Жизнь без прикрас. Гл. 7- 8

7

  В 1930 году произошло большое событие в нашей семейной жизни - рождение сына. Это случилось в знаменательный день, когда в газетах появилась статья Сталина "Головокружение от успехов", в которой осуждалась излишняя торопливость, ошибки и "левацкие загибы" в проведении сплошной коллективизации.
  Утро 2-го марта было ясное, и по-весеннему пригревало солнце, когда я отвел Олю в родильное отделение больницы. Роды были довольно трудные. Я несколько раз справлялся о состоянии жены, и мне все отвечали: "Нет, еще не родила". Наконец узнал: родился нормальный мальчик весом в четыре с лишним килограмма. Отлегло от сердца.
  Через несколько дней привез жену с сыном домой. Мы долго спорили, как назвать ребенка, наконец, по моему предложению назвали его Евгением, что по-гречески значит хорошо рожденный.
  И вот для Оли началась новая беспокойная жизнь, в которой все ее внимание было посвящено новому человеку, который вел себя неспокойно, часто плакал, и иногда болел. А мое внимание было по-прежнему посвящено службе, полку, ветеринарной фельдшерской школе. Я должен признаться, что в тот трудный для жены период я мало помогал ей и недостаточно о ней заботился. Конечно, я очень любил ее, и она была для меня самым близким и родным человеком; но любить жену - это еще не значит быть хорошим мужем. Некоторые мои поступки были недостойны честного человека, и мне стыдно за них, хотя с тех пор прошло много лет. Например, однажды я отказался отнести к реке белье для полоскания, считая для себя это унизительным, или летом того же года, получив очередной отпуск, я уехал в Крым просто так прогуляться, оставив жену одну с маленьким ребенком.

8
 
   Осенью 1930 года арестовали старшего ветврача полка Студенцова. Надо сказать, что относился он к служебным обязанностям несколько халатно; но основной причиной ареста было то, что он был сыном священника. Меня в связи с его арестом вызывали в особый отдел, где я сказал, что никаких преступных или вредительских поступков за Студенцовым я не замечал.
  Я стал старшим ветврачом полка, работы и ответственности прибавилось.
Прошла зима. Отшумело дретуньское лето. Осенью 1931 года меня направили в Ленинград на семимесячные курсы усовершенствования высшего и старшего ветсостава - сокращенно "Кувет". Сперва я поехал один, а потом ко мне приехала Оля с Женей, которому исполнилось полтора года.
Курсы помещались в центре города на улице Глинки рядом с Мариинским театром и Ленинградской консерваторией в большом здании Военно-Ветеринарного училища. Здесь на третьем этаже мне отвели комнату, большинство курсантов жило с семьями. Пребывание на курсах было приятным, учеба - интересной и не обременительной. Оставалось время для посещения театров и музеев. Рядом на Мойке находился большой Юсуповский дворец, в котором в конце 1916 года был убит Распутин. Теперь здесь помещался Дом работников просвещения, в котором мы часто проводили вечера, слушали концерты и смотрели кинокартины. Ленинград поражал красотой своей архитектуры и историческими памятниками.
  Быстро пролетела для меня та хорошая зима, и в начале мая 1932 года после окончания курсов я с семьей возвратился в Витебск. Комнату сняли на улице Верхне-Петровской в доме No 8 у немцев Энгельбрехтов. Наши хозяева были людьми старыми аккуратными и педантичными, типичными представителями своего народа. Здесь же жил их сын - инженер с молодой красивой женой. Дружбы у нас с ними не было; но не было и каких-либо недоразумений. Это была наша последняя квартира в Витебске.
  Еще три с половиной года прослужил я старшим ветврачом 27-го артиллерийского полка, а всего я прослужил в нем семь лет. Этот боевой кадровый полк стал для меня как бы родным домом и большой жизненной школой.

8
 
  Время было строгое, суровое. Под предлогом борьбы с последним капиталистическим классом - кулачеством проводилась постепенная чистка всех недовольных и сомнительных элементов. Всякая моя оплошность и слабость в работе могла послужить поводом для снятия с должности и ареста. Я знал, что ко мне относятся с недоверием и за мною следят. Мой младший ветврач коммунист Зосима Жуков, который относился ко мне хорошо, часто бывал у нас в гостях и слегка увлекался моей женой, под большим секретом сказал мне, что некто Беляков приходил в штаб и рассказывал, что мой отец был крупным кулаком. Намекал на мое социальное происхождение и комиссар полка Сауткин. Командир 8-й батареи буденновец Хлеборобов говорил мне, что мной интересуется особый отдел. Меня могла спасти только отличная беззаветная работа, и я работал хорошо, с чувством огромной ответственности, отдавая службе все свои силы и способности. Командиры артиллерийского полка (сначала Давыдов, а потом Отдельнов), видя мое старание, относились ко мне хорошо и поддерживали.
  Младшие ветеринарные врачи Сипко и Жуков были хорошими помощниками. Главным принципом в моей работе была профилактика. В любое время суток меня можно было увидеть в конюшне. Каждую лошадь, а их в полку было более шестисот, я знал по кличке. Каждый месяц устраивались плановые или внезапные выводки конского состава. По специально разработанной мной шкале оценивалось по пятибальной системе состояние лошадей в каждой из десяти батарей полка. После выводки мной составлялись приказы с указанием занимаемых мест и оргвыводами. Командиры батарей побаивались меня. Авторитет ветеринарной службы в полку был выше, чем авторитет службы медицинской. Когда в 1934 году в Белорусском военном округе был объявлен конкурс на лучшее содержание конского состава, 27-й артполк занял первое место в округе.
  Из заболеваемости меня более всего беспокоили колики, возникавшие у лошадей в результате отсутствия регулярной физической нагрузки. О каждом случае колик меня ставили в известность. Только бывало в городе или лагере ляжешь спать, как раздается стук в окно.
- Товарищ старший ветврач, колики.
Быстро одеваешься и едешь в полк, где часто чуть ли не всю ночь возишься с больной лошадью, ощупываешь ее прямую кишку, вводишь лекарство. Утром, немного поспавши, с замиранием сердца спешишь опять в полк чтобы узнать: жива ли. Падеж лошади был для меня личным несчастьем.

  Каждое лето артполк выезжал на четыре месяца в Дретуньский лагерь. Здесь все было так знакомо: и этот большой сосновый лес с артиллерийским парком, и белые палатки, и конюшенные навесы, и деревянные домики, в комнате одного из которых жил я с женой и сыном, и большое озеро, где мы купались, а на другом берегу купали лошадей, и ровная поляна между лесом и озером, где проводили выводки и конноспортивные соревнования, и живописная тропинка в лесу, по которой ежедневно, иногда по несколько раз в день я бегал в полк.