Секрет в чемодане. глава из романа

Автобус летел вперёд, покачиваясь на мягких рессорах. Немногочисленные пассажиры утомленные длинным, непростым днём отдыхали. В относительной тишине Анна различила за спиной голоса Дмитрия и Матвея Захаровича. Они словно слышали её мысли, тоже говорили о смерти и о судьбе.
 - Сегодня на пляже я говорил с Нелли о войне. Видимо, смерть Марка и разговоры о том, что он немец навеяли, заставили мысленно вернуться в прошлое, - тихо рассуждал Матвей Захарович. – К тому же Нелли сказала, что её отец командовал подрывниками в 1941 году. – Он сокрушённо вздохнул, - древний китайский полководец Лао-Цзы говорил: «Где прошли войска, там растут терновники и колючки». Заметьте, что в его времена не было ещё артиллерии и минеров. Видел бы китаец, что остаётся после их работы. А я служил сапёром. В сорок четвёртом, сорок пятом разминировал объекты на территории освобожденной от немцев Польши и Германии. Пришлось попотеть, скажу я вам. Когда я понял, что дожил до конца войны, был так счастлив. Считал, что теперь должен жить весело, чтобы заглушить страх, который пришлось испытать. Ведь каждый раз, когда идёшь на разминирование не знаешь, вернёшься ли. Сто раз мысленно простишься с белым светом. А ещё труднее, когда других посылаешь на задание и ждёшь ….
 - Я вас понимаю, - без тени иронии сказал Дмитрий, - мне и отец и Коля-самолёт много раз говорили, что на войне трудней всего ждать и верить, что дождёшься.
 - Ваш отец, в каких войсках служил?
 - Он был стрелком на истребителях.
 - Авиация! – Элита армии. А кто этот Коля со странным прозвищем «самолет».
 - Николай Семейко был пилотом, а мой отец – Сергей Рачок у него стрелком. Они на ИЛ-2 летали.
 - Как же, знаю. Немцы величали его – «чёрная смерть».
 - Сбили их над Польшей в начале 1945-го, при возвращении на базу. Свои зенитчики по ошибке сбили, - рассказывал Рачок глухим, чуть треснувшим голосом ничем не напоминающим бодрую, быструю речь Дмитрия. – Они выбросились на парашютах, но угодили в болото. Мне Николай рассказывал много лет спустя. Отца я хорошо помню, но о войне с ним поговорить не пришлось, он умер, когда мне семь лет было - слишком мал. Да и ворошить ту историю тогда было опасно.
 - Тут я вас хорошо понимаю, - заметил Матвей Захарович.
 Дмитрий помолчал, видимо справляясь с волнением, и продолжил свой рассказ:
 - У Коли обе ноги были прострелены. Отец нес его на себе километров десять до своих позиций. Семейко в госпиталь сразу увезли. А отца в особый отдел.
 – Не могли наши зенитчики сбить свой бомбардировщик! – говорил особист. Видно радость победы немного смягчила приговор. Отца осудили, но в лагерь не отправили.
 Николай от кого-то узнал, что боевой друг сидит. На двух костылях он ездил по инстанциям, пока добился пересмотра дела. Нашёл рапорт командира зенитчиков о трагической ошибке новобранца, который их сбил. До сорок седьмого года отец сидел в тюрьме, но вышел досрочно. Стал Николая искать. А у того газовая гангрена началась, и он без обеих ног лежал в госпитале для инвалидов. Видеть никого не хотел, вестей о себе не подавал. Отец все же разыскал его. Мне тогда чуть больше трёх лет было, когда он привёз домой Колю. Эту жуткую картину я запомнил на всю жизнь. Отец на руках внёс в дом полчеловека и усадил в кухне на табурет…. Я, как всякий ребенок, с любопытством разглядывал в упор его открытое усатое лицо и обрубки ног, пока не получил от матери подзатыльник.
 Николай, как член семь жил в нашей тесной квартирке за занавеской. Каждое утро отец выносил своего командира на руках и усаживал на деревянную подставку с маленькими колёсиками из подшипников. Волоча за верёвку, как саночки вёз к себе на работу, в пивную напротив кинотеатра «Родина». Во время войны в здании кинотеатра располагался немецкий, офицерский клуб. А в мирное время два бывших советских офицера-лётчика весь день обслуживали в пивной простой рабочий люд. Отец качал длинную металлическую ручку насоса, разливая пенящуюся жидкость по бокалам. А Коля, сидел верхом на перевёрнутой бочке и забавлял посетителей пивной рассказами о своих лётных подвигах, приправляя их матерными прибаутками. При этом он гудел на разные лады, очень похоже подражая рёву моторов самолётов. С тех пор и прозвали его Коля-самолёт. Сердобольные посетители угощали инвалида из жалости, и Коля частенько напивался. В конце дня отец привозил своего друга домой, умывал холодной водой и, как дитя укладывал спать. Сам никогда ни вина, ни пива не пил.
 Помню, как однажды первоклашкой пришёл я из школы радостный, возбуждённый и стал рассказывать отцу о друге, с которым сидел за одной партой. Отец слушал и одобрительно кивал головой. Выслушав, сказал мне:
 - Помни сын, если это на самом деле твой друг, то ты за него - хоть в огонь, хоть в воду, хоть на каторгу. Понял?
 Тогда я не совсем понял, но запомнил. После лагерных побоев у отца были частые почечные приступы. Он тяжело болел, сильно похудел и скоро умер.
 Схоронив друга, Коля-самолёт пить бросил. Заказал себе протезы и, хрустя новыми кожаными ногами, при всех орденах пошёл в Потребсоюз, которому принадлежала пивная. Как он убеждал начальство я не знаю, но пивную расширили, покрасили и превратили в маленький бар. Коля стал в нём заведующим. Таких баров в городе тогда не было. Бар в народе его сразу же прозвали «У Коли-самолёта». Иногда Николай мог весь день сам стоять у стойки на своих протезах, а вечером за занавеской опускал обе культи в таз с тёплой водой и если никто не видел, тихо скулил от боли.
 Ещё через год Николай пришёл просить у меня разрешения жениться на моей матери.
 - Понимаешь, Дима, - откашлявшись, словно комок в горле мешал ему говорить начал он, - Сергей мне перед смертью велел его семью не оставлять. Но я, не мог пока «на ноги не встал», - он горько вздохнул, глядя на свои протезы, - ну, ты меня понимаешь…. Лиза, мама твоя, не возражает, но я должен тебя спросить. В общем, как ты скажешь – так и будет.
 Коля работал, как проклятый. Мать ни в чём от него отказа не знала. Он первым заметил мои способности к черчению и рисованию и отправил учиться в Ленинград. Деньги исправно высылал. Письма писал хорошие, а когда я женился, всегда передавал фронтовой привет моему тестю.
 - Вы, Дмитрий, тоже человек очень порядочный и внимательный, я заметил. Такие качества только личным примером в семье прививаются.
 - Отчим мне часто повторял: - «Если видишь, человеку помощь нужна - не жди, когда тебя попросят. Помоги. А сделаешь доброе дело - не жди благодарности».
 - Готов подписаться под каждым словом, - одобрительно заметил Матвей Захарович.
 - Однажды, весной семьдесят пятого года вызвали Николая Семейко в Москву. Вручили орден «Красной Звезды», который его с войны дожидался, а к тридцатилетию Победы наградили орденом «Отечественной войны». По такому случаю, отчим приехал навестить нас, на внука - моего сына Лёню посмотреть. Привёз кучу подарков для всей семьи. К тому времени он руководил сетью закусочных, рюмочных и маленьких баров, которые открылись по всему городу и были его детищем. Если б Коля в наше время жил – развернулся бы на славу.
 А тогда они с тестем моим допоздна на кухне просиживали, секретами давними делились. Общий язык сразу нашли.
 - Помню, - поддакнул Матвей Захарович. - Время такое было, вся наша жизнь обсуждалась за столом на кухне.
 - Один раз и я с ними засиделся. Тогда и рассказал Коля историю о моём отце в подробностях. А тесть о своих мытарствах во время Блокады Ленинграда рассказал. Ему тоже пришлось в подвале НКВД посидеть хоть и недолго.
 - Во время Блокады могли расстрелять не разбираясь, - сокрушённо вздохнул Матвей Захарович.
 Дмитрий согласно кивнул и оглянулся на жену. Нелли сидела одна по другую сторону прохода и дремала, аккуратно подложив под красивую голову надувную подушку.