Просто о жизни

 
Недавно, я притормозила себя на мысли о том, что никем не хочу больше становиться, потому что не знаю, к чему могут привести меня дальнейшие стремления совершенствоваться, если я уже есть женщина.
Конечно, много раньше, прежде, чем стать женщиной, я была маленькой девочкой, в традиционном понимании этой моей принадлежности к прекраснейшей части человечества. И, наверное, мой папа, как почти все мужчины на свете, ожидал появления сына, но родилась трехкилограммовая я, способная реагировать на человеческое тепло, солнечный свет, на голоса родителей и на разные разности, которые поджидали меня на жизненном пути.
- Он хотел только того, чтоб ребеночек здоровым родился, - отвечала мне моя мама, когда я впоследствии начинала сомневаться, что папа радовался рождению дочери.
Думаю, что мама говорила мне правду, потому что мой отец очень мудрый и здравомыслящий человек, даже теперь, в свои восемьдесят лет. Кстати, совсем недавно мой отец и дед моих детей получил диплом об окончании волгоградского университета, куда поступил, будучи уже в возрасте семидесяти четырех лет.
- Ему в психушку надо, а не в университет, - судачили про моего отца соседские старушки, когда до них добиралась весть о старике, решившем стать студентом, - совсем выжил из ума.
Но, мой отец продолжал с интересом вникать в науки и не обращал никакого внимания на расстроенных бабушек, не способных простить ему такое предательское бегство от почетной старости к постыдному студенчеству.
- Садись, мать, я тебе про логику почитаю, - предлагал моей маме отец приобщаться вместе с ним к логике, не имеющей ни малейшего отношения к женщинам.
И моя мама брала свои спицы, воткнутые в недовязанный носок, надевала очки и усаживалась на диван, чтобы под умиротворяющее позвякивание считать мягкие шерстяные петли, слушать рассуждения про логику и гордиться своим мужем.
- Поняла или ничего не поняла? – Строго спрашивал ее отец, когда сам уставал читать учебник и хотел просто поговорить с женой о жизни. – Обедать будем?
С этим у моей мамы проблем никогда не возникало, и уже через десяток минут перед отцом стояла тарелка с сытным борщом, лежали очищенные зубчики чеснока и красовались крупно нарезанные ломти мягкого хлеба.
- Как ты все это выучишь, - искренне беспокоилась моя мама за стариковскую память мужа, имея в виду сложный учебный материал по логике, - я теперь и фамилии артистов стала забывать. Названия фильмов путаю.
- Ты чеснок ешь, да рюмочку иногда со мной опрокидывай, тогда не будешь путать, - советовал ей отец пользоваться его собственными рецептами здорового питания, тщательно разжевывая своими пожелтевшими зубами чеснок, обмакнутый в солонку.
- Тьфу, как ты можешь, такое говорить, - отмахивалась мама от всякой мысли о спиртных напитках.
Мамино сознание всегда отвергало даже самое невинное упоминание о выпивке, так как все ее детство было обесцвечено пьянством отца, моего деда. Даже о войне моя мама говорит более спокойно, чем о пьянстве, хотя пережила военные годы в Сталинграде.
Ну, а я, в отличие от моей мамы, вообще не знала ничего о мужских пороках, находясь многие годы рядом с моим замечательным отцом. На его примере мне казалось естественным, что мужчина с удовольствием работает и зарабатывает деньги, ходит на рыбалку зимой и летом, смотрит серьезные фильмы и выпуски новостей, целует свою жену и ребенка, катается с семьей на коньках, переплывает осенью реку Волгу, строит добротный дом и ест с хорошим аппетитом. Мне понадобились долгие и долгие годы, пока я стала женой такого же хорошего человека, но это случилось только в тридцать пять лет, после болезненного разочарования в замужестве и развода с моим первым мужем.
А до этого я была счастливой девчонкой, дочерью моего отца и моей мамы, прилежной школьницей и подружкой всем девчонкам на нашей улице.
- Мама, Маршак умер, - вбежала я как - то в дом, расстроенная печальной новостью.
- А кто это? – Не могла припомнить мама, неотрывно стряпая что-то в кухне.
- Это писатель, переводчик и поэт, - растолковал тогда отец маме, нисколько не унижая ее за неведение, - Самуил Яковлевич Маршак, у нас есть его книжка для детей.
- Ой, как жалко, - огорчилась мама, поняв, наконец, кого не стало в нашей жизни, - он такие хорошие стихи писал.
Мой отец всегда имел удовольствие подолгу рассказывать мне и маме обо всем на свете, о чем знал с самого детства, что прочитал в газетах или пронаблюдал в природе.
- Это желтый свет светофора, мы должны приготовиться, но не спешить, теперь зеленый, - учил меня отец переходить улицы и пользоваться только что появившимися светофорами на перекрестках, - давай, еще раз попробуем. Я буду ждать тебя здесь, а ты переходи сама, без меня.
Честно говоря, мне хотелось перебежать бегом через дорогу, потому что было очень страшно идти одной рядом с высоченными капотами машин без папы и свято верить в то, что машины не тронуться с места и не поедут на меня, пока не изменится цвет светофора.
- Молодец, - хвалил меня отец и гладил ладонью по голове.
Он и сейчас гладит меня по голове всякий раз, когда хочет выразить мне одобрение.
- Молодец, дочка, продолжай жить, как живешь, - сказал он мне в день моего пятидесятилетия и погладил по голове.
Наверное, это означило в нашей жизни, что все обстоит у нас в порядке с видением цветов переменчивых оттенков светофоров и в самостоятельном хождении по улицам жизни, где отец когда – то просил меня не спешить и не паниковать на перекрестках моей судьбы. Совсем недавно, когда мой сын улетал на саммит во Францию, я тоже сказала ему совсем коротко:
- Молодец, сын, я горжусь тобой и очень люблю тебя.
- Я тоже люблю тебя, мам.
Не знаю, много ли значат для сына мои слова, но я не умею говорить больше.
Дом моего детства мало изменился с тех пор, как не изменилась и жизнь моих родителей. Отец уже больше полувека целует мою маму, а мама вяжет ему носки с привычным количеством петель и готовит любимые блюда.
- Смотри, чтоб резинка мне ногу не давила, тугие не вяжи, - просит ее отец, наверное, уже сотни раз подряд.
- Я помню, помню, - отвечает ему моя мама такое же число раз.
 В доме моих родителей сегодня, как и всегда. Стоит на своем месте величавый буфет, а буфете расположился чайный сервиз с яркими маками. А сервиз тот подарили моей маме в день вручения медали, а медаль бережно хранится в шифоньере рядом с довоенными фотографиями. А фотографии в бархатном альбоме с картонными шнурованными страницами. А на шифоньере дремлет аккордеон, а под потолком висит люстра со стеклянными подвесками, а на окошке бессовестно разросся столетник. В кладовой ждут своего часа елочные игрушки, переложены мамиными руками пожелтевшей ватой. А в уголке спальни, возле кипы папиных газет, стоит образок Божьей Матери.
- Счастье, оно сейчас твое, а не завтра, не вчера, не за горами, а где ты. Научишься так жить, всегда счастливой будешь, - часто говаривал мне отец.
- Ну, как же быть счастливой, папа, если я развелась только вчера, - просила я сочувствия и толкования.
- Пережила развод вчера, вот и будь счастливой сегодня, новый день наступил, дочка, - учил отец радоваться тому, что солнце снова светит мне, моим детям, бывшему мужу и всем, без исключения.
Мое собственное замужество продолжалось тринадцать лет, но было скорее похоже на стрельбу в тире, чем на семейную жизнь двух нормальных людей. Мне казалось, будто, я являюсь игрушечной мишенью, в которую всегда целятся, а мишень призвана изворачиваться или принимать все попадания, как должно быть в тире. Только теперь я понимаю, что муж обижал меня только потому, что я позволяла ему обижать меня и потому, что я была совсем не готова к жизни с мужчиной, так кардинально не похожим на моего отца.
- Я купила кофточку, тебе куртку и кубики с алфавитом, - радостно сообщала я возвратившемуся с работы мужу, уже складывая с сыном на полу незатейливые слова из цветных букв.
Он ударил меня по лицу просто так, по причине своего дрянного настроения:
- Тебе сколько денег не давай, ничего не останется, - забрал он деньги из ящичка кухонного шкафа, - докладывать впредь будешь обо всех расходах.
Я плакала вместе с ребенком, он извинялся и тоже чуть не плакал, потом мы ужинали вместе, ночью я опять любила его, а потом я выдохлась. Это произошло как – то сразу и навсегда. Я даже не поняла почему. Будто бы, мое сердце, которое многие годы силилось биться в унисон, в одночасье застучало моим собственным ритмом, совершенно свободным от посторонних и ненужных мне звуков. Теперь я могла плакать и радоваться, только когда сама хотела этого, а не потому, что меня муж назвал ****ью, а потом попросил прощения и начал жарко целовать.
- Мне кажется, ты меня никогда не любила, - сказал мне с обидой первый муж, спустя пятнадцать лет после нашего развода.
Я ничего не захотела отвечать ему, потому что слишком долго любила его и потому что была уже совсем свободна от того, чего творилось в его беспокойной душе.
- Никогда больше не отдавай себя мужчине целиком, оставайся сама собой, по возможности, потому что за это свое растворение в другом человеке и за этот сердечный унисон, ты потребуешь с мужчины такую плату, которую он не сможет осилить, а ты не сможешь его простить и назовешь слабым. – Говорила я сама себе, когда возвращалась домой с этого свидания.
А в детстве моя школьная подружка задала мне такой вопрос:
- Ты бы хотела быть мальчиком?
- Нет, - откровенно удивилась я тому, что такой вопрос вообще существует.
Действительно, я никогда не хотела стать мужчиной, потому что я до сих пор ничего не понимаю в мужчинах, а только помню, что в них нельзя растворяться, хотя они этого желают, но не тянут позже. Знаю еще, пожалуй, что они должны быть похожи на моего отца, чтобы я могла быть счастливой и спокойной с ними рядом. Да и куда мне понимать мужчин, если я в себе едва смогла разобраться.
Это было жутко сложно суметь понять себя, а еще сложнее оказалось принять себя такой, какой я родилась, чтобы жить на этом свете. На это мне потребовались десятки лет жизни.
Особенно хорошей школой были годы перестройки в России, когда я из руководителей расформированного учреждения сразу, без предварительной разминки, шагнула на рынок, в ряды продавцов. Это сейчас я, прежде чем войти в спортивный зал, покупаю себе теплую минеральную воду без газа, втираю в ляжки крем против целлюлита, повязываю на волосы фирменную повязку и занимаюсь прочей адаптационной ерундой, а тогда сразу: из личного кабинета за ледяной прилавок.
- Фарш свежий, - спрашивали меня покупатели, придирчиво разглядывая горы замороженных квадратов из мяса птицы.
- Свежий фаршик, высший сорт, - непрерывно хвалила я побелевшие от заморозки куски и улыбалась всем вместе и каждому.
- Как вы торгуете на таком морозе, - удивлялись мои сердобольные соотечественники.
- Привыкли, - врала я им, стараясь поскорее и навсегда забыть про свое прежнее рабочее место, расположенное между двумя чугунными батареями.
Я, и правда, вскоре привыкла ко всему, что помогло не помнить про мороз и про то, что работа бывает престижной и не очень престижной.
- Фарш, окорочка, куриные грудки, - орала я, зазывая к себе покупателей, и дышала парящим ртом на свои пальцы, торчащие из обрезанных до костяшек перчаток.
Стоя целыми днями на рынке, я поняла, что мужчины, не похожие на мой идеал, не такие уж плохие, как мне казалось раньше, когда я не умела сама любить себя и только ждала чего – то от них. Может быть, той зимой я и полюбила себя, такую, какой увидела за прилавком, сильную и горластую женщину, прущую по жизни с холодными ягодицами и обветренными щеками, курящую сигарету за сигаретой и мечтающую о скорейшем наступлении весны. У меня тогда не было ни времени, ни сил думать о том, насколько красивая у меня грудь и достаточно ли прямой мой нос, хороши ли мои волосы и хватает ли кальция в моей зубной пасте. Были только холод на работе или тепло дома, хорошая торговля или хреновая выручка, были здоровые дети и немного секса с неженатым мужчиной, который помогал мне во всем.
- Выходи за меня замуж, - сказал мне неженатый мужчина однажды в краеведческом музее, куда мы отправились, потому что не смогли попасть в сауну.
- Я уже была замужем, не хочу больше, - не стала я морочить ему голову.
- Зря, - зачем – то сказал он и больше никогда не предлагал мне стать его женой.
Через несколько лет я сама напросилась к нему в жены, хотя он уже привык быть со мной рядом без этих чудовищных формальностей.
- В такую погоду жениться, ты чего? Жара невыносимая. – Лениво отреагировал мой мужчина на перспективу взять меня в жены.
- Хочу быть твоей женой, - хитрила я и настаивала на своем, хотя прекрасно понимала, что, по сути, хочу иметь его в мужьях.
- Обязательное условие, берешь мою фамилию, - издевался надо мной мужчина, полагая, что я откажусь менять паспорт, водительские права и прочие бумажки в виниловых переплетах.
- Конечно, - победила я своего избранника и назавтра пошла с ним в загс, чтобы подать заявление, причем, с таким нескрываемым удовольствием, как будто это происходило со мной впервые.
Теперь мне кажется, что я жила с ним рядом всегда, с самого детства, целую жизнь, хотя в моей биографии было всего пятьдесят два новогодних праздника с мандариновыми ароматами, пятьдесят две весны с кисточками сирени, двое родов, прерывание беременности, два замужества и море возможностей для построения карьеры.
С этой карьерой, кстати, у меня большие проблемы до сих пор и от этого мне нет покоя. Не умею я двигаться в заданном темпе, необходимом для этой нужды.
Сейчас я тоже на работе, сижу за компьютером и пишу эти строчки про свою и про нашу общую российскую жизнь.
- Петровна, сообрази нам кофейку на дорожку, - просит меня майор Захар, - кто знает, когда теперь доведется горячего хлебнуть.
Это правда, так уж печально сложились отечественные обстоятельства в свете последних дней. Пока российское министерство экономики экономило на всем подряд, а министерство по ликвидации чрезвычайных ситуаций разгребало все это дерьмо, случившееся по причине жесткой экономии, мои сослуживцы бесцельно щелкают кнопками телевизионного пульта и ожидают подписания командировочных листов, чтобы лететь в Кемеровскую область.
- Петровна, займи нам рублей пятьсот, - тихонько обращается ко мне полковник Белый.
- Вас будут в командировке хорошо кормить, а напиваться там не обязательно, - попыталась я сразу пресечь всякую перспективу опустошить мой кошелек.
- При чем тут пьянка, обижаешь, Петровна, нам курева сколько потребуется на двоих, знаешь? Ты видишь по телевизору, сколько погибших, там и пожрать будет некогда, а ты про выпивку говоришь. – Пристыдил меня Белый.
- Сереж, смотри сюда, у меня последняя тысяча до получки, правда, попроси в бухгалтерии, - честно показала я полковнику содержимое каждого отделения моего кошелька.
- Не, Петровна, последнее нам не надо, мы ж не милиция, чтоб женщину грабить, перебьемся. Перебьемся, Захар, да? – Не отходит Белый от моего стола.
- Стерпим, - отвечает ему в тон Захар, - нам не в первый раз.
- Берите, - протянула я им свою единственную купюру и пожалела, что не поменяла деньги, когда заходила в буфет.
- Все, автобус пришел, грузимся, ребята, через час вылет, - заорал в коридоре полковник Лыжин.
Я подошла к окну. На улице во всю мартовскую мощь светило солнце, словно желая обогреть тех, кто сегодня улетает на место трагедии и всех тех, кто нуждается в их помощи. Телевизор еще продолжал вещать голосом зампреда правительства, обещая что-то невнятное и едва правдивое в потоке горя последних дней, где Захару с Белым предстояли бессонные ночи.
Восемь лет я работаю в этом мужском коллективе умников, которые привыкли в моем присутствии пить водку с пивом, закусывать моими бутербродами, сшибать у меня деньги до получки и рассуждать о полном отсутствии логики у всех женщин, без исключения. Почему мне никогда, за эти годы, не приходило в голову поспорить с моими коллегами по отделу, дабы доказать им весь вред употребления алкоголя в таких количествах или объяснять подполковнику и майору о моей принадлежности к бутербродам с сыром или продемонстрировать перед ними явную связь моего женского мышления с реальной действительностью.
- Кто у вас поедет с докладом на конференцию в Калугу? – Спросил нас накануне полковник Лыжин.
- Петровна поедет, - незамедлительно ответил шеф, полковник Сережка Белый, - о чем доклад надо подготовить?
- Психологическое консультирование лиц, впервые находящихся в местах лишения свободы, - зачитал вслух полковник Лыжин, внимательно вглядываясь в нечеткие буквы на факсимильной бумаге.
- Так, это ж тема Петровны, она все знает про зеков, - продолжал уверять полковник Белый, - мы ж ей все данные предоставляем по первоходам.
Смеяться тогда вслух над наглецами, которые еще ни разу в этом году не предоставили мне ни одной цифры по консультированию осужденных, я не могла, и на это были серьезные причины. Первая причина торчала в дверном проеме, в образе полковника Лыжина, который не должен был догадаться о том, что мои мужики вообще презирают консультирование осужденных, считая это делом совершенно бесперспективным.
- Ну, и что ты им там растолковывала полдня, - впивались они в меня всякий раз, когда я возвращалась из зоны, и добавляли с иронией, - объяснила им, насколько важно беречь чужое имущество.
- Про секс рассказывала в мельчайших подробностях, - огрызалась я на ходу, желая, чтобы хоть одна сволочь налила мне чашку чая.
- А почему нам не рассказываешь? Нехорошо, Петровна, мы тоже нуждаемся в таких беседах с тобой. Я, например, чуть не сдох тут без тебя, ушла с концами, а чайник некому поставить, - журил меня полковник Белый.
- Я, между прочим, не официантка, а психолог, пора бы запомнить, - внушала я им в который раз и уже расставляла перед ними чашки, притесняя их грязные пепельницы и компьютерные коврики. – Сейчас бутерброды достану.
- Не трудись, Петровна, мы уже их съели, пока ты гуляла по зоне, - бессовестно признавался мне майор Захар.
Злится всерьез на мужчин и мужей я уже не умею, потому что никому из них не отдаюсь больше целиком, оставляя за собой право быть тем, кем я хочу, и поэтому никто из них не может обезличить меня и мою логику, в наличии которой они сильно сомневаются.
- Спаси их, Господи, сохрани и помоги перенести весь ужас, - перекрестила я Белого и Захара через оконное стекло и постаралась оставаться женщиной, которая всерьез относится к психологическому консультированию и продолжает молиться за всех мужчин на свете.