Побег

Утренний осмотр

Военные строители знакомы с тремя видами ремней. Один из них, из коричневого кожзаменителя, перетягивает снаружи рабочий, повседневный или парадный китель, телогрейку, бушлат или шинель. Представить солдата без этого ремня невозможно. Эта деталь одежды входит в число обязательных, таких как сапоги, брюки, китель и головной убор. Отсутствие одного из этих элементов сразу же бросается в глаза и карается по всей строгости воинского устава. В помещении за ремень засовывают пилотки, на тыльной стороне дембельского ремня расписываются армейские друзья. А еще, ремень – это грозное оружие, когда рука сжимает его свободный конец, а на другом конце поблескивает начищенная пастой ГОИ бляха. Удар, нанесенный таким оружием, может быть смертельным. Парадный ремень ничем не отличается от повседневного, кроме цвета. Он – белый. Старшина выдает белые ремни по особым случаям, например, в День присяги. В остальное время полоски белого кожзаменителя висят в дальних углах каптерок. Существует еще один вид ремней, иметь который солдат может, но не обязан. Это брючный ремень. Этот ремень соткан из прочных нитей серо-зеленого цвета и, как вытекает из названия, служит для поддержки брюк. Особенно он актуален, когда штаны у солдата на шесть-семь размеров больше, чем надо. В таком случае военный строитель натягивает такие брюки едва ли не до подбородки и перехватывает их брючным ремнем в районе талии. Это вдвое уменьшает убойную силу комического эффекта от внешнего вида бойца-недоростка. Есть и еще один способ использования брючного ремня, очень популярный в армии. На нем вешаются…
 Максим знал, что салабонам носить брючные ремни не положено. Если бы этот ремень увидели у него на поясе, в лучшем случае сразу бы отобрали, в худшем… Максим уже не знал, может ли что-то быть хуже ежедневных пощечин, тычков, пинков сапогом по щиколотке, ударов в солнечное сплетение. Для того, чтобы заработать один из этих видов наказания, ему вовсе не требовалось как-либо провиниться. Попав в военные строители, он уже провинился самим фактом своего салабонства. Но брючный ремень у Максима был. Каким-то непостижимым образом он умудрился сохранить его, пряча то под матрасом, то в тумбочке. Матрас неаккуратно по мнения сержанта заправленной кровати неоднократно переворачивали, содержимое тумбочки регулярно вываливали на пол. Но ремень все еще был у Максима, как символ свободы последнего выбора – жить или умереть.

* * *

Обрывки снов медленно складывались в осознание Максимом того, что он уже проснулся. Но глаза открывать не хотелось. В коридоре раздались шаги. Во взвод вошел дежурный по роте и в полголоса скомандовал:
- Командиры отделений, подъем!
Максим сильнее натянул одеяло, - осталось пять минут спокойного существования.
Прозвучал сигнал горна, затем крик дневального:
- Рота, подъем!
Максим вскочил на ноги, быстро надел брюки, стянул майку и выбежал в коридор. Нашел свои сапоги, обернул ноги портянками и встал в строй. В туалет не успел.
Сержанты вывели роту на плац и довели до КПП. За воротами прозвучала команда: «Бегом марш!» Деды дружно вышли из строя, а молодые побежали вверх по улице. Пятьсот метров туда (на подъеме тяжело и воздуха не хватает) и пятьсот метров обратно (уже все в норме).
Вернувшись в роту, Максим бросился к койке. На молодых особое внимание, поэтому заправлять койку надо основательно. Матрас, обтянутый сначала простыней, а потом шерстяным одеялом, выглядит как натянутый лук, который положили тетивой вверх. Теперь, осторожно постукивая по краям матраса, солдат возвращает его в строго горизонтальное положение. И вот наступает самый ответственный момент: набивка кантиков. По всему периметру натянутого одеяла должен красоваться кантик, набитый под прямым углом. Набивают его так: одна ладонь прижимает матрас с боку, равняя его по железному каркасу койки, вторая ладонь бьет по одеялу перпендикулярно к первой. Если делать это достаточно долго, кантик можно даже разглядеть… Хотя чаще всего подошедший сержант недовольно качает головой и переворачивает матрас, сбрасывая его на пол.
Сегодня Максиму повезло: замкомвзвода Бекмурадов, ужас его салабонской жизни, не успел подойти к его койке, переворачивая матрасы других салабонов. Однако расслабляться нельзя, впереди еще так много чего надо успеть. Едва Максим вышел в коридор, раздалась команда:
- Рота, строиться на плац!
Итак, пробриться не успел. Да что там побриться, и умыться, и даже зубы почистить. Выбегая на плац, Максим на ходу попытался соскрести станком щетину. На пальцах осталась кровь, а на подбородке и шее волосы.

* * *

Начался утренний осмотр. Максим, как и все молодые солдаты, судорожно тер старым подворотничком бляху – для блеска, когда почувствовал сильный удар по сапогу: не чищены! Выйдя из строя, он с горем пополам дождался своей очереди за щеткой и лихорадочными широкими движениями попытался привести сапоги в божеский вид. К сожалению, щетку все время забирали старослужащие, прогуливающиеся мимо с флегматичным видом. Они лениво наводили глянец на своих сапогах, блестящих, как кошачьи яйца, и бросали щетку на асфальт, принципиально не замечая протянутой руки Максима.
Наконец, все. Максим вновь встал в строй, но через миг уже пожалел об этом, - к нему подошел сержант Бекмурадов. Улыбка медленно сползла со смуглого лица Бека, глаза налились кровью. Удар!
- Почему сапоги вовремя не почистил?
Удар!
- Чем еще не доволен?
Удар!
- Почему не побрит?
Удар!
- Почему так смотришь?
Если после второй пощечины в правом ухе Макса еще что-то звенело, то после четвертой он уже ничего неслышал. Щека онемела, как после укола новокаином. Почувствовав, что в глазах собираются слезы, Максим несколько раз очень быстро моргнул, и слезы исчезли.
Утренний осмотр окончен. Рота, построившись повзводно в колонны по трое, направилась в столовую. Голосом, сорванным еще несколько дней назад, Максим изо всех сил выкрикивал издевательски звучащие ранним утром слова ротной песни: «Когда поют солдаты, спокойно люди спят!» Усилия, затраченные на крик, не оправдались. Один из старослужащих, чуваш Терентьев, смачно ударил Максима ладонью по спине:
- Почему тихо поешь?
Остановились у столовой. В зал приема пищи как всегда заходили по очереди: сначала первый взвод, потом второй, и только потом третий. В столовой солдаты были распределены за столами по призывам: отдельно дедушки, отдельно черпаки, отдельно салаги и отдельно салабоны.
Представляя второе отделение третьего взвода, Максим всегда подходил к своему столу одним из самых последних и, соответственно, занимал место с краю. А это значит, что в тот момент, когда голодные салабоны делили хлеб, Максим вновь разливал чай: раскладывал по кружкам сахар и заливал их темной непонятной жидкостью. Напротив него сидел сержант Матазов, старший стола. В идеале он должен был следить за тем, чтобы хлеб и масло делили поровну, но предпочитал делить по справедливости, то есть, брал себе два-три куска хлеба, три-четыре кусочка масла. Остальное брали те, кто первым успеет схватить. Делиться белым хлебом за столом было не принято, и неудачник довольствовался черным. Черного хлеба было более чем достаточно. За три месяца Максим так и не сумел определить вещество, из которого этот хлеб испекался. Маленькие кусочки черного хлеба были коричневыми по цвету, прошлогодними по свежести и резиново-глиняными по вкусу.
Безвкусие перловой каши Максим разнообразил ударной дозой перца и соли. Соседи, удивлявшиеся этому первое время, уже оставили его в покое, и Максим мог быстро запихивать внутрь себя малосъедобную кашу. Но времени на чай почти никогда не хватало, и он допивал его одним большим глотком уже вставая и направляясь к выходу.

* * *

Утренний развод на плацу перед пятиэтажной казармой никогда не был долгим, и вот уже под извращенную какофонию отрядного духового оркестра все пять рот строевым шагом вышли за ворота части, расселись по ожидающим их автобусам и покатили на производство.
В маленький автобус, везущий солдат на ХЗТО и ЖБК, садились два взвода. И в автобус отделение Максима заходило предпоследним, но здесь это не имело ровным счетом никакого значения. Салабоны все равно обречены стоять полчаса в проходе.
- Прайди впяред, казлятиина! – пнул Максима сапогом какой-то узбек из первого взвода.
- Ты что, может, на колени мне сядешь? – спрашивает Бек у нависшего над ним другого молодого солдата.
Наконец, все находят оптимальный вариант. Максим зависает на поручнях и сорок минут цепляется за них, как за спасительную соломинку. Разжать пальцы руки означало рухнуть на сержанта Халидова из первого взвода. А упасть на Халидова было равносильно самоубийству.
Минут через сорок автобус остановился на перекрестке. Третий взвод вышел, построился и во главе с прапорщиком Ризенко направился в бытовку на территории завода железобетонных конструкций. Мастер, распределяющий солдат на работу, опять поставил Максима копать траншею.
Сняв сапоги и брюки, надев вместо них старые, Максим неожиданно заметил, что исчезла его каска. «Сперли!»,- промелькнуло у него в голове. Недолго думая, Максим схватил ближайшую из оставшихся и выскользнул на улицу.
По пути на инструментальный склад он забежал на механический участок, где позволил себе маленькую радость – попил газировку. По узкоколейке мимо здания почти достроенной столовой в сторону кирпичных печей пропыхтел маленький паравозик. Максим смотрел ему вслед, пока мастер возился со старым замком. Из дверей склада Максим вышел похожим на противотанковый еж: во все стороны торчали восемь штыковых и совковых лопат и пара ломиков. За пояс был браво запихнут топор.
Около траншеи Максима ждал Мусанов и двое солдат-полугодок. Серик повторил задание, озвученное утром мастером: за два дня необходимо выкопать сто пятьдесят метров траншеи, метр в глубину и полметра в ширину. Итого, десять кубометров в день на каждого.
Быстрым взмахам лопат мешали корни и камни, да еще Серик Мусанов со своими призывами поторапливаться. Корни землекопы рубили топором, камни выворачивали ломами, Серика старались не слушать.

Траншея
 
Утром Максиму казалось, что обеденный перерыв не наступит никогда, но в полдень ему показалось, что половина рабочего дня пролетела за несколько мгновений. В рабочей столовой он вымыл дрожащие от усталости и шершавые от цыпок руки, взял поднос и встал в очередь. Мимо него, пихаясь локтями и наступая на ноги, лезли старослужащие, но Максим не торопился. В гражданской столовой он мог не торопиться, - все равно получит свой обед на талон, выданный мастером перед столовой. Наконец, с супом, десятью кусками белого хлеба, напитком и порцией второго Максим подошел к кассе. Пять копеек сдачи. «Неплохо, - мелькнуло у него в мозгу, - это пятьдесят граммов халвы в армейском магазине». Набив брюхо, он едва дотащил его до траншеи, прилег на бруствер и мгновенно полностью отрубился.
Во сне он куда-то бежал, его кто-то бил, потом он падал в какую-то могилу, затем его хоронили живьем, в рот набивалась земля и было нечем дышать. Проснулся Максим от хохота. Хохотали над ним. Оказывается, Мусанов спихнул его ногой с бруствера, и Максим, съехав на дно траншеи, едва ли не по плечи зарылся в рыхлую землю.
Сжав в негнущихся пальцах древко лопаты, Максим вновь приступил к работе. Подошел Серик и бросил несколько монет:
Сгоняй в магазин за хлебом!
Максим выбрался из траншеи, перелез через сетчатый забор, спрыгнул на дорогу и … оказался нос к носу с Беком. Хлесткая пощечина заставила его потерять равновесие, как физическое, так и духовное.
- Куда идем?
- В магазин.
- Кто послал?
- Серик Мусанов.
Еще одна пощечина. Во рту сладковато-теплый привкус крови.
- А кто он такой?
Максим развел руками руки и попятился к забору.
- Ты получаешь второе предупреждение, - произнес Бек и улыбнулся. – После третьего пеняй на себя.

* * *

Очередная пощечина, полученная Максимом, теперь уже от Мусанова около траншеи подвела для него черту. Плыть по течению дальше он не хотел, да и просто не мог. Ежедневные избиения после отбоя, придирки замкомвзвода Бека, тупая близорукость командира взвода наполнили чашу терпения до краев. Максим молча смотрел, зло и едва ли не впервые прямо смотрел в узкие глаза Мусанова, которые стали еще уже. Удар в живот отбросил Максима на противоположную сторону траншеи. Обрубок корня, торчащий из кучи земли, как гнилой зуб, больно врезался между лопаток, но эта боль была ничем по сравнению с отчаяньем, охватившем молодого солдата.
До сегодняшнего дня он наивно и свято считал Мусанова своей «крышей» во взводе. Когда вокруг холодные злые взгляды волков и равнодушные пустые глаза овец, так хочется обмануться иллюзией того, что рядом есть покровитель, сильный мира сего, который защитит, не даст в обиду, утешит или хотя бы оставит на время в покое. Для Максима такой иллюзией было отношение к нему Серика Мусанова, снятого с должности командира второго отделения. В отличие от другого Серика, Нурпеисова, Серик Мусанов никогда не играл в «благородство». Он был алчным, жестоким и хитрым. Но так же, как Нурпеисов, он почему-то выделял Максима из общего числа салабонов. Король не может обходиться без свиты, а Мусанов всячески подчеркивал, что уж он-то обязательно станет королем.
- Через несколько месяцев Бек уйдет, - напоминал он Максиму. – Кто будет замкомвзвода? Так что, держись за меня, Макс. Я сделаю тебя группкомсоргом, и все во взводе будет зависеть от нас.

* * *

И Максим держался. Слова о том, что Бек когда-нибудь уйдет, были для него сладкой музыкой грез. Все остальное он считал несущественным и неактуальным, хотя о перспективах стать группкомсоргом говорил ему и Дурачок, командир взвода прапорщик Ризенко. Дурачком его за глаза называли солдаты, да и не только они, за странную способность Ризенко блаженно улыбаться в то время, когда его распекал за что-то вышестоящий начальник.
- Готовься к деятельности по комсомольской линии, - наставлял он Максима. – Изо всех солдат последнего призыва ты больше всех конаешь под интеллигента. Главное, не спались на какой-нибудь лабуде.
Жаргонные слова, употребляемые Дурачком, делали его речь комичной, поскольку звучали они в его устах инородно, но Максиму было не до органичности речи прапорщика.
Дурачка он не воспринимал всерьез, поскольку тот не видел или не хотел видеть, как старослужащие измываются над салабонами. Командир взвода рассуждал о вещах, которые в данный момент Максима не интересовали. Гораздо больше устроил бы его кусок хлеба, протянутый командирской рукой.
Вот и сегодня подошедший к траншее Дурачок видел, как Мусанов ударил Максима, но вместо того, чтобы вмешаться и ли хотя бы сделать замечание старослужащему, он обратил свое внимание на непорядок во внешнем виде пострадавшего:
- Товарищ солдат, почему ваша пилотка валяется под ногами? Вы еще слишком мало прослужили, чтобы выпендриваться в обнаженном виде.
Вслед за его словами раздался дружный гогот Мусанова и остальных старослужащих, лежащих в тени дерева раздевшись по пояс. Максим поднял пилотку, на которой отпечатался жирный след его солдатского сапога, и надел на потную стриженую голову. Взяв в руки совковую лопату, он принялся очищать траншею от рыхлой земли, насыпавшейся на дно после нескольких ударов лома. Все эти движения Максим производил на автопилоте. Сознание его если и не отключилось, то сконцентрировалось на одной мысли: «Все! С меня хватит!»
В бытовке он зашвырнул каску в дальний угол, зная, что она ему больше не пригодится. Переодевшись в чистое, Максим долго и тупо смотрел, как солдат-полугодок Ибрагим Нурматов, не найдя крема, натирает свои сапоги солидолом.
В автобусе народа было еще больше, чем утром. К солдатам добавились гражданские, которым было по пути. Стоящего рядом с Максимом Артура несколько раз кто-то ударил кулаком в лицо. Артур как-то на глазах сжался и стал словно меньше ростом. Все это Максим замечал краем глаза, повторяя про себя: «Все! Надоело! Не могу больше!»
В отряде роту прямо от ворот КПП завернули в клуб на комсомольское собрание. Максим сидел и чувствовал, как у него буквально слипаются глаза. Даже скандал на трибуне, с которой комбат согнал за неудачную шутку одного из докладчиков, не смог вывести его из сонного состояния.
- Не спи! – толкнул его в бок Ибрагим и показал головой в сторону прапорщика. Ризенко показал свой аккуратненький кулачок и театрально нахмурил брови. Максим выпрямился, вновь осел, вновь выпрямился.
На выходе из клуба сержант из первого взвода Разуев протянул Максиму целую пачку писем.
- Раздать? – удивился он оказанному доверию.
- Читай, вояка, все тебе, - засмеялся Разуев.

* * *

Но даже получение пачки писем не вывело Максима из психологического пике. В полугипнотическом состоянии он, поднявшись со взводом в казарму, принялся готовиться к смерти. Из тумбочки и карманов рабочей формы достал предыдущие письма от любимой девушки, которые хранил с первого из них до последнего. С деловой отрешенностью порвал белые читанные и нечитанные бумажные приветики из другой жизни. Рвать старался на мелкие кусочки, чтобы никто не смог прочесть ни единого слова. Максим знал, что первым делом причину произошедшего сразу же начнут искать в письмах, и потому заранее лишал следствие такого удовольствия. Из вспоротого матраса тайком достал брючный ремень, вдел его в лямки на штанах и заправил под китель.
Свести счеты с жизнью Максим решил вечером. Место для самоубийства он выбрал заранее, точнее, его выбрали предыдущие самоубийцы. Традиционным эшафотом для казни самих себя солдаты выбирали туалет на стадионе. Он стоял на отшибе, и относительная удаленность давала возможность потерявшим надежду юным мужчинам приводить в исполнение приговоры, вынесенные своей постылой жизни. Не желая жить в дерьме, они умирали среди дерьма, роняя в очко под дрыгающимися ногами не капли слез, поскольку решившиеся на самоубийство не плачут, а капли мочи, свидетельствующие о том, что задыхающийся от недостатка кислорода мозг уже не контролирует состояние мочевого пузыря. Максим однажды видел, как вынимали из петли посиневший труп одного из предшественников, и отдавал себе отчет, как паскудно все это будет выглядеть, но эстетическая сторона проблемы его уже не интересовала. Он не хотел хитрить. Те, кто хитрил, вешались в санчасти, точно зная, что за дверью стоит санинструктор, что в достаточно несколько раз ударить в дверь ногой и дико заорать, чтобы тебя спасли, пожалели, положили в госпиталь, а потом и комиссовали.
Некоторое время Максим размышлял, как бы ему попасть на стадион, но сомнения развеял командир взвода:
- Сегодня я заступаю в наряд по кухне, - объявил он личному составу, собранному в Ленкомнате. – У кого есть желание пойти со мной? У молодых я не спрашиваю, пойдут все.
Максим про себя горько усмехнулся. Сама жизнь, казалось, подталкивает его к последней черте, - кухня расположена через дорогу от стадиона, и кухонные работники пользуются именно тем туалетом, который он выбрал для подведения итогов своей недолгой жизни...

На картошке

На кухне прапорщик распределил всем обязанности. Максим попал в группу чистящих картошку. Командовал этой группой Мусанов. На кафельном полу в центре большой комнаты стояла ванна, до краев наполненная водой и картошкой. Ризенко раздал каждому по ножу и предупредил, что ножи он принес из дома и вернуть их надо все до единого. Бойцы расселись на табуретках вокруг ванны и принялись за работу. Прапорщик долго смотрел на то, как издеваются над бедным овощем молодые солдаты, не выдержал, забрал у одного из салабонов нож и стал объяснять:
- Картошка имеет вытянутую форму, а значит у нее две жопки. В первую очередь срезаем именно их. А теперь, удерживая картофелину большим и указательным пальцами левой руки в местах среза жопок, продольными движениями срезаем кожуру от жопки к жопке.
Максим, не слушая и даже не пытаясь чего-либо слышать, чистил картошку, следуя за выпуклостями и впадинами поверхности, аккуратно вырезая глазки и червоточины.
- Шатров, мать твою, оглох? – услышал Максим голос прапорщика после того, как почувствовал, что его толкнули в плечо. – Ты чего ее так облизываешь? Еще поцелуй или в глазок трахни! Если так чистить, то этой ванны хватит вам до следующего вечера. Режьте, не жалея. Чик-чик-чик и готово. Больше семи-восьми движений на одной картошке буду расценивать как саботаж.
Максим пожал плечами и стал срезать по полкартофелины. Выходившие из под его ножа белые кубики падали в огромную кастрюлю. При всей огромности, кастрюля была раза в три меньше ванны. Это малоинтересное обстоятельство заставило Максима, привыкшего рассуждать логично, задумался, сколько заходов понадобится для того, чтобы вынести из заготовительного зала всю почищенную картошку. Этот вопрос, от которого Максим, настраивающийся на трагичную торжественность предвкушения самоубийства, безуспешно пытался мысленно отмахнуться, разрешился лишь около полуночи. Выносить в несколько заходов пришлось картофельные очистки, а для почищенной картошки хватило одной кастрюли.
- Товарищ прапорщик, - спросил Максим, - а вдруг на весь отряд не хватит? Повар откладывал целую ванну, а получилась кастрюля с небольшой горкой.
- Ты, Шатров, в чем-то умный, а в чем-то дурак дураком, - беззлобно произнес сидящий на подоконнике Мусанов, успевший отойти от утренней раздражительности. Ты думаешь, повар в первый раз откладывает именно ванну картошки? Или впервые получает именно кастрюлю почищенной? Ладно, хорош херней страдать, налетай!
Серик достал из стоящего вдоль стены казавшегося безнадежно пустым шкафа два подноса с грудою порезанного белого хлеба, горстью кускового сахара, двумя металлическими кружками с подсолнечным маслом и томатной пастой и большой чайник. Жизнь сразу же стала немного веселее. Первый кусок хлеба с намазанной на него толстым слоем пастой исчез во рту, не оставив даже воспоминания. Хлеб с подсолнечным маслом и солью стал уже явным намеком на удовольствие, а чай с сахаром в прикуску показался неземным наслаждением. Максим оценил благосклонность вечерней фортуны и решил подождать с самоубийством до следующего вечера. Ведь он готовился лишить себя безрадостной жизни, а если есть радости, значит, жить стоит.

* * *

Возвращаться в роту Максиму пришлось с контрабандой за пазухой. Картошку солдатам отряда разрешено было есть только в виде плохо протолченного из недостаточно проваренного картофеля пюре. Жаренная картошка считалась непозволительной для военных строителей роскошью. Но запретный плод всегда сладок. Поджарить картошку, находясь в наряде по кухне, не сложно, если ты не салабон, с которого ни на минуту не спускает глаз прапорщик или сержант. Сложнее принести блюдо в казарму, где его ждут предвкушающие вожделенную трапезу старослужащие. Однако голь на выдумки хитра. В корке свежего хлебного кирпичика делается надрез, достаточный для того, чтобы выщипать из буханки весь мякиш, заменив его поджаренной картошкой. Теперь буханку можно спрятать за пазуху и нести в роту.
Картофельными курьерами выпало быть Максиму и Ваське Тиханову. Васька спрятал буханку за пазуху ближе к подмышке. Рабочий китель заметно оттопыривался, однако ночью можно было рассчитывать на невнимательность дежурного по отряду. Максим понимал, что на его торсе, который не так широк, как Тихановский, буханка хлеба будет торчать как упругая силиконовая грудь бразильской проститутки. Поэтому Максим переместил обжигающий кирпич под ремень в районе до предела втянутого живота.
Мусанов построил бойцов кухонного наряда подвое и повел в казарму. У него хватило ума не заставлять салабонов печатать строевой шаг в тишину ночи, но осторожность не спасла от бдительности. Дежурный по отряду курил на пороге КПП, мимо которого не пройти было невозможно.
- Стой, раз, два! – скомандовал офицер, бросил бычок под ноги и подошел к замершим солдатикам. – А чем это так пахнет аппетитно? Картошечкой балуемся? А как же насчет того, что солдат должен стойко переносить тяготы армейской службы? А если завтра бой, а вы тут картошку жрете?! Равняйсь! Смирно! Сюда картошку!
Над плацем повисла испуганная предыдущим криком тишина. Отдавать картошку не захотел никто.
- Так, неподчинение приказу старшего по званию. Да я вас за это на губу отправлю! Да я вас в дисбате сгною!! Да в военное время таких, как вы, на месте расстреливали!!! Равняйсь! Смирно!!

* * *

Офицер подошел к притихшим солдатам и стал медленно двигаться вдоль строя. Около Тиханова он остановился, потянул воздух раздувшимися ноздрями и выдохнул Ваське в лицо:
- Расстегнуть верхние пуговицы кителя.
Васька обреченно выполнил приказ. Дежурный по отряду запустил руку ему за пазуху и с торжествующим выражением на лице извлек на свет фонаря горячую контрабанду.
- Фамилия, рота, взвод, командир отделения? – перечислил офицер свои вопросы, заглядывая внутрь взрезанной буханки.
- Тиханов, первая рота, третий взвод. Командир отделения… - Васька замялся. Командиром его отделения был замкомвзвода Махмуд Бекмурадов и Васька знал, что если он назовет его имя, то вряд ли доживет до утра. По крайней мере время в мучениях будет тянуться очень долго.
- Товарищ старший лейтенант, - пришел ему на выручку Мусанов, - я его командир отделения.
- Товарищ ефрейтор, - покачал головой дежурный. – Неужели вы заставили молодого солдата нести в роту неуставную единицу еды? Вот из-за таких как вы, всякие штатские и пытаются поставить на чистый мундир нашей армии клеймо дедовщины.
- Никак нет, товарищ старший лейтенант! – бодро отрапортовал Мусанов. – Знать не знал, ведать не ведал. Не доглядел. Буду искоренять. Теперь этот боец у меня через день в наряд заступать будет, пока от одного упоминания от жаренной картошке блевать не начнет!
- Правильно! Выжигать каленым железом! – произнес офицер сразу же более спокойным тоном. – Остальные чистые?
- Так точно, товарищ старший лейтенант!
- А я проверю. Расстегнуть верхние пуговицы!
Несмотря на то, что низ поджатого живота обжигал спрятанный кирпич, Максим обливался холодным потом. Рука старшего лейтенанта, забравшаяся к нему за пазуху, коснулась влажного тела и брезгливо отдернулась.
- Что ж ты холодный да склизкий, как жаба?
- Заболел я, - выдавил из себя Максим и почувствовал, как к горлу из находящегося долгое время подтянутым живота подступает тошнота. В другое время Максим мог бы легко побороть этот позыв, но тут решил не пытаться. – Ыэк!
Полупереваренные куски хлеба в томатной пасте плюхнулись на асфальт, разбрызгиваясь во все стороны . Несколько красных капель попало на сапоги офицера.
- Пошел вон!!! – заверещал их хозяин, по-кошачьи отпрыгнув на верхнюю ступеньку крыльца. – Вон!!! Чтобы духу вашего не было!
Когда солдаты удалились от КПП на безопасное расстояние, Максим обернулся и увидел, как солдатик, помощник дежурного по КПП, какой-то тряпкой очищает сапоги старлея.
Буханку он вынул из-за пазухи еще на лестнице. Если бы Бек увидел, что Максим нес ее так близко к паху, он ни за что бы не стал есть картошку, а Максим был бы жестоко наказан. «Вот бы еще и помочиться туда!» – подумал Максим, отдавая горячее блюдо сержанту.
Выслушав рассказ о шмоне, Бек похлопал Максима по щеке:
- Заслужил сегодня лечь спать спокойно! А с тобой, Вася, мы еще поговорим.

Гладиаторские бои

Каптерщик Равшан Назаров выдал пришедшим из столовой чистые подворотнички. Полоски белой материи он рвал на глазок, выглядывая из приоткрытого окошка своей каморки. Салабонам полагались совсем узкие подворотнички, а старослужащим – в три-четыре раза шире. Максим приладил белую полоску к кителю, достал из пилотки иголку с намотанной на нее грязно-белой ниткой и широкими стежками начал быстро подшиваться, полулежа в постели.
Бек в окружении своей узбекской свиты входил и выходил из помещения взвода. Наконец, после его очередного визита узбеки разошлись по своим койкам, а в центре свободного места у входа столпились четверо салаг. Они прослужили уже более полугода, но еще не забыли ужасов своего салабонства. Главным девизом их существования была фраза: «Нас били, и мы будем бить!» В предвкушении драки нервно подрагивали огромные уши Ибрагима Нурматова, крыльями летучей мыши свисавшие на его плечи. Ослабив ремень и сдвинув пилотку на затылок, бравый вид пытался придать себе невысокий Абумалик Сартбаев. Сжав кулаки, смотрел исподлобья Валера Федин, и лишь розовые пятна, разгоравшиеся на его лице, свидетельствовали об его волнении. И лишь Жилкибай Токебаев, которого во взводе все звали просто Бала («мальчик» по-тюркски) боролся с непреодолимым желанием спать и абсолютно не интересовался окружающим миром.
- Ну что, салабоны? – подал голос Бек, обращаясь к четверке.
- Мы не салабоны, мы салаги, - пробормотал Нурматов.
- Махмуд, - перебил его Сартбаев, - скажи, кого из салабонов порвать, и мы порвем!
- Слышу голос мужчины, - улыбнулся Бек. – А ты, Бала, чего молчишь?
Федин толкнул Токебаева, по сощуренным глазам которого трудно было понять - спит он или нет.
- Кому? – встрепенулся Бала.
Старослужащие зрители дружно рассмеялись на своих койках, потому что Бала ответил именно так, как отвечал всегда и на любой вопрос.
- Сейчас я скажу «фас», и вы сами выберете себе жертву, - огласил свой вердикт Бек, который любил драматический эффект.
Салабоны, в большинстве своем уже закончившие подшиваться, притихли на своих койках, многие натянули одеяла до самых глаз. Максим лихорадочно высчитывал процент вероятности, что налетят на него. При любом способе подсчета у него получалось 99,9.
- Фас!
Четверка бойцов без колебаний дружно налетела на Тиханова. Васю стащили с кровати, образовалась куча мала. На грохот и крики сбежались любопытные из других взводов. Вокруг ринга, ограниченного по периметру кроватями, образовалась толпа. Максим смотрел на все с кровати через просветы между телами зрителей. Тиханов катался по полу, закрывая рукой голову и промежность. Иногда он умудрялся лягнуть кого-то из нападавших. Этим кем-то почему-то всегда оказывался Ибрагим.

* * *

Неожиданно крики стихли, толпа расступилась, и во взвод вошел Гера Сизов. Возвышаясь над основной массой на полторы головы, он возвышался своим авторитетом над остальными на бесконечную величину. Этому способствовал не только рост, но и возраст. Гера попал в стройбат в 28 лет, после того как шесть лет он отсидел за вооруженный грабеж.
Разняв салаг, облепивших Тиханова, Гера предложил выяснять отношения более честно – по очереди.
- Ты! – ткнул он пальцем в Сартбаева.
Малик, не раздумывая, бросился на Васю. Тот левой рукой схватил Сартбаева за грудки, а правой несколько раз зарядил беспомощному салаге в рожу. Малик тоже пытался достать Тиханова, но его короткие руки не доставали до желанной цели.
- Гонг! – объявил Гера, взял обоих за руки и поднял Васину руку вверх.
- Теперь ты! – огромный палец указал на Нурматова.
Ибрагим замотал головой и попятился, но чей-то пинок вытолкнул его на середину арены.
- Махмуд обещал, что мне не будет больно, - залепетал кандидат в единоборцы, пытаясь в глазах своего замкомвзвода найти поддержку.
Бек, резко потишевший с приходом Геры, развел руками и покачал головой. Вася, тяжело дыша, ждал команды. Чтобы вырубить Нурматова, ему хватило двух ударов в солнечное сплетение. Ибрагим, который даже не пробовал защищаться, опрокинулся навзничь, и если бы его не подхватили сослуживцы, ударился бы головой о край кровати.
- Бой прекращен в виду явного преимущества, - объявил Гера. – Кто там следующий?
На арену стали выталкивать Балу. Бала упирался и рвался на выход. Окружающие хохотали и выталкивали его вновь. Наконец, Бала повернулся лицом к Васе и произнес:
- Мнэ нада!
- Надо, надо, - кивнул ему Тиханов и сделал замах для удара. Очередной взрыв хохота заставил его остановиться. Штаны между ног у Балы резко потемнели, пятно быстро увеличивалось в размерах.
- Я же гаварить, мнэ нада, - буркнул Бала и бросился в туалет, благо теперь его уже никто не задерживал.
- Технический нокаут, - констатировал Гера под восторженные аплодисменты собравшихся. – А теперь суперфинал!

* * *

В круг вышел Валера Федин. Вася был шире его в плечах, но Федин был выше. Вася устал от предыдущих поединков, а Федин сохранил свой боевой потенциал почти на сто процентов. Но самое главное заключалось в том, что теперь ему не мешали его азиатские однопризывники. Тиханов, разгоряченный и тяжело дышащий, пошел в атаку, но был остановлен несколькими точными ударами спокойного противника. Встряхнув головой для восстановления потерянной ориентации, Вася вновь попытался пойти напролом и сгрести Федина в охапку. Тот ловко увернулся и, ударив сбоку и сзади, лишил Тиханова равновесия. Вася упал. Никто не стал подхватывать его, как Ибрагима, и потому он со всего размаха въехал в тумбочку, дверца которой от удара открылась вовнутрь. Подскочивший Федин несколько раз ударил его сапогом под ребра, но убедившись, что Вася не делает попыток сопротивляться, отступил на пару шагов. Размазывая кровь из разбитого носа, поверженный салабон встал на ноги и ждал решения своей участи.
- Молодец! Ложись спать,– похлопал его по плечу Гера и легонько подтолкнул в спину. – А чемпионом среди салаг и салабонов объявляется Валера!
Валера поднял вверх правую руку и впервые за весь вечер улыбнулся.
- Чо ты лыбишься? Забыл как полгода назад сам параши драил, да под койками ползал? – подал голос Мовсес Алишанян. Он тоже прослужил всего полгода, но особенностью кавказского менталитета было держаться друг за друга, помогать с первого до последнего дня службы. К тому же полгода назад, когда Алишанян пришел, в роте всем заправляли армяне, демобилизовавшиеся несколько месяцев назад. При их поддержке и без того сильный и гордый Мовсес стал беспредельно самоуверенным и высокомерным. Валера Федин не забыл все то, о чем ему напомнил однопризывник. Ничего не забыл, а потому сразу сник, отступил назад и смешался с толпой, которая разгоряченная видом крови жаждала продолжения зрелищ.

* * *

- Давайте устроим бой гладиаторов между салабонами! - предложил Карапет Галстян, пришедший, как и Гера, из второго взвода. Маленький и беспомощный сам по себе, он шестерил около Сизова и отличался хорошим музыкальным слухом, фантазией и садистскими наклонностями.
Под улюлюканье толпы сержанты выволокли на арену Володю Чернышова, петрозаводца из третьего отделения. Ему в соперники выбирали хором между Максимом и лежащим по соседству Андреем Ткаченко, обсуждая вслух достоинства и недостатки. В конце концов выбор был сделан:
- Длинный!
На голову каждому надевают наволочки, видеть через которые можно, но лишь контуры противника. В руки гладиаторам дали полотенца, завязанные на концах узлом. Володя и Андрей несколько раз вяло ударили друг своим вафельным оружием. Толпа разочарованно загудела.
Бек взял с ближайшей табуретки чей-то ремень и несколько раз стеганул участников поединка:
- Если не будете драться по-настоящему, в следующий раз ударю пряжкой.
Поединок оживился. В ход пошли не только полотенца, но и кулаки. В разные стороны полетели табуретки, с лежащей на них заправленной формой, но никто не бросился наводить порядок, - всему свое время. Наконец, Длинный нанес Володе прямой удар в лоб, от которого тот, перелетев через две кровати, упал в угол. Раздались аплодисменты и победу засчитали Андрею, который подбежал к Чернышову и помогал тому встать, причитая:
- Я не хотел, меня заставили. Прости, Володя!
Неизвестно, как долго бы еще продолжалось ристалище, но раздался крик дневального, стоящего на лестнице:
- Шухер, дежурный по отряду!
Всех как рукой смело. Салабоны быстро поставили на место опрокинутые табуретки и сдвинутые кровати, заправили форму и спрятались под одеяло. Зашедший в помещение дежурный с удовлетворением констатировал, что все мирно спят. Он поправил одеяло, плотнее укрыв им ближайшего солдата, погасил свет и удалился. Нервно вздрагивая, Максим уснул.

Штаны Бека

Утро началось с того, что новый командир отделения Кабул Хасанов отобрал у Максима брючный ремень. За переживаниями по поводу контрабанды и полуночных поединков Максим совсем забыл вчера спрятать его перед тем, как уснул. «Может быть, это знак?» – подумалось ему, но развивать эту мысль дальше он не стал.
В умывальнике к нему подошел Бек и бросил в лицо свои рабочие брюки. Одет замкомвзвода был в парадку, поскольку половина роты, свободная от наряда, уезжала в экскурсию на Курскую дугу.
- Постираешь и к моему приезду высушишь и погладишь.
То же самое он сказал Тиханову, бросив тому рабочий китель.
- Будешь стирать? – спросил Максим у Васьки, когда Бек вышел.
- Делать мне больше нечего, - бросил Тиханов. – Намочу да повешу сушиться. У него форма и так чистая, не заметит.
Максим поборол искушение поступить точно также. Он знал, что дело не в том, чистыми или нет будут брюки Бека после того, как он их постирает. Дело в том, что взявшись стирать, даже схалтурив, он тем самым опустит себя до степени прислуги. До сих пор он получал от Бека и других старослужащих пощечины и тычки за невыполнение каких-то общих требований, предъявляемых к салабонам. Но стирать чужую одежду, чистить чужие сапоги, подшивать подворотничок к чужому кителю – это лакейство. А лакейство, пусть даже поощряемое освобождением от какой-то части ежедневных истязаний, было для Максима неприемлемым вариантом выживания. Поэтому он отнес брюки сержанта и бросил их на койку Бекмурадова. Никто ничего не сказал, и Максим подумал, что не заметили. «Вечером разберусь, - подумал он и мысленно добавил, - если доживу».
 
Кружки

Прелесть наряда по кухне заключалась в том, что солдаты были освобождены от кроссов, осмотров и всевозможных построений. До завтрака Максим накрывал на столы. Он носил подносы с хлебом, маслом и сахаром, горячие чайники и чугунки с кашей, раскладывал ложки и черпаки. После завтрака Ризенко поставил его на посудомойку. Здесь под руководством вездесущего Мусанова трудилось несколько человек. Тиханов через полукруглое окно принимал подносы с грязной посудой и вместе с Чернышовым сразу же сортировал ее. Кружки, ложки, вилки и черпаки летели в одну раковину, тарелки и чугунки в другую, а объедки в большую кастрюлю на полу. Около моек стояли Максим и калмык Эльзитинов. Максиму досталось мыть кружки.
Сначала он решил, что ничего сложного в мытье кружек нет. То ли дело у Сани Эльзитинова, который по локоть в мыльной пене драил жирные тарелки. Однако вскоре Максиму пришлось скорректировать свое отношение к порученной работе. Мусанов, решивший осмотреть качеств вымытой посуды, свалил все кружки обратно в мойку. На удивленный взгляд Шатрова он объяснил, что на стенках кружек не должно быть даже малейшего следа от заварочного налета. Тут-то Максим и понял, что внешняя простота обернулась каторгой. Когда Саня уже вытирал чистой тряпкой раковину и присоединился к давно бездельничающим Тиханову и Чернышову, Максим домывал лишь третью сотню кружек. А всего их было пятьсот. Перед обедом в посудомойку заглянул командир взвода и стал его поторапливать, пугая солдата, и пугаясь сам, что Максим на успеет и сорвет начало обеда. Максим успел, но желанного отдыха не наступило. После обеда кружки вновь были грязными, и их вновь надо было быстро и чисто мыть, чтобы не сорвать ужин.
Сосредоточившись на работе, не разгибаясь и не отвлекаясь на досужий базар, Максим даже не заметил, как в посудомойку зашел Ризенко и меняющий его в наряде прапорщик из другой роты. Сменщик критично осмотрел тарелки, заглянул в кастрюлю с отходами и скептично уставился на кружки.
- По большому счету, я могу не принимать наряд с такими грязными кружками, но мы нормальные люди, - сказал прапорщик и хлопнул Ризенко по плечу. – А этому солдату объяви взыскание. Лодырь!
Сменщик вышел, а Ризенко, показав Максиму кулачок, пообещал позже вернуться к проблеме грязных кружек. За процессом приема-сдачи наблюдали и солдаты-сменщики из другой роты. Их узкоглазые лица по одному появлялись в полукруглом проеме, и каждый обещал Максиму, что живым его из столовой не отпустят, и он будет мыть эти гребанные кружки до самого утра.
Выходя из столовой, Максим вспомнил, что собирался повеситься, но решил для себя, что сегодня уже с этим опоздал. Днем из-за гонки с кружками у него не было ни минуты свободного времени, а вечером после такого сумасшествия Максим хотел просто расслабиться. Искать ремень или другое подручное средство для сооружения петли он уже не мог, да и не хотел. «Завтра», - подумал он, маршируя в сторону казармы.

Побег

В семь часов вечера ветераны кухонного наряда вернулись в роту. Васька Тиханов побежал гладить китель Бека. Максим оторвал старый подворотничок, намочил его, намылил и, прилепив к кафельной стенке умывальника, одним из его концов стал тереть серую полоску материи, превращая ее в белую или хотя бы в светло-серую.
В соседней комнате Тиханов заканчивал наводить стрелки на рукавах кителя. Дождавшись, когда утюг освободится, Максим высушил лоскуток и сел в телевизионном классе, чтобы подшиться и послушать последние новости. Возвращение экскурсантов он если и заметил, то краем сознания. Апатия захлестнула его девятым валом и сомкнулась над головой болотной ряской.
Неожиданный удар в грудь опрокинул его со скамьи на пол. Максим попробовал встать, но подошва сапога ударила его прямо в лицо, и он снова упал на пол. Обычно его били по-другому, так, чтобы не оставалось видимых следов на лице. По красным кляксам на полу Максим понял, что из носа у него потекла кровь. Зажав ноздри рукой и запрокинув голову, он увидел над собой разъяренное лицо Бека. Тот был пьян и еле держался на ногах. «Если бы я его ударил, он бы упал и вряд ли встал, – промелькнуло в голове у Шатрова. - А потом бы налетели остальные, избили бы меня, сломали бы что-нибудь, поволокли бы в туалет и макали бы головой в чью-то мочу». Подобные сцены Максим уже видел. Слышал и о более худшем, например, о сексуальных унижениях, которым подвергаются особо строптивые или особо безвольные.
- Ты получил свое третье, последнее предупреждение! – кричал на него Бек, и Максим видел в его выпученных глазах не только полопавшиеся капилляры, но и свое распластанное на полу отражение, жалкое и униженное. Задранные вверх ноги, беспомощно скользили по скамье, из разбитого носа продолжала струиться кровь.
- Сегодняшней ночи ты не переживешь, - пообещал Бекмурадов, отвел взгляд и неожиданно с разворота врезал в ухо Тиханову.
- За что? Я же постирал! - всхлипнул Вася.
- Было бы за что, убил бы! – процедил сквозь зубы замкомвзвода и, шатаясь, пошел в спальное помещение.
- Я же постирал, - продолжал скулить Тиханов. – Все из-за тебя. Мог бы намочить эти гребанные штаны.
Максим смотрел на него, лежа на спине, но почему-то казалось, что смотрит свысока.

* * *

Через несколько минут роту построили на вечернюю поверку. Дежуривший по роте сержант Разуев перечислял фамилии по списку. Присутствующие отвечали: «Я!» С фамилией Бекмурадов произошла заминка. Бека в строю не было.
- Позовите его, - попросил Разуев.
- Пошли на хер со своей поверкой! – раздалось из помещения взвода, в коридор выскочил посыльный, а вслед вылетела табуретка.
- Здесь, - констатировал дежурный по роте, отмечая присутствовавших.
После завершения поверки Разуев объявил, что отбой через пять минут и вышел на лестничную площадку. Солдаты столпились у дверей туалета, чтобы почистить перед отбоем сапоги. Делать это заставляла их не столько природная чистоплотность, сколько опасение утром найти сапоги в туалете, выброшенные туда дежурным офицером.

Не заходя в туалет, Максим двинулся против течения - на выход. Его никто не останавливал, и он беспрепятственно вышел на лестницу и спустился вниз. Выйдя на улицу он лицом к лицу столкнулся с Разуевым.
- Макс, сгоняй в роту, скажи Шамилю, что начальник штаба уже уехал, - попросил сержант.
Максим вернулся на пятый этаж, нашел Шамиля Халидова, передал слова дежурного и опять спустился вниз.
- Молодец, - похвалил его Разуев за оперативность и только тут поинтересовался: - А куда это ты, собственно, направился?
- Да, это… - замялся Максим, - меня Муса послал хлеба принести.
Разуев сочувственно посмотрел на неловко опустившего глаза салабона и махнул рукой:
- Раз послал, так беги!
Максим не заставил себя упрашивать.

* * *

У ворот КПП его остановил патруль.
- Куда?
Всем своим видом показывая крайнюю степень озабоченности Максим выпалил:
- Сегодня в наряде стоял, на посудомойке. Военный билет на подоконнике оставил. Если потеряется, сержант башку оторвет.
Патрульные засмеялись, а беглец, скосив глаз, заметил, что «потерянный» военный билет едва ли не на половину торчит у него из кармана. Однако обаяние салабонской искренности помогло и на этот раз. Патруль его пропустил.
Оставив слева здание столовой, Максим взлетел на железный мостик, соединяющий территорию военно-строительного отряда и стадион. И здесь стоял узкоглазый солдат с красной повязкой на руке.
- Стой!
- Свои, - решительно отодвинул его в сторону Максим. – Я из кухонного наряда. Не пустишь в туалет, в котел насру, а ты завтра это есть будешь.
Осмысливая столь суровую угрозу, патрульный посмотрел в сторону крыльца столовой, на котором курили и толкались солдаты кухонного наряда, выругался, но посторонился.
А вот и туалет.

Вдыхая ядреный запах дерьма и мочи, Максим оглянулся, словно в хотел в последний раз увидеть звездное небо, далекие окна домов, деревья, сетку забора, мусорные баки для пищевых отходов ( и… дыру в заборе)… Взгляд Максима остановился на дыре в сетке забора. Еще раз глянув на дурно пахнущий грот, ведущий в недра солдатского туалета, Максим показал сортиру средний палец правой руки и бросился к дыре в заборе.
Дальше было болотистое дно пологой ложбины, где Максим провалился по колено в грязь и набрал полные сапоги воды. Взбираясь на противоположны склон, он чувствовал себя загнанным волком, на которого уже начата облава. Страх, перемешанный с отчаяньем, выдавливал из глаз слезы. «А теперь-то что?», - спрашивал Максим кого-то. Кто-то молчал.
Городские улицы пугали беглеца своей освещенностью, и Максим жался к домам. Он все дальше уходил от части, но облегчения не чувствовал. Ему казалось, что вот-вот из-за угла покажется Бек, погрозит ему пальцем и скажет: «На четвертое предупреждение даже и не рассчитывай!»

Подвал

Вскоре пошел дождь, и Максим задумался о ночлеге. Кусты, как он предполагал раньше, отпадали. Оставалось ломиться в подвалы в поисках открытого.
После долгих поисков Максим нашел один из таких подвалов, темный и сырой. Ощущение близкой погони становилось все сильнее, и Максим думал лишь об одном: «Живым я им в руки не дамся!» Схватив в руки осколок стекла, он приставил его к вене, забился в самый дальний угол и стал ждать. К счастью ни одному из жильцов дома не приспичило, на ночь глядя, спускаться в подвал. Максим вполне мог полоснуть себе по руке, до такой степени он себя накрутил.
Однако время шло, а погони почему-то не было. Адреналин в крови иссяк, возбуждение прошло, страх притупился. Максим неожиданно осознал, что сильно замерз, сидя на бетонном полу. Промокшие ноги дрожали в такт постукиванию зубов.
Отбросив стекло, беглец встал и принялся шарить по углам подвала в поисках теплых труб. Вскоре обследование дало положительный результат: Максим наткнулся на громадную теплую трубу. Обернутая изоляционным материалом, труба была такая большая, что он смог на нее лечь и даже попытался уснуть. Погрузиться в глубокий сон не получалось: то, теряя равновесие, он съезжал с трубы на пол, то просыпался от шороха в соседнем коридоре. Труба согревала спину, но руки и ноги все равно мерзли. Максим снял сапоги, размотал мокрые портянки, повесил их на трубу, поставил голые ступни на теплую поверхность гофрированной изоляции и терпеливо ждал рассвета.
Мысль о самоубийстве не исчезала, но и не выступала на передний план. «Утро вечера мудренее», - объяснял Максим сам себе причину своей нерешительности.

* * *

А в роте в это время не происходило ничего особенного. Бека успокоили и уложили спать, салабонов почти не били, на отсутствие Максима первое время даже не обратили внимания. Мусанов спросил было, где же Макс, но кто-то убедил его, что Шатров – уборщик штаба. Штаб должен быть чистым, но моют его по ночам. Обычно исполнять эту почетную обязанность выделяют по одному добросовестному салабону от каждой из пяти рот. Почему бы Шатрову не быть этим добросовестным?
Казалось, что впервые за много дней ночь будет спокойной и тихой. Однако после полуночи из штаба вернулся настоящий уборщик – Миша Котов, из-за своего огромного носа известный в роте под кличкой Утюг.
Тут-то все и переполошились. Пропал боец! Мусанов разбудил Бека и долго втолковывал тому, что Шатров сбежал. Сначала Бек посылал его к такой-то матери вместе с Шатровым и всеми остальными салабонами в придачу. Однако вскоре до Бекмурадова дошло, что побег молодого бойца может обернуться для него не только бессонной ночью или, скажем, внеочередным нарядом по роте, а вполне реальной потерей сержантских лычек, а может быть и свободы. В том, что салабона рано или поздно поймают, Бек не сомневался, но вот что именно он назовет причиной своего побега, не мог предположить никто. Вернее, Бек был почти уверен, что Шатров сдаст его с потрохами. «Если его поймают в течение ближайших суток, дело вряд ли выйдет за пределы отряда, - соображал Бек. – А вот если он будет бегать долго, после поимки с ним будет всерьез заниматься военной прокуратуры. А следователей прокуратуры хлебом не корми, дай посадить старослужащего в дисбат за неуставные отношения».
- Сообщай о побеге дежурному по отряду! – сказал он Разуеву, который показался в проеме двери.
Вскоре все сержанты роты были подняты поднятым с постели приехавшим в часть капитаном Езиком, исполняющим обязанности командира роты. Език тоже ездил на Курскую дугу, и был почти так же пьян, как и Бек. Однако командиры взводов, прапорщики, выглядели трезвыми, хотя и слегка обескураженными неожиданным пробуждением. Дурачок бегал по коридору роты, как петух с оторванной головой, пока на него не вызверился командир первого взвода старший прапорщик Вышкварук:
- Поздно, Толя, голову пеплом посыпать. Твоя бесхребетность еще будет предметом разбирательства на ближайшем партийном собрании. Это я тебе как парторг роты обещаю. А сейчас надо формировать поисковые группы. Вокзалы, известные ему бытовки на производстве, хлебопекарни и кондитерские фабрики, узловые станции метро. Все это надо взять под контроль. О причинах побега поговорим позже, когда поймаем.
Спорить со старшим прапорщиком Вышкваруком не решился никто. Он был здесь прапорщиком со дня основания отряда. Когда-то ефрейтором у него во взводе служил сам комбат, который до сих пор вытягивался в струнку в присутствии старого прапорщика. Ризенко глупо улыбнулся, поник головой и поковылял в помещение своего взвода.
- Куда? – рявкнул на него Вышкварук.
- Пойду, спрошу, кто пойдет на поиски.
- Спрошу... Кто пойдет…, - передразнил его парторг. – Разуев, поднять всех сержантов и солдат, прослуживших больше года. Спрашивать, Толя, будешь у жены, а тут армия. Здесь командовать надо!

Голодная свобода

Когда со ступни судорога перекинулась на икру, Максим понял, что пора вставать. Тысячи иголок вонзились в ногу, и какое-то время он неловко попрыгал на другой, балансируя на клочке газеты среди барханов пыли. Наполненная этой пылью призма утреннего солнца упиралась своим основанием в живописно отколотый лист стекла, который стоял, прислонившись к противоположной стене комнатки. Максим увидел в стекле свое отражение. Руки, которыми он размахивал, пытаясь удержать равновесие, сжимали все еще волглые портянки, делая фигурку в стекле похожей на неуклюжую птицу.(смешно!)
- Не орел, - пробормотал Максим и почему-то рассмеялся. Ему очень хотелось есть, и совсем не хотелось вешаться.
Он решил сделать вылазку, поднялся по короткой узкой лестнице, в просвете двери отряхнулся и куском ваты, предусмотрительно(что-что?!) выдранной из изоляции, обволакивающей трубу, почистил сапоги. Вышел на улицу, спросил время. Половина одиннадцатого. «Странно», - подумал Максим, ему казалось, что еще очень рано. Заглянув в магазин с манящим названием «Продукты», он пошарил по карманам, но обнаружил всего три копейки. Самая дешевая булочка стоила пять. Сглотнув слюну, Максим купил коробок спичек.(зачем??)
На окружающих деревьях он не обнаружил ни одного яблока, россыпи которых наблюдал ежедневно из окна автобуса, везущего солдат на работу. Максим прошел несколько кварталов, но ни одной яблони так и не встретил. Зато встретил трамвайную остановку. Как раз подошел сдвоенный трамвай. Максим сел во второй вагон. Города он не знал и ехал, отдавшись воле рока и вагоновожатого. Из динамиков в очередной раз раздалось что-то нечленораздельное, двери сложились, и Максим увидел станцию метро. «Почему бы и нет?» - подумал он и покинул вагон.

Арест, допрос

Добром помянув законодателя, определившего, что военнослужащие срочной службы обладают правом бесплатного проезда, Максим опустился вниз на через турникеты, а мимо скучающего контролера. В дальнем конце перрона стоял какой-то офицер. Не желая дразнить судьбу, Максим резко свернул в сторону и сел в поезд, как раз подошедший к противоположной стороне платформы. Через пару станций поезд пришел на конечную.
Инфраструктура города на поверхности изменилась кардинально. Вместо высотных домов вход в станцию метрополитена окружали частные домики. Улицы утопали в зелени. Вокруг было море яблок. Максим утолял голод до оскомины во рту, яблоки в это время годы все же еще были кислыми. Ходить по улицам частного сектора очень скоро надоело, и он вернулся к метро. По пути он несколько раз пытался схватить за хвост мысль, начинающуюся со слов «А что же делать дальше…», но расслабленное сознание сразу же блокировало эти его попытки сконцентрироваться. Казалось, что он не сам управлял своими действиями, а подчинялся какому-то внешнему влиянию(!). В вестибюле метро Максим к своему удивлению отправился не к эскалаторам, а свернул к небольшому балкончику, выходящему на платформу.
«А это мысль», - подумал Максим, и в мозгу прокрутились замедленные кадры: он легко перепрыгивает через парапет и падает под колеса подходящего поезда. Он боялся признаться себе, что умирать ему уже совсем не хочется, ведь тогда перед ним встанет проблема выбора, этот чудовищный монстр, терроризирующий его вопросом «А что же дальше?» Черная глазница туннеля гипнотизировала его циклопическим глазом приближающегося поезда. «Неужели все?» - мелькнуло на периферии сознания. Тело напружинилось, Максим набрал в грудь воздуха для последнего крика ужаса, и… плюхнулся на стоящую рядом лавочку.

* * *

Давление отбойными молоточками бысто-быстро пробивало отверстия в его висках, (глаза)дыхание ускорилось, ноги стали ватными, хотелось в туалет – и сесть на горшок и блевать одновременно. «Трус. Какой же я трус! – упрекал себя Максим. – Меня все равно поймают. Какой позор!… Нет, я сейчас успокоюсь, я подготовлюсь». «Точно, - ухватился он за последнюю мысль, - мне надо подготовиться. Я напишу письмо».
Достав из кармана стержень и помятый листок бумаги, Максим приладил его на колене и стал заполнять ряды клеток мелким аккуратным почерком: «Здравствуй, мама! У меня все хорошо (зачеркнул). Не расстраивайся, я решил покончить жизнь самоубийством, потому что не могу больше терпеть. Я сбежал из отряда, потому что Бек… (зачеркнул). Я не хочу обвинять никого конкретно, потому что больше всех виноват я. Ты вырастила меня слишком домашним, слишком слабым, чтобы уметь защищаться. Ты виновна в том… (зачеркнул) Я сам виновен в том, что так и не успел повзрослеть. Знаю, как тяжело тебе будет пережить мою смерть, но тебе есть, ради кого жить. Поцелуй за меня сестренку и…» В это время кто-то положил руку на плечо пишущей руки. Максим поднял глаза и увидел перед собой милиционера.
- Сержант Мешков, - представился дежурный по станции. – Разрешите ваши документы.
Максим протянул военный билет. Следующему вопросу Максим даже обрадовался.
- Что здесь делаете, рядовой Шатров?
- Вчера сбежал из части. Теперь хочу покончить жизнь самоубийством, - броситься под поезд.
После этих слов рука милиционера до того просто лежащая на плече солдата, крепко сжалась в районе предплечья.
- Пройдемте!
Сержант провел Максима в дежурную комнату милиции, обыскал карманы, забрал ремень, письмо, коробок спичек, стержень, лезвие «Нева» и две копейки. Пока милиционер читал недописанное письмо, Максим размышлял о том, почему ночью он хотел перерезать себе вены осколком стекла, имея в кармане пусть старое, но все же лезвие.
Дочитав, сержант покачал головой, вздохнул и позвонил в городскую комендатуру, сообщив о задержании беглеца, склонного к суициду.
- Чай будешь? – спросил он Максима, потрепав его по стриженному затылку, достал термос и развернул промасленную бумагу, в которую были завернуты пара бутербродов.

* * *

Через полчаса приехал патруль. Офицер с петлицами связиста, приняв задержанного и содержимое его карманов задержанного, попросил Максима следовать за тремя солдатами в машину, а сам остался в комнате милиции оформлять протокол. Максим забрался в кузов грузовика и сел около кабины. Солдаты охранники, словно опасаясь его, сели подальше, - около заднего борта. Вскоре подошел старший патруля, сел в кабину, и машина тронулась. За полчаса пути лед молчания растаял. Максим узнал, что сопровождающие его солдаты – такие же салабоны, как он, только из учебки солдат-телеграфистов. Раскрыв рты, они слушали рассказы Максима о дедовщине, царящей в стройбате.
- Наша учебка – детский сад по сравнению с твоим отрядом, - сделал вывод один из патрульных, уже давно пересевших с задней лавки и окруживших собеседника плотным кольцом. – Напиши рапорт обо всем. У нас однажды сержант ударил Серегу, а тот на следующий день рапорт написал. Больше мы того сержанта не видели. Правда, Серега?
Лопоухий Серега кивнул и стал рассказывать, как всем взводом они писали рапорт на старшину, который недодавал им сапожного крема. (уровень проблем)
В конце концов, машина въехала во двор городской гауптвахты. Связисты отвели Максима в камеру ожидания, тепло попрощались и еще раз напомнили про рапорт. По другую сторону решетчатой стены стоял стол дежурного, за которым сидел скучающий ефрейтор. Максим спросил у него, отличаются ли помещения, в которых содержат провинившихся солдат от камеры ожидания. Дежурный усмехнулся и с видом всезнающего ветерана выложил Максиму отрывки местного фольклора, наслаждаясь страхом, разгорающимся в глазах новичка:
- В некоторых камерах пол посыпан хлоркой. Чем сильнее провинность, тем больше хлорки. Есть узкие камеры, в которых невозможно даже сидеть, можно лишь стоять, и хорошо, если не по колено в воде. С утра до вечера солдаты здесь маршируют по маленькому плацу. Еды – минимум, и вся она грубая и пресная. Даже в простых камерах нет ни одеял, ни матрасов, ни подушек, ни простыней, ни стекол на окнах.
Максим начал мысленно готовить себя к предстоящим испытаниям, и тут в дежурку зашел прапорщик Колосов, знакомый ему по отряду. Именно Колосов командовал взводом Максима, когда тот был в карантине. Вслед за прапорщиком в дверях показался Валера Разуев. Колосов привез на губу пьяного дебошира из пятой роты, а Разуев, как выяснилось приехал за Максимом.
- Значит, не судьба,(объясни) - развел руками дежурный по гауптвахте и подмигнул Разуеву, отпирая железную дверь камеры ожидания.
В УАЗике Разуев сел рядом, протянул пару шоколадных конфет и спросил,(очень разверни!!) как Максим думает объяснять свой побег в отряде. Максим вспомнил совет связистов, развернул обертку одной из конфет и пообещал Валере, что никого сдаст.

* * *

Вскоре УАЗик остановился у знакомого подъезда, около которого еще вчера Максим так бессовестно обманул Разуева. Солдаты и прапорщик вышли из машины и направились вверх. Достигнув третьего этажа Колосов, не останавливаясь пошел дальше вверх, а сержант звернул Максима в штаб. У дежурного Разуев выяснил, что из старших офицеров на месте (это как так?!)лишь замполит, подошел к двери его кабинета, постучал и вошел доложить о своем прибытии. Почти сразу же он вышел, подтолкнул Максима к двери и, уходя, еще раз напомнил об уговоре, приложив палец к губам.
Войдя в кабинет, Максим увидел, что замполит отряда майор Калмыков, улыбаясь, идет к нему раскрыв широкие объятья:
- Наконец-то, мы так волновались. Присаживайся, рассказывай все по порядку.
На столе замполита лежали чистый лист бумаги и ручка. Максим вопросительно посмотрел на эти предметы и перевел взгляд на майора.
- Нет-нет. Я не предлагаю тебе ничего писать. Я просто хочу поговорить с тобой, как друг. Мы же с тобой земляки.
Максим едва сдержался, чтобы не ухмыльнуться, в отряде ходили легенды о том, как замполит называет себя земляком любому солдату, попавшему к нему на беседу.
- Рассказывай, - повторил Калмыков и с неподдельной отеческой заботой посмотрел глаза в глаза молодому солдату.
Максим очень подробно рассказал ему о событиях прошедшей ночи, начиная с момента, когда оказался за забором части. Во время описания своих переживаний, у него даже судорожно задрожал подбородок, и замполит бросился за стаканом с водой. Максим продолжал рассказ, размышляя о том, надолго ли хватит майора с его напускным добродушием. Майора хватило надолго. И только когда Шатров в подробностях описал, как он споткнулся, перешагивая через порог его кабинета, Калмыков сделал паузу и, наконец, спросил:
- Расскажи, кто тебя обидел. Обещаю, мы накажем этих подлецов!
«Ну вот, начинается, - подумал Максим, а в слух ответил:
- Да никто меня особенно не обижал. Просто я устал, не выдержал, захотелось домой, - по щеке Максима сбежала слеза, - к маме.
- Успокойся, успокойся, - похлопал его по плечу замполит. – Не выдержал… Но ведь просто так ничего не бывает. Что было последней каплей? Может, ты письмо от любимой девушки получил? Или, наоборот, давно не получал?
- Я устал, - повторил Максим и стал кусать губу, делая это так, чтобы Калмыков это видел.
- Хорошо, хорошо, - механически произнес замполит и надолго задумался.

* * *

В это время дверь распахнулась. В коридоре перед дверью стоял Муму, – начальник штаба капитан Дегтярев.
- Шатров, - то ли спросил, то ли утверждал капитан, исподлобья разглядывая солдата. – Когда закончите, зайди ко мне.
- Да я уже все рассказал, - промямлил Максим, виновато опуская глаза.
Замполит забарабанил пальцами по столу, но Максим даже не оглянулся и поплелся за начальником штаба.
- Рассказывай! – бросил Муму через плечо, раскачиваясь перед окном на широко расставленных ногах.
Максим начал слово в слово повторять все то, что он рассказал замполиту. Дегтярев оборвал его уже через минуту.
- Мне наплевать, по каким подвалам ты шлялся ночью, и на какой станции метро прощался с жизнью, - произнес он, повернулся и вплотную подошел к Максиму. - Ты влип, парень. Еще чуть-чуть и даже я не смогу спасти тебя от дисбата. Почему ты сбежал?
Пускать слезы перед Муму Максим даже не пытался.
- Меня избили…
Глаза капитана вспыхнули, как две фотовспышки:
- Вот! Я знал! Давай, парнишка, спасай себя, выкладывая все начистоту.
- Я не стукач, - тихо ответил беглец.
Лицо начальника штаба деформировалось, словно сплющилось от удара о какую-то невидимую преграду:
- Ты со мной в благородство не играй. Если бы ты был крутым, не сбегал бы. Ты трус, ты тряпка!
- Неправда, - возразил Максим, понимая, что капитан играет с ним в игру под названием «Слабо?».,
- Если ты не трус, расскажи, кто тебя избил. Докажи. Что ты мужчина!
Максим молчал.
- Твоим родителям уже отправили телеграмму, что их сын – дезертир. Я еще могу позвонить и остановить ее.
«Врет или нет?» – подумал Максим и представил, как мать читает дебильные слова армейской телеграммы и хватается за сердце, а отец бежит к холодильнику за валерьянкой. Победив секундное желание сдаться и рассказать правду, Максим, подумав: «Этого я тебе не прощу!», решил играть до последнего. В кабинет зашел замполит.

* * *

- Он раскололся, его били! – известил его начальник щтаба.
- Кто, Максимушка? – очень натурально удивился майор, подошел и приобнял солдата за плечи.
«Козлы, вы же меня за идиота держите! – мысленно взбеленился Максим. – Как в бульварном романе, добрый следователь и злой. Хотите идиота, получите и распишитесь!»
- Не помню.
Лицо замполита на мгновение застыло в уже неподдельном удивлении. Паузу прервал Муму:
- Ты что, идиот? Сбежать не получилось, так под дурака скосить хочешь? Считаю до трех и звоню следователю в особый отдел. Раз! Два!
- Он позвонит, - подтвердил угрозу Калмыков.
- Не позвОнит, а позвонИт, - поправил его Максим.
- Да он издевается! – забрызгал пеной начальник штаба и стал накручивать диск телефона.
- Не надо, я все расскажу, - остановил его Максим.
-Он расскажет, - подтвердил замполит.
- Я жду, - произнес Муму и с явной неохотой положил трубку на место.
- Товарищ майор, а можно я вам наедине расскажу, - попросил Максим и с наслаждением заметил, как удовлетворенно осклабился Калмыков, и заиграл желваками Дегтярев. – Только следователю не звоните.
- Не позвО… не будем, - пообещал замполит и повел Максима в свой кабинет.
Когда дверь закрылась, майор усадил солдата не на стул перед столом, а на кресло для почетных гостей, сам присел на край журнального столика и принял вид, что он весь во внимании.
- Только я писать ничего не буду.
- Не надо, не надо.
- Вчера я стоял в кухонном наряде, на посудомойке. Мыл кружки. Когда пришел прапорщик, принимающий наряд, он отругал меня, что я их плохо помыл. Это слышали солдаты, которые стояли в зале с внешней стороны окна в посудомойку. Они решили меня проучить. Мол, совсем салабоны распустились, даже кружки мыть не хотят. Когда я вышел на улицу, они оттащили меня за крыльцо, повалили на землю и сильно избили.
Майор кивал в такт рассказу и, сообразив, что исповедь завершена, продолжая кивать, произнес:
- Фамилии?
- Понятия не имею, честное слово!
В это время в кабинет зашел начальник штаба и еще один офицер с дипломатом наперевес.

* * *

- А вот и следователь из военной прокуратуры, - сказал замполит привстал со столика и представил друг другу офицера и солдата. – Капитан Перемыкин, военный строитель Шатров.
- Вы же обещали не звонить! – произнес Максим, чувствуя, как страх волной озноба растекается по всему телу.
Муму усмехнулся и развел руками:
- А никто и не звонил. Капитан Перемыкин был вызван заранее, когда вы, товарищ солдат, еще на губе сидели.
Замполит пересказал версию Максима о кухонном наряде и кружках.
- Фамилии? – повторил следователь вопрос замполита.
- Товарищ капитан, - пожал плечами солдат, - я и в роте-то не всех по фамилии знаю.
- Имена, клички? - расширил круг вопроса следователь.
- Я с ними до этого никогда не общался. Честное слово!
На помощь следователю пришел начальник штаба:
- Сейчас я вызову всех, кто менял вас в наряде, и ты пальцем укажешь того или тех, кто тебя бил.
Максим посмотрел на него, стараясь придать своему взгляду искренность и придурковатость:
- А они не из сменного наряда.
- Откуда ты знаешь? Ты ведь с ними, по твоим словам, незнаком, - поймал его на несоответствии Перемыкин.
- Как откуда? – перевел на него взгляд Максим и несколько раз невинно хлопнул глазами. – Когда мы уходили, прапорщик построил сменный кухонный наряд и распределял, кто куда пойдет, а эти вышли на улицу и ждали меня около крыльца.
- Хорошо, - не выдержал Муму и почти перешел на крик. – Сейчас я объявлю построение всего отряда. Мы пройдем с тобой вдоль строя, и пеняй на себя, если ты никого не узнаешь!
- Да я с радостью! – подскочил с кресла Максим и заорал в такт начальнику штаба. – Да только они чурки все были. Лица у них узкоглазые и все одно на другое похожи. Я так во всех узбеков и казахов пальцем тыкать начну. Зачем же обижать невиновных?

* * *

В кабинете повисла тревожная тишина.
- Раздевайся! – приказал Муму.
Брови следователя, замполита и Максима дружно поползли вверх.
- Полностью? – переспросил солдат.
- Китель! – прорычал начальник штаба. – Можешь не снимать, а просто расстегни и покажи нам живот, спину и бока.
Максим выполнил приказ, с задранным кителем повернулся перед офицерами по часовой стрелке и остановился перед начальником штаба.
- Никаких свежих синяков и ссадин, - констатировал следователь.
- Можно бить, не оставляя следов, - с уверенностью знатока сказал Максим, опуская руки. – Хотите, покажу?
Замполит прыснул в кулак, следователь покрылся пятнами.
- Ой, извините, я не то имел в виду, не то, что вы подумали, - стал оправдываться Максим. – Я могу показать места, куда нужно бить, и расскажу, как именно бить.
- Это заговор! – перебил его Муму. – Я знаю, это заговор. Кто научил тебя, как сбежать, оставив в дураках дежурного по роте, и патруль? Кто научил тебя пудрить нам мозги на протяжении уже двух часов? Я выясню это, я всех выведу на чистую воду. Я знаю, ты дружишь с Будницким. Как удалось выяснить, этот Будницкий месяц назад был идейным вдохновителем побега Алишева из карантинной роты. Он и тебе план разработал.
Начальника штаба понесло и минут десять он озвучивал свои предположения, по сравнению с которыми версия Максима о кружках, была невинным детским лепетом. Когда поток его красноречия иссяк, внимание Максима привлек следователь, доставший из дипломата какую-то книжку и какой-то бланк.
- За уклонение от службы в виде самовольного оставления воинской части предусмотрено следующее наказание, - произнес он, надел очки, полистал книгу и нашел нужную статью. – От одного до трех лет службы в дисциплинарном батальоне. Распишитесь.
Внутри Максима все похолодело. Дрожащей рукой он взял ручку и спросил, где он должен расписаться и зачем.
- Рядовой Шатров, вам объявляется прокурорское предупреждение. Можете идти.
Максим обескуражено посмотрел на свою подпись, прочитал машинописный текст бланка, поднял голову и вопросительно глянул на начальника штаба.
- Иди, Шатров и помни, я буду следить за тобой. Отныне ты занесен в мой черный список неблагонадежных. Пошел вон!
Вздох облегчения Максим сдержал до того момента, когда за ним захлопнулась дверь кабинета. К сожалению, чувство облегчения длилось очень недолго. Впереди было возвращение в роту, расспросы сослуживцев, встреча с Беком…

Дань

В роте Максима встретили по-разному. Кто-то, доброжелательно улыбаясь, подходил с шутками и приколами, мол, как там, в космосе? Дело в том, что всех сбежавших было принято называть космонавтами, а побег – запуском в космос. Некоторые солдаты отреагировали на появление очередного «космонавта» враждебным молчанием или ядовитым шипением в глаза и за глаза. Максим старался не обращать на это внимание. Главое, что никто его не тронул. По крайней мере сразу. Даже Бек почему-то старался не попадаться ему на глаза и не устраивал никаких разборок.
За час, проведенный в расположении роты, Максим ни разу не получил пощечины или пинка! Напрямую темы побега коснулся лишь Муса Хупаев:
- Макс, ты зачем приплел меня, когда сбегал? За каким, на фиг, хлебом я тебя посылал? – спросил он у салабона, однако в тоне его Максим вместо угрозы услышал лишь легкую обиду. Муса был очень сильным и упрямым, но в то же время ленивым, наивным и добродушным, как ребенок. Даже в армии он жил в свое удовольствие и бил салабонов, да и не только их лишь тогда, когда они вставали у него на пути.
- Прости, Муса, - вздохнул Максим.
- Да ладно, - пожал плечами Хупаев. – Просто Разуев, которому ты навешал лапшу, наехал на меня, а я на него. Это услышал Вышкварук, а кончилось тем, что всю ночь меня допрашивали в ротной канцелярии, обвиняя в дедовщине. Хорошо еще, что в штаб не доложили.
«Да, - подумал Максим. – Что такое допрос в штабе, я знаю очень хорошо».

* * *

Неожиданно во взводе повисла тишина. Максим повернулся к двери и увидел Геру Сизова. Тот, усмехаясь, шел в его сторону. Внутри Максима все похолодело. Он знал, что от слова подходившего к нему гиганта зависело, сможет ли он дальше служить в этой роте, оставаясь более менее нормальным человеком, или его затюкают, сломают, опустят…
Гера подошел, сел на кровать напротив.
- В чем дело? Почему сбежал?
И тут Максима прорвало. Внутренний голос подсказал ему, что настал момент истины, и ничего придумывать и скрывать не стоит, по крайней мере про Бека. Максим даже не задумался, что Бек сидит здесь же, во взводе и слышит его слова. Гера молча выслушал исповедь молодого сослуживца и спросил:
- Почему ты не рассказал об этом в штабе?
Максим пожал плечами, а сам с удивлением подумал о том, что Гера откуда-то знает о допросе в штабе: «Хотя чему тут удивляться? У Геры шесть лет тюремного стажа, а в тюрьме новости про стукачей и не-стукачей распространяются очень быстро. Ведь даже у стен есть уши». Выслушав его красноречивое молчание, Гера задал следующий вопрос:
- Почему ты не рассказал о своих проблемах мне?
- Каждый должен сам решать свои проблемы. – ответил Максим. – Я не хотел становиться шестеркой и прятаться за чужую спину.
Тишина во взводе превратилась в гробовую. Стало слышно, как капает вода из незакрытого в умывальнике крана.
- Значит, тебе не нужна моя помощь? – спросил Гера, играя желваками и мрачнея с каждым сказанным словом.
Максим увидел, как в дальнем конце помещения, обращаясь к нему, крутит пальцем у виска Ибрагим Нурматов и проводит рукой по горлу, как удивленно смотрят на него остальные. «Вероятно, они считают, что я сошел с ума», - подумал Максим, а вслух сказал:
- Нет, но мне нужна твоя дружба.

* * *

Гера, продолжая играть желваками, щелкнул по очереди всеми десятью пальцами своих огромных кулаков. По угрюмому лицу нельзя было прочесть его мысли.
- Бек, подойди сюда, - произнес, наконец, рядовой Сизов, не поворачивая головы в сторону кровати замкомвзвода Бекмурадова. Бек на полусогнутых ногах как-то боком, словно краб, подошел и сел рядом на табурет.
- Ты что, Бек, совсем с ума сошел? Ты кого трогаешь? Силу почувствовал? Шесть секунд, и ты будешь мотать круги по казарме под кроватями.
Бек смотрел на Геру, как кролик на удава. К его лицу прилипла нелепая подобострастная улыбка, руки, сложенные на коленях, дрожали.
- А теперь я обращаюсь ко всем, - Гера встал и, как пушинку, поднял Максима, схватив его рукой за плечо. – Тому, кто тронет его хоть пальцем, кем бы он ни был, я откручу голову.
- А ты, - обратился он к Максиму, - запомни: еще раз сбежишь, разговаривать с тобой буду я.
Развернувшись, Гера, как ледокол, легко разрезал толпу зевак из других взводов, столпившихся у входа в спальное помещение. Максим посмотрел по сторонам. Во взгляде его не было торжества победы, но и страх исчез. Все продолжали хранить молчание, и лишь каптерщик Алишанян, скривив побитое оспой лицо, сплюнул под ноги и процедил сквозь зубы:
- Не думай, что ты поймал бога за бороду! Через четыре месяца Гера уйдет, а ты останешься.
Максим улыбнулся.
- Я знаю, - ответил он. И он действительно знал, знал, что теперь справится с любой проблемой. И дело вовсе не в Гере, а в нем самом.

* * *

Вечером, когда рота выходила строиться, чтобы идти на ужин, Максим услышал, как его зовет Утюг из второго взвода:
- Макс, зайди во второй взвод!
- Иди на фиг! Сейчас же построение? – бросил через плечо Максим.
- Так ведь Гера зовет, - растерянно заскулил Утюг. – Он меня убьет, если я тебя не найду.
Максим остановился в дверях перед лестничной площадкой, отпихнул налетевшего на него Разимбая Аллашева, увернулся из-под торса Тиханова и благоразумно отступил в сторону. Когда молодые солдаты, как стадо мамонтов, выбежали на лестницу, в коридоре стало свободнее. Старослужащие шли на построение вразвалочку, зная, что без них рота все равно не уйдет. Максим, лавируя между ними, двинулся в конец коридора. Около помещения первого взвода он едва не столкнулся с Разуевым.
- Что-то ты опять против шерсти, - заметил сержант и схватил солдата, пытающегося его обойти, за руку. – Опять кто-то за хлебом послал?
Максим рассмеялся, Разуев тоже.
- Его Гера зовет, - объяснил Утюг, нетерпеливо переминающийся поблизости. – Макс, пошли быстрее, мне же еще на ужин надо успеть. Если из-за меня рота задержится, мне потом несдобровать.
Разуев отпустил плечо Максима, но еще несколько мгновений продолжал сжимать его ладонь:
- Молодец, что никого не сдал.
В дальнем углу второго взвода с сапогами на своей кровати лежал Гера. На соседних кроватях сидели старослужащие второго взвода. Один из них, Сергей Кобозев, был обладателем зеркальной лысины, служившей объектом постоянных насмешек в роте. Рядом с ним набивал анашой освобожденную от табака капсулу беломорины другой Сергей, Крикунов. Максим знал, что Крикунов не прослужил еще и года, но органично вписался в компанию друзей Геры. Может, потому что тоже был судим, а может и по каким-то другим качествам. Чуть в стороне неумело терзал гитару незнакомый Максиму солдат, пришедший, вероятно, из другой роты.
- Знакомься, Макс, это мои друзья, - сказал Гера и представил каждого. - Сергей, еще один Сергей и Виталик.
Максим протянул было ладонь для рукопожатия, но никто из представленных не заметил его жеста. «Что ж, насильно мил не будешь», - рассудил Максим и терпеливо ждал развития событий.

* * *

Полуприсев на кровати, Гера склонился над раскрытой тумбочкой и достал оттуда две миски. В одной была жареная рыба, в другой хлеб и сахар. Максим знал, что Гера почти никогда не ходил в столовую, - еду ему приносили прямо в казарму.
- Ешь!
Максим взял крайнюю рыбину, кусок хлеба и присел на соседнюю кровать. Во взвод заглянул Сартбаев:
- Макс, твою мать, тебя одного вся рота на плацу ждет!
Гера лениво посмотрел на вошедшего, перевел взгляд на Виталика, который терзал гитару, и кивнул головой в сторону двери. Виталик, будучи по комплекции лишь слегка уменьшенной копией Геры, сунул инструмент Максиму и пританцовывая подошел к Сартбаеву:
- Что, узбек, страх потерял?
- Я не узбек, я – казах, - успел ответить Малик и сложился пополам от резкого удара в живот. – Кхы.. Кхы… Я ж не сам. Меня прапорщик послал.
- Скажи Куприянычу, - подал голос Сизов, - что Макс со мной. Я его оставил.
Куприянычем солдаты за глаза называли командира второго взвода прапорщика Куприянова. Маленький, пухленький, розовощекий мужичок держал себя с солдатами запанибрата, часто пил на производстве со старослужащими и отмазывал их потом перед начальством.
Подняв Сартбаева за шиворот, Виталик развернул его и пинком вытолкнул в коридор. Через мгновение раздался глухой удар, – это Сартбаев врезался в противоположную стену и на него рухнул противопожарный стенд. Друзья Геры рассмеялись, рассмеялся и Максим. Перехватив гитару поудобнее, он, перебирая струны, сыграл незамысловатую мелодию.

* * *

- Умеешь играть? – обернулся к нему Виталик уже с явным интересом. – А ну-ка сбацай что-нибудь, а то для меня гитара – больше ударный инструмент.
Максим взял несколько аккордов, подтянул пару колков и спел одну из песен Высоцкого.
- Еще! –потребовали старослужащие, раскуривая косяк.
Беломорина с анашой ходила по кругу, а Максим пел. Гитары он не видел с того дня, как был призван в армию, и потому ловил кайф даже от того, как струны резали отвыкшие от них пальцы левой руки. Докурив и доев, компания блаженно растянулась на койках, аккуратно заправленных салабонами.
- Хорош балдеть, пацаны, - сказал, наконец, Гера. – Пора и делом заняться. Может, зря мы сержантов на ужин отпустили?
- Не переживай, Гера, - заботливым голосом успокоил его Виталик. – Пусть поедят, чтоб было потом, чем блевать.
Незамысловатая шутка вызвала продолжительный приступ гомерического хохота. Смеялся и Максим, понимая, что на остальных уже начало сказываться действие анаши. С трудом успокоившись и вытря слезы, Гера встал и направился к выходу. Остальные пошли за ним. Максиму никто ничего не сказал, но и он с гитарой в руках вышел в коридор. Компания переместилась в учебный класс, где обычно проводились собрания второго взвода. Максим сел на подоконник, продолжая слегка перебирать струны, и пытался понять происходящее. Он уже понял, что находится в гуще каких-то событий, но все еще не мог понять смысла полуфраз, которыми обменивались между собой Гера с друзьями.

* * *

Наконец, за окном раздалось знакомое завывание, - первая рота шла с ужина, садистски бросая слова строевой песни в окна близлежащих многоэтажек. Через несколько минут на лестнице раздался топот, и в коридор ввалились салабоны. Судя по крикам, кто-то из старослужащих, традиционно забавляясь, гнался за ними, размахивая снятым с пояса ремнем. Еще через несколько минут в роту поднялись все. Виталик выглянул за дверь, свистом подозвал к себе дневального, и что-то долго ему втолковывал, периодически постукивая головой собеседника о стену. Максим расслышал лишь последние слова его монолога:
- Пусть заходят по одному!
Первым в учебный класс зашел Олег Барцыц. Родом из Абхазии, до армии он учился на философском факультете МГУ, был на хорошем счету у командования и при этом, как ни странно, пользовался уважением среди старослужащих, хотя прослужил чуть больше полугода. За это время он успел не только получить сержантские лычки, но и стать заместителем командира второго взвода.
- Месяц истек, - напомнил о чем-то Гера и коротко спросил: – Принес?
Командир, вытянувшись перед подчиненным, развалившимся на стуле за столом преподавателя, залез в карман кителя и достал пачку червонцев:
- Можешь пересчитать, здесь сто рублей.
- Верю, - кивнул Гера. – Можешь сесть, если есть желание.
Олег присел за парту рядом с двумя Сергеями, а Виталик громко крикнул:
- Следующий!

* * *

В дверь кто-то робко стукнул и после небольшой паузы в класс проскользнул Кабул Хасанов, командир отделения Максима.
- Салом алейкум, Кабул! - встретил его негромкий голос Геры.
- Здрасте, - кивнул Хасанов, вжавший голову в плечи и весь съежившись, словно предчувствуя удар. Интуиция его не обманула. Ничего не объясняя, Виталик прямым ударом в грудь пробил все его попытки заслониться.
- Принес? – демонстративно зевая, спросил Гера.
- Завтра, завтра принесу, мамой клянусь, - скороговоркой заговорил Хасанов, пока очередной удар в грудь не заставил его беззвучно хватать воздух ртом.
- Хорошо, я подожду до завтра, - согласился Гера.
Пятясь назад, Хасанов кланялся и шептал слова благодарности. Когда он уже взялся за дверную ручку, Гера уточнил:
- Только уже не сто, а двести. Счетчик.
Не сказав ни слова, сержант вышел. Зашел следующий. Так ничего и не поняв, Максим спросил у сидевшего рядом с ним Кобозева, в чем суть дела.
- У Геры в каптерке висела шуба, - объяснил обладатель знаменитой лысины, - В ней он зимними ночами ходил в самоволки. Месяц назад шубу украли. Это очень нехороший поступок, и кто-то должен за него заплатить. Например, сержанты, которые дежурили по роте со дня, когда Гера видел ее в последний раз, до дня, когда обнаружил, что она пропала. Сегодня каждый должен заплатить по сто рублей.

* * *

Максим хотел уточнить еще что-то, но тут в учебный класс зашел Бек.
- Привет, ребята, - поздоровался он по-свойски и, подойдя к ближайшему ряду, сел прямо на парту. Когда Гера попросил его встать, Бек, улыбнувшись, сделал вид, что не понял.
- Встань, гнида, - повторил Виталик, подошел, схватил Бекмурадова за грудки и рванул на себя. На пол дробью полетели оторванные пуговицы.
- Гони бабки, Бек, - едва шевеля губами, произнес Гера.
- Какие бабки? – округлил глаза Бекмурадов. Оглядываясь, он искал сочувствие и понимание во взглядах присутствовавших, но все, даже Олег Барцыц лишь молча улыбались. Улыбнулся и Максим, когда встретился глазами со своим замкомвзвода. – Гера, ты же сам эту шубу в пакете вынес.
- Ты это видел? – уточнил Гера ледяным тоном.
- Нет, - замотал головой Бек, - мне Бала говорил, он дневальным стоял, а я как раз в штаб отлучался.
Гера рассмеялся:
- Оказывается, Бала умеет говорить. Ну да бог с ним. Вернемся к нашим баранам, к тебе, то есть. Ты хочешь сказать, что шубу у себя украл я?
- Нет, но…
- Но ты этого не исключаешь. Ты хочешь сказать, что деньги у сержантов, например, у Олега, я просто нагло отобрал? Олег, ты веришь ему?
- Ни одному слову, - после небольшой паузы сказал Барцыц.

* * *

- На колени, - произнес Виталик, обращаясь то ли к портрету Ленина на стене за спиной Бека, то ли к глобусу на столе около Геры.
- Что? - переспросил Бек.
С разворота Виталик залепил ему открытой ладонью в ухо. Звон от удара разлетелся по всему классу и затих, запутавшись между струнами гитары. Словно извиняясь, Виталик повернулся к немногочисленной, но благодарной публике и произнес:
- У него проблемы с ушами.
На сержантской щеке красовался след пятерни, а в глазах Бека застыл глубоко спрятанный призрак салабонского страха.
- На колени, - повторил Виталик и двинул рукой.
Ожидая очередного удара, Бек дернулся всем телом, закрывая голову руками. Все рассмеялись. Максим почувствовал непреодолимое желание подойти к Беку и бросить в испуганное лицо замкомвзвода: «Руки за голову, глаза закрыть, жди удара!» Но не успел, или пожалел, или не решился. А Виталик тем временем обошел сгорбившегося у классной доски Бекмурадова и неожиданным пинком сапога под колено заставил того потерять равновесие. Сержант упал не только на колени, но и на ладони. Подскочив к Беку, Виталик ловко развернулся и зажал голову своей жертвы между ног. Туловище Бекмурадова извивалось, как тело змеи, руки и ноги били по полу, выпученные глаза на покрасневшем лице готовы были вылезти из орбит. А Виталик тем временем снял ремень и принялся лупить Бека по заднице, по прикрывавшим ее рукам.
- Достаточно, - распорядился Гера и рука Виталика с зажатым в ней ремнем, замерла в воздухе. - Ну что, Бек, по-моему, ты хочешь что-то сказать?
Голова замкомвзвода была по-прежнему зажата между колен сослуживца и потому голос казалось раздавался из задницы Виталика:
- Я принесу деньги, двести рублей.
- Нет, Бек, с тебя теперь триста.
Положение Бека обязывало его соглашаться на любые условия. Встав, он отряхнул колени, вытер от соплей и слез лицо и двинулся к выходу.
- Бек, - удивляясь самому себе, услышал Максим свой голос, который впервые назвал замкомвзвода не по имени, а по кличке. – Верни мои шахматы. Они лежат у тебя в кармане кителя.
Бек остановился и, показалось, только теперь заметил присутствие Максима. Злоба, перемшанная с жалостью, сверкнула в его глазах, но дрожащие руки достали книжечку, которую он несколько месяцев использовал, как портмоне, и протянул ее подошедшему салабону. Максим заглянул внутрь давно потерянных им шахмат. Половины фигурок, нарисованных на пластиковых капельках, уже не было, но через все черно-белое поле все также тянулась знакомая надпись: «Никогда не сдавайся! Твои друзья».