовь к лозунгам, к трафаретам, к барабанному бою, к пустословию, к всеобщему «одобрямсу». Вообще в Игоре в те годы было сильно развито чувство собственного достоинства, и он не стеснялся высказывать собственное мнение даже тогда, когда это не было принято или могло грозить ему неприятностями. Новым поколениям трудно будет представить себе всеобщую «зажатость», затхлость общественной жизни в годы застоя, диктат идеологии, доходивший до полного идиотизма (воскресники на Пасху, запрет на куличи и пр.).
В какой-то степени выход из этого болота, духовное освобождение давала запрещенная литература, которая распространялась «из рук в руки». Кое-что из этой литературы Игорь давал почитать и мне. В числе запрещенных книг были мемуары деятелей белого движения (изд-ва «Прибой», зарубежных издательств), мемуары правозащитников (Льва Трофимова и др.), рукописи неведомых мне троцкистов, эсеров, анархистов и пр. Помню, какое ошеломляющее впечатление на фоне скопческой советской публицистики произвели на меня «Дни» и «1920 год» В. Шульгина – своим отточенным слогом, психологизмом, страстностью. От Игоря я впервые услышал о «Лексиконе», об Александре Гинзбурге, о многих отечественных правозащитниках, диссидентах и «протестантах».

6

В Игоре рано проявила себя склонность к выпивке. Признаться, в молодости мы не раз с ним в жарких спорах бражничали ночи напролет. Регулярное «употребление» еще до первого брака стало стилем его жизни. Света, первая жена Игоря, с этим пыталась бороться, как могла, но под силу ли ей было переломить ход истории? Игорь со Светой жили в малогабаритной однокомнатной квартире в районе Кузьминок. На кухне Игорь смонтировал самогонный аппарат, который подолгу не простаивал. На бутылках с опалесцирующей жидкостью, которыми была заставлена кухонная полка, были наклеены самодельные этикетки с цифрами: 55°, 53,5°, 58° и т. п. Это Игорь невесть где добытым спиртометром определял крепость конечного продукта. И производство, и потребление алкоголя было поставлено на прочную научную основу. Крепкое от природы здоровье до поры до времени выручало Игоря. Потом же на почве систематического пьянства начались разного рода эксцессы. Света рассказывала мне о двух случаях белой горячки у Игоря. Возможно, что она не преувеличивала или преувеличивала совсем немного. Кончилось же все тем, что Света, не в силах более выносить пьяные выверты Игоря, забрала дочь и ушла от Игоря.
По большому счету, для Игоря это была настоящая катастрофа. Лучшей жены для него, чем Света, невозможно было представить. Умная, волевая и привлекательная внешне женщина, к тому же признававшая его литературный талант, поощрявшая его творческие поиски, она заставляла и Игоря, что называется, держать форс, удерживала его, как могла, от падения в бездну.
Игорь же, казалось, не слишком сильно переживал этот разрыв – ну, случилось, так случилось, найдем себе другую... После Игорь женился во второй раз – на разведенке с ребенком. В новом браке он нашел женщину, по его словам, подарившую ему мгновения высочайшего наслаждения, но о духовной близости речи быть не могло...

7

Где-то к сорока годам у Игоря произошел душевный надлом. Если раньше у него еще были какие-то иллюзии, мечты, надежды на перемены к лучшему, то теперь от его былого оптимизма и уверенности в собственном призвании не осталось и следа. Стало очевидным, что он – неудачник, что его творческие искания, терзания чужды господствующей идеологии, и все написанное им никогда не будет востребовано великим советским народом – строителем коммунизма, светлого будущего всего человечества.
Дело было даже не в том, что его литературный труд не приносил ему хоть каких-нибудь доходов, сколько в том, что его творческий поиск, в котором только и заключался весь смысл его существования, не получал общественного признания. Да что там признание, известность, слава и прочее! Ну хоть бы какой-нибудь, хоть микроскопический общественный отклик! Нет, его творчество существовало как бы само по себе – за рамками литературного процесса и вне общественного сознания.
А что для человека пишущего может быть горше, чем осознание факта, что все его произведения, выстраданные, написанные кровью сердца, ждет одна незавидная судьба – ящик письменного стола и помойка?
К тому же не ладилось и все остальное. Второй брак не сложился, не стал спасением от жизненных бурь и невзгод. Те подруги Игоря, которые эпизодически появлялись в его жизни, не могли удовлетворить его в интеллектуальном и эмоциональном плане.
Иллюзию выхода из тупика давал алкоголь. Но если раньше склонность Игоря к выпивке объяснялась избытком сил, жаждой праздника, то теперь его пьянство генерировалось всегда угнетенным состоянием души. Постепенно его пагубное пристрастие принимало формы все более и более безобразные, превращая в сплошную муку и его собственную жизнь, и жизнь его пожилых родителей.
Но бог с ним, с алкоголем! Как говорится, трезвость – норма загробной жизни. Дело было не столько в склонности Игоря к выпивке, сколько в отсутствии ясно осознаваемых целей, в потере смысла существования.
В Стране Советов был такой социальный тип лишних людей – интеллигентов, отбракованных Системой. Философы-истопники, поэты-дворники, филологи-вахтеры, бывшие инженеры, ученые, офицеры, работающие банщиками, грузчиками, подсобными рабочими... Люди, потерявшие свой социальный статус, порвавшие прежние семейные, дружеские и профессиональные связи... Сколько таких бедолаг мыкалось по России, по Союзу?
Вот и Игорь... После смены ряда рабочих мест и профессий он, в конце концов, с некоторым изумлением и растерянностью обнаружил себя в роли рабочего ДЭЗа, ответственного за чистку мусорных камер в многоэтажных домах с мусоропроводами. Тяжелая, грязная и тупая работа... Ежедневный контакт с людьми рабской психологии и скотского поведения – бригадирами и прочими начальниками, напарниками по работе – их Игорь в шутку обычно называл своими коллегами...
И Игорь как-то съежился, смирился, потерял весь свой прежний гонор и пафос. Лучше всего это видно по фотографиям того периода. Одутловатое лицо пьющего человека, потухший, затравленный взгляд... Все чаще Игорю приходят мысли о неминуемом близком конце. Эта тема становится доминантой его жизни.
В восьмидесятые годы им был создан стихотворный цикл под выразительным названием «Агония» – своего рода его поэтическое завещание, последнее «прости» этому миру. В цикл вошли стихотворения последних лет жизни Игоря, а также отдельные более ранние произведения – среди них такие шедевры, как «Крематорий», «Моисей», «Магомет». В редкие минуты отдыха Игорь брал в руки заветную папку, перебирал листы, выкидывал одни стихотворения, добавлял другие... Мне кажется, он находил в этом своеобразное извращенное удовольствие – так потенциальный самоубийца впадает в эйфорию от обдумывания способов ухода из жизни.
Мироощущение Игоря в то время лучше всего характеризует цикл его рассказов об отбросах общества, обитателях «дна»– бомжах, проститутках, наркоманах, уголовниках и тому подобных персонажах, благо особенности бытия Игоря в те годы и круг его тогдашних знакомых в избытке давали темы для подобных историй. Вот сюжеты некоторых из них, как они запомнились мне (названия рассказов я не помню).

***
К себе домой приходит мужик, он вернулся из колонии. Жены дома нет, она еще на работе. Недавний зэк поджидает жену, он на кухне беседует о том, о сем с соседкой по квартире. Та в разговоре между прочим выбалтывает, что к жене уже полтора года ходит хахаль (в рассказе употреблено другое, более грубое и точное слово), бывший когда-то другом нашего героя. Мужик решает разобраться на месте со своим прежним приятелем, берет бутылку водки и едет к тому выяснять отношения. Там оба друга выпивают – одну бутылку, вторую, третью... Идет разговор «за жизнь», при этом бывший зэк выпытывает у собутыльника некоторые пикантные подробности поведения своей неверной жены. Он чувствует себя задетым и решает бывшего приятеля зарезать. И приняв такое решение, внутренне успокаивается, продолжает пить, вести разговор и даже шутить. Под конец пьянки он наносит бывшему приятелю исподтишка смертельный удар ножом. Казалось бы все? Нет, не все. Он отрезает у мертвого собутыльника член, заворачивает его в тряпочку, упаковывает в полиэтиленовый пакет, снова едет к себе домой, передает соседке по квартире сверток – подарок для своей жены. После его ухода любопытная соседке, конечно же, разворачивает сверток. И – ах!..

***
Другой сюжет. Мужик покупает в магазине бутылку водки и кое-какую закуску, идет на ближайшую стройку, чтобы выпить в относительно спокойной обстановке. К нему привязываются два бомжа, они просят оставить им в бутылке немного водки – хоть на пару пальцев. Мужик с шуточками пьет свою водку, закусывает, оставшуюся в бутылке водку отдает, сжалившись, бомжам. Те водку допивают, впадают в кураж и без всякой видимой причины жестоко избивают благодетеля, забивают его до смерти. Труп, который нашли на стройке на следующий день, так и не был никем опознан. Никто не хватился бедняги, не было заявлений в милицию от родственников о том, что, мол, ушел из дома и не вернулся мужчина средних лет. Вот ведь как – жил человек, а пропал, словно и не было его на белом свете.
***
Женщина средних лет, подрабатывающая проституцией, подцепила в парке клиента – пожилого интеллигента, не имевшего, наверное, ранее дела с проститутками. Тот ведет себя как-то нелепо, не по ситуации – неумело шутит, задает проститутке разные вопросы о ее жизни. Женщине он противен своими неуместными разговорами, и одновременно она чувствует к нему какое-то почти материнское чувство, что-то вроде жалости. Болтовня интеллигента пробуждает в ней смутные воспоминания о том, как она в десятом классе встречалась со своим первым мальчиком. «Любовь» заканчивается грязно и смешно – странной выходкой интеллигента. Но хоть все остались живы, и на том спасибо!

И другие рассказы – в том же духе. Все в них перемешано – секс, кровь, интеллигентские выверты, истерики, пьяные разговоры... За спокойным, даже обыденным тоном – настроение конченой жизни, тихого ужаса и безысходности. Машинописные оригиналы этих рассказов были переданы матерью Игоря Офелией Ивановной на предмет возможной публикации одному ее дальнему родственнику, сотруднику журнала «Россияне», ныне прекратившему свое существование. О дальнейшей судьбе рассказов мне ничего не известно, скорее всего, они утеряны.
И сам Игорь иногда производил впечатление персонажа из своих страшных рассказов – битый жизнью мужчина, терзаемый предчувствием близкого конца, опустошенный, опустившийся, бравирующий своим цинизмом, несчастный из-за своего нереализованного таланта...
В 80-е годы наши встречи с Игорем становятся не частыми. Когда Игорь приходил в гости, то вел себя скованно, неловко шутил. Я тоже чувствовал себя неловко, мне хотелось бы приободрить Игорька, но чем я мог ему помочь? Как обычно при наших встречах, на стол ставились рюмки, из холодильника доставалась бутылка водки. Игорь выпивал одну рюмку, другую, немного оттаивал. Начинались разговоры, правда, тон их был невеселым.
Но все же Игорь, конечно, не был совсем пропащим человеком. Не все у него умерло в душе, он глубоко переживал свое униженное положение, ему, я знаю, было совестно перед своими родителями, чьи надежды он не сумел оправдать, он стыдился своих прежних друзей и знакомых, которые верили в его талант и когда-то предрекали ему громкую славу. Стыд иногда толкал его на циничные, шокирующие поступки.
Его цинизм, которым он бравировал, был, конечно, напускным, своего рода камуфляжем, призванным скрыть подлинные чувства и подлинные страдания.
Главное же – в нем сохранилась вера в уникальность каждого человека – венца творения, убеждение в праве личности на собственное мнение и на свой жизненный путь, убеждение в собственном интеллектуальном превосходстве над абсолютном большинством современных ему деятелей литературы – поэтов, прозаиков и публицистов.
Не берусь судить, насколько обоснованными были эти претензии Игоря. Возможно, в этом он был прав. Но, по моему убеждению, интеллект и талант – не самые главные качества личности. Гораздо важнее характер человека, воля, умение «держать удар».

8

И тут вдруг перед Игорем впереди забрезжил неясный свет. В стране начались политические процессы, получившие название «перестройки».
Со второй половины восьмидесятых годов в монолитном советском государстве появились трещинки, начали происходить какие-то подвижки, возникать новые идейные ориентиры. В политическом лексиконе появились необычные термины: новое мышление, демократизация, гласность... Возникли зародыши новых общественных организаций, центры кристаллизации новых политических структур. КПСС начала постепенно терять монополию на идейное руководство обществом.
В это время Игорь сблизился с Демократическим Союзом – общественно-политической организацией радикального толка, получившей известность благодаря ряду проведенных ею скандальных акций. Я помню, с каким энтузиазмом он демонстрировал мне первые номера «Свободного слова» – дурно сделанной газетенки, печатного органа ДС. Игорь с головой окунулся в политику, он был полон новых замыслов, жаждал деятельности... Во все этом, правда, был оттенок какой-то лихорадочности...
К слову сказать, всю историю ДС сопровождал шлейф внутренних скандалов, расколов, бывшие соратники с удовольствием поливали грязью друг друга... Один из таких скандалов коснулся и Игоря. Он вышел из ДС, хлопнув дверью, и с тех пор о мадам Новодворской отзывался не иначе, как о суке (или еще грубее). Но и новые политические соратники Игоря не производили особо благоприятного впечатления – все это была пена. Один только Лев Григорьевич Убожко чего стоил! Игорь, видимо, и сам все прекрасно понимал, но вслух никогда в этом не признавался.

9

В воскресный день 16 апреля 1989 года у меня дома раздался телефонный звонок. Звонила Офелия Ивановна.
– Веня, вы не можете сейчас придти к нам?
Я вздрогнул от нехорошего предчувствия. Что-то необычное было в ее голосе...
– Да, Офелия Ивановна, сейчас приду. Что-нибудь случилось?
– Игорек умер.
Офелия Ивановна уже не могла больше сдерживаться и зарыдала в трубку...
По просьбе Офелии Ивановны я присутствовал в качестве понятого при осмотре тела Игоря судмедэкспертом и при составлении им протокола. Могу засвидетельствовать – все тело Игоря было черным от побоев. Видимо, его били палками или железными прутами. Наверняка, у Игоря были отбиты все внутренние органы. Официальной причиной смерти был назван, кажется, отек легкого.
Вечером 14 апреля в квартиру Антоновых позвонили соседи и сказали, что Игорь лежит у входа в подъезд. Офелия Ивановна и Константин Константинович спустились на лифте вниз. Игорь не был пьян, как, наверное, подумали соседи. Он был жестоко избит, правда, у него хватило сил дойти до подъезда, но здесь он упал, потеряв сознание. Родители смогли довести Игоря до квартиры, раздели, уложили в постель. Игорь бредил, сознание его путалось. На вопросы, что с ним произошло, Игорь не отвечал. В ночь на 16-е Игорь попытался встать с кровати, ноги у него подломились, он упал на пол, изо рта пошла кровь, и Игорь вскоре скончался.
Обстоятельства гибели Игоря так и не были установлены, да и вряд ли было добросовестное расследование. Произошло что-то страшное, но что, где, сколько было убийц, кто они такие – неизвестно. Наверняка, их было несколько человек, ведь Игорь отличался физической силой, в драке он мог бы справиться и с двумя крепкими парнями.

10

Родители Игоря сделали все возможное, чтобы похороны Игоря прошли достойно. На поминках, которые были организованы в Доме архитектора, собрались родственники Игоря, его немногочисленные друзья, его «коллеги» по работе, которые вели себя очень скромно, подавленные интеллигентностью обстановки, «товарищи по партии», в их числе и Лев Убожко, который несколько раз делал попытки превратить скорбное мероприятие в политический митинг.
Игорь был кремирован, а прах его был захоронен в семейной могиле Антоновых на Ваганьковском кладбище. На могиле скульптор Владимир Федоров, дальний родственник Игоря, поставил памятник. Он представляет собой гранитную тумбу типа корабельного кнехта, грубо обработанную, таящую в себе мощь камня, красоту фактуры и какую-то незавершенность. Прекрасный и емкий образ неистового характера Игоря и путаной его жизни. Такой памятник мог сделать только человек, который понимал Игоря и относился к нему с искренней симпатией.
Уже после смерти Игоря стараниями его родителей вышли в свет два небольших сборника его стихотворений – свидетельство их безмерной любви к своему несчастному сыну. Интересующиеся творчеством Игоря Антонова могут ознакомиться с этими сборниками в московской библиотеке № 221.
В 1999 году в ДК «Октябрь» состоялся вечер памяти Игоря Антонова, приуроченный к десятилетию его гибели. На нем присутствовало человек двадцать. На этом вечере в числе других выступил и я – сказал несколько слов об Игоре и прочитал пару его стихотворений. Меня тронуло, что есть еще несколько человек, которым дорога память об Игоре, которые помнят и ценят его как поэта…

11

В заключение – еще несколько слов о пьесе «След на воде». В 1999 и 2000 годах я несколько раз устраивал публичные читки пьесы, познакомил с ней нескольких своих знакомых, знавших Игоря при жизни. Отзывы на пьесу были довольно невнятными. Наверное, мои читатели не нашли в ней особых литературных достоинств. Признаю, в пьесе нет умопомрачительной интриги, «крутизны», в ней не затрагиваются и крупные социальные проблемы... Но мне, я думаю, удалось хотя бы одно – сохранить в психологической драме почти документальную достоверность. Ведь для меня все еще жива история жизненных метаний поэта, легшая в основу сюжета пьесы...
2001–2007 гг.

Примечание: несколько стихотворений И. Антонова приведены мной в повести "Туман", опубликованной на Прозе.ру.


Рецензии