Любовь и море

Начинать истории про себя, думаю, правильно будет с самого начала. У меня в начале было слово «родители». А у них еще два слова: «Любовь» и «Море». Любовь – это моя мама, хоть и зовут ее по-пушкински Татьяна. Но именно ее чувство к папе, воплотилось во мне. А «Море» - это отец. Он не был ни огромным, ни черным. И хоть к моменту моего рождения он уже ушел из флота, но до последних дней оставался капитаном дальнего плавания. По профессии и по судьбе.

Я знала, что начну все с истории этих двух самых близких мне людей, но долго не могла написать ни строчки. А потом поняла, что не помню их вместе. Вот так, просто, чтобы папа лежал на диване, а мама, например, присела рядом. Или чтобы они шли вместе…
Родители развелись, когда мне было восемь. Странно, правда, в таком возрасте, да и раньше, пора бы уже запоминать происходящее, но я вот не помню.

Перебирая картинки из собственного детства, я нашла только одну такую, где папа был рядом с мамой… Был красивый пасмурный день. Один из тех, когда небо отдает не холодной свинцовой синевой, а словно плавится, издавая персиково-оранжевый свет. По стеклам любимого окна в бабушкиной кухне текли ручейки дождевой воды. Само окно заслуживает, кстати, большего внимания. Оно было волшебно-уютным как деревянный финский домик с картинки, на который бережно надета ватная шапка из снега и гирлянда новогодних огоньков. У этого окна был широкий подоконник, покрашенный блестящей белой краской и теплая батарея под ним, где висела тряпичный мешочек с сухарями. Через прозрачные стекла, которые после мытья натирались газетами, можно было смотреть сказки. Их героями были то желтые квадратики большущего дома из рыжего кирпича, которые складывалясь в фигурки, подмигивали, словно разговаривая друг с другом, то снегири, которые сидели на ветках деревьев, как розы на кусте, то прохожие, которые делали три шага и исчезали из поля зрения за тенью палисадника.
 
В тот день любимое окно показывало дождь и красивое небо. И я смотрела, как капли бежали вниз по стеклу не просто на перегонки, а так быстро, словно на кону стояло что-то очень важное и ценное.

Раздался звонок в дверь. И бабушка, тогда такая добрая, но с какой-то силой внутри, которую я всегда чувствовала и даже побаивалась иногда, пошла смотреть кто пришел. Я знала, что если там за дверью серый волк, то она никогда не отодвинет железную задвижку, а скажет ему грозно: «Уходи!», и поэтому не боялась. Из коридора донеслось: «Хто там?», а потом «Сейчас!», и быстрые тяжеловатые шаги – бабушка быстро подошла ко мне и потянула в коридор. У большой, обитой черной кожей с большими круглыми кнопками, двери она подняла меня, чтобы я посмотрела в глазок. То, что я там увидела для меня тогда, да и сейчас остается лучшей на свете картиной, воплощением всех желаний и совершенством, граничащим с утопией. В кругу глазка на фоне соседской двери и пожарной лестницы, ведущей на крышу стояли родители. С папиных курчавых волос ручьем текла вода, а мама улыбалась. Они стояли так близко, что я не сразу заметила то, ради чего бабушка захотела показать мне эту картину – родители держали на руках щенка.

До тех пор, пока я не извлекла это воспоминание из своей памяти, я считала, что от счастья могут плакать только взрослые. А вот и нет!

Потом были поиски миске, дорога домой и бесконечное детское счастье в захлеб. От остального остались обрывки из вечеров, когда я интуитивно понимая, что собака должна слушаться хозяев, учила ее давать мне лапу, из зимних прогулок с ней и мамой под чернющим небом среди переливающихся сугробов. А еще мы с Джерри, тогда треть собак нашего района так звали, здорово поиграли в салочки. Очередной раз пришла моя очередь убегать. Я влетела в кухню и, поскользнувшись на мокром полу, который мама еще не успела домыть, упала, сильно ударившись об угол стола. На следующий день был праздник – 1 сентября, на который я пришла с большим фиолетовым синяком. Правда, наверное меня очень сильно любили, потому что я не помню, чтобы этот факт доставлял мне хоть какое-то неудобство или дискомфорт. А может у всех детей просто нет комплексов.

Прошло какое-то время. Помню, как меня отвели в комнату, закрыли дверь и что-то говорили. А в это время чужие люди уводили из нашей квартиры мою собаку. Так для меня начался развод родителей. Обидно, что обманули. Я не помню, что именно, но тогда мне сказали неправду. Хотя, я все равно бы не поверила, что мы с мамой переедем в другую квартиру, потому что начнется раздел имущества, что будет меньше места, что ей будет не до Джерри.

Когда отец умер, у его гроба было много женщин. Не все, но и так достаточно – ему бы понравилось. Мама была самой красивой. Папа тоже. «Море» осталось рядом с мамой, воплотившись во мне сильными генами отца.