Вокзальная старуха

 Извилиста жизнь железной дороги. И в своей жизни ей часто приходится соединяться с телами маленьких провинциальных городков. От этой принудительной связи и рождаются недоношенные, худосочные вокзалы.
 Эти серийные произведения советской архитектуры до самой старости-ветхости тоскливо жмутся к ней, к своей железной мамочке-кормилице.
 За вокзалами серой, пыльной тенью стоят городки-отцы. Улочки в таких городках всегда окружены пресноликими домами середины прошлого века, мясистыми или наоборот тощими деревьями, узкими, растрескавшимися тротуарами. Кажется, что время проникает сюда не ровным новым фоном, а лишь кусками-лоскутами каких-то новых вывесок, реклам, создающих иллюзию движения вперед.
 Вокзалы эту иллюзию усиливают. Проносящиеся мимо поезда несут в себе векторный зов неведомо прекрасных пунктов назначения. А вокзалы стоят каменными истуканами, этакими вехами отсчета, храня в своем чреве древние залы ожидания с потолками, отороченными гипсовой лепниной, в центре которых обязательная люстра с сотнями стеклянных подвесок.
 Поезда на таких станциях особо не задерживаются - остановки всего на несколько минут, но иногда здесь пасется довольно много людей. Они притягиваются силой потоков странствий, не совсем осознавая мощь этой силы
 
 Вот и этот вокзал представлял собой довольно популярное место. Днем сюда стекались маршрутки, такси и автобусы. В ночь вокзал подсвечивался красными огоньками шашлычных, которые стояли от него по две стороны как зычные стражи. Их двери, казалось, скрывают за собой вход в волшебную, сытую страну вечного вкуса и пьянящего запаха маринованного мяса, жарящегося на углях. Главный вход вокзала был закрыт из-за недремлющих террористов, а на запасном был выставлен усталый милиционер, отсидевший копчик на жестком стуле. Он пытался сурово хмурить брови, поверяя документы, но к вечеру это занятие ему порядком надоедало, и красивых девушек и женщин со светлыми волосами он пропускал без препятствий.
 
 В зале ожидания с лепным гипсовым потолком сидело много пассажиров, но один ряд был свободен. В самой середине его разместилась крохотная старушонка в резиновых сапогах одетых на босу ногу. Вонь от этого немытого, древнего создания, ощущалась достаточно сильно на расстоянии метра, потом ослабевала, смешиваясь с запахами пота всяких разных пассажиров, в которых были ноты неуверенности и едва скрываемого раздражения от томительного ожидания.
 На старушонке была надета рваная юбка и замусоленный длинный, бархатный жакет древнего кроя. Она сидела, сгорбившись и низко опустив голову, как будто кого-то ждала. Зал жужжал как засыпающий улей с вялыми пчелами. От бывшего телевизора на стене осталась только пустая полка. Крашеные стены отсвечивали всеми оттенками убого-серого цвета эмали. Лишь в торце зала яркими витринами сияли буфет и киоск с газетами.

 Часы показали девять вечера, когда в зал ожидания вошла яркая, молодая женщина, везя за собой серую дорожную сумку на колесах. Волосы у женщины были светлыми и болоньевая куртка ослепительно- белым пятном празднично заявляла о чистоте.
 Женщина поводила для видимости глазами в поисках свободного места, и недолго думая, села рядом с оцепеневшей старушонкой. Старушонка подняла голову, словно размышляя о чем-то, и вдруг решительно встала, прошла мимо кресел к прилавку буфета, вроде бы что-то высматривая в витрине с курицей, котлетами, яйцами и прочими другими белками под разной оберткой. Потом она вернулась обратно на свое место и сказала женщине:
-Слушай. Я буду рассказывать тебе свою жизнь.
Женщина посмотрела в ее глаза, лишенные и капли света души, а старуха уже начала свой невнятный рассказ.
 Беззубыми деснами трудно говорить, и старухиных слов было почти не разобрать. Иногда женщине четко слышались отдельные словосочетания, и она сделала вывод, что старуха перечисляет все, что когда-то имела, и что у нее забрали. Из своей головы старуха вытаскивала память обо всем материальном богатстве своей жизни, состоящем из белья, посуды, свиньей, домов, участков, и огородов. Складывалось такое ощущение, что у нее отключилась эмоциональная составляющая ума, а остался только счетчик, суммирующий и отнимающий давно несуществующее.
 Несмотря на то, что от старухи воняло, женщина не отодвигалась от нее. Она была достаточно умна и понимала, что старуха олицетворяет собой что-то такое же бездомное и покинутое, что есть у самой женщины, внутри нее.
Старуха же словно решила выговориться на всю оставшуюся жизнь. Ее голос гудел и переливался рокочущим, безостановочным потоком, и в этом потоке не было ни вопросов, ни восклицаний.
-Бабушка, вам чая принести?- спросила ее женщина, в короткой паузе, но старуха не услышала ее.
Она все говорила и говорила, сводя кредиты и дебеты своей жизни в уже почти не существующем мозгу.
 Женщина пыталась вглядеться в ее глаза с выпуклыми, морщинистыми веками, чтобы хоть немного представить лицо той девушки, каковой старуха была в своей прошлой жизни. Но прошлая девушка показывать свое лицо не желала.
 Кто-то со спины подошел к старухе, сунул ей в руки пакет с печеньем. Она отреагировала удивленно - запоздало:
-Это мне?
Она явно была голодна, но не накинулась на еду, а стала медленно вынимать каждый квадратик печенья как изысканный деликатес и аккуратно, маленькими порциями откусывать его и давить, размачивать беззубыми деснами.
 Женщина поднялась с места, купила в буфете большой пластиковый стакан чая с лимоном, принесла старухе. Старуха опять отреагировала с запозданием:
-Это мне, что ли?
Она взяла стакан в руки как великую драгоценность и впустила в себя сначала первый , маленький глоток, затем второй. Женщина ясно увидела, как внутри умирающего старухиного тела потекла струя горячей энергии. Чай словно бы просачивался живой водой между клеток. Клетки, наполняясь влагой, оживали, распускали свои увядшие тела- бутоны.
 Наконец-то, женщина ощутила вместе со старухой восхитительное, приятное тепло и вспомнила, что она - Та, Кто Возвращает Надежду.
 
 По радиосвязи объявили прибытие поезда. Женщина встала, попрощалась со старухой. Но старуха смотрела внутрь чего-то, видимого только ей и никак не отреагировала на прощание. Тогда женщина, улыбнувшись, покатила свою сумку на перрон, чтобы успеть заскочить в поезд, который будет стоять всего несколько минут. А старуха так осталась сидеть в зале.

 Она ничего ни у кого не просила, она просто сидела. Совсем непохожая на тех нищенок-попрошаек, что пасутся в людных местах, набрасывая невидимые сети вины на всех прохожих. Бархатный, облезлый жакет, босые ноги, обутые в резиновые сапоги, взгляд, устремленный во что-то вне этого мира - она вызывала не чувство вины, не жалость, а непреодолимое желание помочь.
 Кто-то сунул ей в руку скомканную десятку. Она посмотрела на нее, но убирать никуда не стала, десятка так и осталась в ее ладони. Она держала эту десятку как маленький, бумажный флажок.
 Кто-то накинул на старуху дешевый, клетчатый плед, потертый во многих местах, но чистый и теплый. Кто-то принес и положил на соседнее кресло шерстяные, толстые носки. Потом рядом со старухой появилась серая шаль, кофта, связанная крупными спицами, длинная трикотажная юбка и поношенные, но крепкие кожаные ботинки. Старуха словно очнулась:
-Это все мне, что ли? Ну, надо же, дожилась, вот мне и подают.
Негнущимися сухими пальцами она стала перебирать одежду, бумажная десятка выскочила из ее ладони, полетела на пол. Чьи-то руки подняли ее и всунули старухе в карман.
 Потом в зал зашел милиционер, нахмурился, увидев кучу тряпья, пробормотал себе под нос что-то про непорядок. Он ушел, а вернулся уже с мягким раскладным креслом. Кресло было так себе - старое, облезлое, с выпирающими из под рваной обивки, кусками поролона, но крепкое и устойчивое. Кресло он поставил в самый дальний угол- закуток, за газетным киоском.
-Пойдемте, бабушка, поспите немного, - сказал он ей.
И старуха пошла за ним. Кто-то понес за ней ее тряпье, кто-то кинул на кресло вышитую полинявшую сатиновую подушку. Если бы старуха не разучилась улыбаться, то она бы улыбнулась. Она легла на кресло, закрыла глаза и уже не видела того, что кто-то натягивал веревку и вешал на нее занавеску. Она закуталась в клетчатый плед как в спасительный кокон, огражденная от вокзальной суеты хилой занавеской и забылась в сонном тепле.
 
 Утром она проснулась от стука молотков. Занавеска была сорвана, пахло свежей стружкой. Два плотника устанавливали на ее закуток дверь. Потом пришел электрик и приладил на стенку выключатель с лампой, спрятанной в матовый, стеклянный колпак. Дверь закрыли, старуха включила лампу, и в закутке стало почти уютно. Старуха надела кофту и юбку, данные ей накануне. Старые вещи она аккуратно сложила в стопку и за неимением свободного места сунула под кресло.
 Она долго разглядывала свои босые ноги, прежде чем надеть шерстяные носки. Но, наконец, и носки были надеты и ботинки. Нельзя было сказать, что от старухи стало меньше вонять, но вид она приобрела более благопристойный. Оглядев свой закуток, весь занятый креслом, она выключила лампу, открыла дверь и вышла в люди.
 В удлиненно-высокие окна вокзала смотрел день. Пассажиров было немного. Она прошла через весь зал. Милиционер на входе давно сменился. Новый о чем-то бодро верещал по телефону и лишь кивнул старухе. Старуха вышла на улицу, несущую в своем дыхании запахи раннего лета.
-Эй, бабушка, заходи, шашлычком угощу, у меня радость сегодня, - крикнул ей усатый армянин из окна шашлычной.
Старуха остановилась в нерешительности, как будто что-то припоминая.
-Заходи, заходи. Не стесняйся!
Она зашла. Ее уснувшее обоняние стало просыпаться от щекочущих ароматов маринада.
Она присела на стул и перед ней на столе, покрытом белой клеенкой, возникла тарелка с двумя крупными кусками мяса и кольцами лука обмакнутыми в зелень и в кетчуп. Мясо было мягким, почти разваренным. Старуха в нерешительности взяла в руки вилку. Ее почти угасший ум пытался анализировать новые обстоятельства жизни, но эта попытка была сродни попытке завести старую машину на морозе. Старуха аккуратно вилкой раздавила мясо, и положила кусочек в рот. На вкус мясо было слегка солоноватым и пряным. Старуха долго держала его во рту, высасывая из него соки как из леденца. Насытившись, она сказала сухим голосом «Благодарю», встала из-за стола и вышла на улицу.
 Полуденное солнце слепило глаза. Дул едва ощущаемый ветерок. Старуха поежилась и решила вернуться в свой закуток. Снаружи он выглядел просто как вход куда-то. Новая деревянная дверь отчасти гармонировала с соседним газетным киоском и смотрелась вполне прилично. Старуха зашла внутрь, плотно притворив ее за собой. Свет она включать не стала. После солнечного неба темнота внутри закутка казалась почти космической. Она прилегла на кресле и так лежала, думая о чем-то довольно долго. Сначала она слышала голос объявляющий о приходе и отправлении поездов и предупредительно-обязательное «Будьте осторожны». Потом этот голос стал тише, и исчез вовсе. Вокруг старухи остались мрак и тишина. Странно, ведь хоть как-то свет должен был просвечивать сквозь дверь. Но он не просвечивал ни бликом, ни намеком, ни пятном. Вокруг старухи сгустилась абсолютная темнота.

 Старуха лежала неподвижно может быть час или два. Потом ее тело затекло, она села на кресле, свесив ноги, и вдруг поняла, что не помнит с какой стороны дверь. Руками она начала ощупывать стены, пока не наткнулась на ручку. Она потянула за нее- дверь отворилась, но совсем не на вокзал. Перед старухой возникла прихожая новой, однокомнатной квартиры.
-Можно войти?- спросила старуха
-Проходите, - ответила ей женщина домашнего вида, вышедшая из кухни.
-У вас одна комната?- спросила старуха, снимая ботинки и носки, потому что пол оказался очень теплым, видимо, под ним проходили обогревательные трубки.
-Комната одна, но большая. Вот сами посмотрите, - сказала ей женщина, вытирая руки о передник.
Она провела старуху в зал, который действительно, оказался огромным. С одной его стороны было аж четыре высоких, скругленных наверху окна. Эти окна смутно походили на вокзальные, а торцевая стена представляла из себя панно с видом морского побережья. Вся комната была залита ровным апельсиновым цветом. Мебель еще завезти не успели, и от этого комната походила на большой, балетный зал.
-Вот смотрите, панно с натуральным эффектом присутствия, - сказала хозяйка старухе, подводя ее к дальней стене.- Посмотрите пока, а я пойду на кухню, у меня там пирожки поспевают.
Старуха вроде бы согласительно кивнула, и хозяйка ушла.
 Панно занимало всю стену и плавно перетекало на пол, имитируя песчаный берег. Старуха присела на искусственный песок, подошвами ощущая его искристое тепло. Тут же включились вентиляторы и подсветка. Возник шум прибоя, и покатилась первая волна. Старуха знала наверняка, что это не волна, а только ее видимость, но, тем не менее... Она скинула юбку и кофту, окунаясь в движение фантомной воды очень похожей на настоящую. Она и была такая же прозрачная как вода, только сухая, теплая и нежная. Зажмурив глаза от удовольствия, старуха лежала на полу, на который накатывались иллюзорные волны.
 В панно были умело вставлены зеркала, отчего возникала перспектива далекого горизонта. И через некоторое время старуха, вглядевшись в даль, даже заметила зарождающее грозовое облачко. У нее захватило дух от громады пространства. Она протянула руку, чтобы ощупать стену, на которую крепилось панно, но стены не было. Тогда старуха вошла в воду по колено, снова протянула руку и опять не нащупала стены. Она заходила в воду все глубже и глубже, но никак не могла дотянуться до стены.
 Вода уже подступила ей под самую шею, пока не выключили подсветку. Шум прибоя исчез, волна откатилась, отступила назад.
- Эта стена искривлена в другое измерение, вы ее никогда не нащупаете, - сказала хозяйка квартиры.
Она стояла рядом со старухой, вытирая об фартук руки, испачканные в муке.
-Одевайтесь, пирожки уже готовы.
Женщина дала старухе чистое нижнее белье из хлопка. Старуха послушно надела панталоны и рубашку, а сверху кофту и юбку. Теперь от нее не воняло. Более того, сейчас ее тело несло на себе слабый йодистый запах моря.
 Она прошла на кухню за хозяйкой. Кухня представляла собой абсолютно белую комнату, в центре которой стоял стол, накрытый белой скатертью. Пол тоже был из белого паркета.
На столе в темной плетеной корзинке лежали дымящиеся пирожки.
-У всех разная начинка, - похвалилась хозяйка, - пирожки - мое хобби.
Она достала из белых пластмассовых шкафов тонкие фарфоровые чашки, налила в них крепкого янтарного чая с лимоном. Старуха церемонно взяла чашку обеими руками и стала пить чай мелкими глотками как великую драгоценность. И снова ее засохшие клетки, впитывая влагу, распускались оживающими бутонами. Женщина смотрела на нее восхищенно и радостно. Она вспомнила вдруг четко и ясно что-то очень важное про себя:
- Я Та, Которая Дает Силу. Странно, что я это забыла.
-Мне пора, - сказала старуха.
-Возьмите с собой на дорогу, - отозвалась женщина, ловким движением закинув с десяток пирожков в пакет.
-Спасибо.
Они прошли в коридор, старуха надела ботинки, отворила дверь и вышла обратно прямо в свою каморку. Дверь за ней скрипнула, погружая мир вокруг в тесную темноту. Старуха руками нащупала кресло, осторожно легла на него, положив пакет с теплыми, душистыми пирожками рядом с собой.
 
 Так она пролежала, наверное, с час, пока снова не стала слышать объявления по радио о прибытии и отправлении поездов. Незаметно и постепенно в темноте светлым пятном обозначилась деревянная дверь. В щели между обналичкой и дверью просачивался свет вокзальных ламп.
 В дверь постучали сначала осторожно, потом настойчиво.
-Войдите, - сказала старуха, сев на кресле и свесив ноги в узкий проход.
Дверь, едва скрипнув, отворилась.
-Простите, мне сказали, что здесь можно получить дополнительный билет.
-А куда вы хотите ехать?
-Мне надо на север.
-Я не спрашиваю, куда вам надо, я спрашиваю, куда вы хотите?
Паренек задумался на несколько мгновений. Что-то неуверенное внутри него боролось само с собой, и когда оно само себя побороло, он сказал улыбнувшись:
-В Африку. Я всегда мечтал побывать в Африке.
-Заходи. Только тебе подождать придется. Я еще не освоилась, - старуха запахнулась в плед, отодвигаясь в сторону на своем кресле и, тем самым, давая место настойчивому пареньку. Паренек был так себе. Бледнокожий, худой в коричневой кожаной куртке, какие были в моде несколько лет назад. Он сел рядом со старухой, неестественно прямо держа спину. Сумку с вещами он закинул под кресло, а дверь за собой накрепко притворил.
-Сиди и молчи, - сказала ему старуха.

 Они сидели и молчали вдвоем, пока не исчезли звуки и свет, лезущий в щели.
-Теперь ищи ручку от двери, – сказала старуха пареньку.
Тот встал с кресла, так что слегка хрустнули косточки, нащупал ручку и открыл дверь. За дверью был вокзал, достаточно большой, с полукруглым, прозрачным потолком, уходящим в тусклый свет ламп. В лицо пареньку ударил горячей волной сумрачный вечерний , тропический воздух.
-Прибыли. Твоя станция, - сказала старуха. – Вещи свои не забудь.
-Спасибо, - торопливо отозвался паренек и вышел наружу.
Старуха прикрыла за ним дверь и легла на свое кресло, забываясь приятным сном после хорошо сделанной работы. Она не думала ни о чем, она просто делала то, что могла... Если бы штепсель мог думать, то он бы испытывал приятные эмоции, когда его включают в розетку. Сейчас эта старуха была именно тем штепселем, который, наконец-то нашел свою розетку. Или ключом, который нашел свою дверь, или пальцем, который нашел нужную кнопку...
 
 Поезда прибывали на этот провинциальный вокзал, равнодушно и почти презрительно глядя на него пыльными окнами, останавливаясь всего лишь на несколько минут. Где-то с другой стороны вокзала намечался низкорослый город, страдающий от своих нереализованных желаний, составленных из желаний нескольких тысяч людей, его населяющих.
 Очередной грузный автобус, пропахший бензином, подъехал к привокзальной площади. Из него вышло несколько человек с сумками и без них. Последней была женщина с изможденным лицом. Ее облысевшую после химиотерапии голову закрывала цветная косынка. Несмотря на то, что женщина была тяжело больна, она позволила себе остановиться, оглядеться, посмотреть на небо, заметить, как вкусно пахнет из дверей шашлычных и улыбнуться. Она не знала, сколько ей осталось жить, но почему-то именно сегодня боль от несправедливости жизни отпустила ее. Откат этой боли был похож на откат большой морской приливной волны. Она ощущала себя так ярко и празднично, как последний раз далеко в детстве. Ослабли и раскрошились эти мучительные крючки, которыми она вот уже много месяцев цеплялась за других людей с единственным вопросом:
-Почему я, а не они?
Так странно, что раньше здоровые люди казались ей олицетворением безмятежного, солнечного счастья, а сегодня это радостное солнце она ощутила сама в себе. Так странно, что только сегодня она стала любоваться этими людьми и самой собой. Сегодня ей нравились все: и милиционер на входе, и пассажиры, и буфетчица. Она и себя ощущала прекрасной. И было что-то пикантное даже в цветастой косынке, закрывающей ее лысую голову.
 Именно с утра она приняла решение поехать к морю. В городской кассе билетов не было, и она решила действовать наудачу. Желание побыть с морем наедине сегодня с утра оформилось в прямо - таки настойчивый зов. Сейчас, пока еще не начался летний сезон, можно было поваляться на берегу у моря в одиночестве, поговорить с ним, зайти в его вечные воды, отдать тело солнцу, раствориться в нем.
 Кассы вокзала были закрыты, и женщина прошла в зал ожидания, обдумывая возможность попроситься у проводницы доехать без билета. Она села на свободное кресло и оглядевшись по сторонам, залюбовалась молодой парой с ребенком. Мальчик у них был маленьким, но шустрым и ясноглазым. Он подбежал к ней, улыбнулся и сказал, протянув руку:
-Тетя, привет!
Она пожала теплую детскую ладошку, а он побежал дальше.
-Светик, стой!- молодой папа попытался подхватить малыша на руки, но тот увернулся, смеясь.
Женщина проследила за ними взглядом и увидела рядом с киоском обычную деревянную дверь, на которой была светящаяся вывеска « Дополнительные билеты на все направления»
- Почему-то я ее не заметила раньше, - успела слегка удивиться женщина.
Она взяла свою сумку и прошла к двери. Стукнув в нее пару раз для приличия, она толкнула ее...

-Заходи, садись,- сказала ей старуха, - угощайся пирожком, а то мне одной их не съесть.
Женщина взяла пирожок. Он был теплым и сдобным с сочным, крупным черным изюмом.
-Куда ты хочешь уехать?
-Я хочу к морю, - сказала женщина, садясь рядом со старухой на облезлое поролоновое кресло...