Жизнь без прикрас Гл. 9. Мама

9

 Долго нашу семью обходила смерть, а потом быстро в течение одного года унесла трех наиболее близких мне человек: двух старших братьев и маму. Смерть - явление естественное; но почему она так жестоко расправилась с моими родными? Володя более десяти лет мучился от эпилепсии, а потом захлебнулся в грязной луже. Никто не знает, как страдал, мучился и умер старший брат Иван в заточении на чужбине. Но наиболее тяжелой и ужасной была смерть матери.
  У нее давно болели руки, к врачам она не обращалась, да их и не было в деревне. В середине 1933 года ее парализовало, отнялась половина тела. Узнав об этом я выпросил в полку автомашину и, привезя маму в город, поместил ее в больницу им. Калинина рядом с нашей квартирой. Ежедневно я навещал ее, и она так радовалась моему приходу. Сначала дело как будто пошло на поправку, однажды она сказала:
"Посмотри, Юзик, у меня уже шевелятся пальцы"; но, когда я пришел на следующий день, сразу почувствовал, что дело плохо. Я увидел это по ее безразличному, отчужденному взгляду, как будто она заглянула в какой-то потусторонний мир, постигла тайну смерти, и эта наша житейская юдоль стала ей чуждой. Она даже не обрадовалась моему приходу, встретила меня молча, равнодушно, и я понял, что она - не жилец на этом свете. Для консультации был приглашен известный в Витебске невропатолог Ларионов, который высказал предположение, что у нее может быть новообразование в мозгу, но основной диагноз оставался - кровоизлияние в мозг. В одном мнение врачей сходилось: болезнь неизлечима. Больше месяца пролежала мама в больнице и была выписана как неизлечимая больная. В тот же день я отвез ее в Кардон на попечение Мани.
  Была глубокая осень. Машина не могла проехать к нашему хутору. Принесли стул и на руках перенесли больную от шоссе в родной дом умирать.
  Вскоре я уехал на двухмесячные токсикологические курсы в Ленинград и вернулся в Витебск только в феврале 1934 года. В день Красной Армии 23 февраля я посетил родной дом. Шел пешком, разразилась сильная метель, я выбился из сил и с трудом добрался до дома. Грустной была эта встреча. Маму я нашел в очень тяжелом состоянии. Она сильно похудела, высохла и была как бы не в своем рассудке. Дома были только Маня и младший брат Тоня. Кругом была такая нищета; не знаю, как они жили и чем питались. Ночь, которую я там провел, была поистине трагической. Мама как-то перебралась ко мне на кровать, обняла здоровой рукой и шептала слова польской молитвы, что-то несвязно говорила: не то прощалась, не то просила облегчить ее страдания. С тяжелой душой на следующий день ушел я в город. В последний раз тогда я видел ее живой. Через десять дней, 4 марта она умерла. Кто-то сообщил эту весть в артполк по телефону. Я быстро собрался и уехал в Кардон. Мама лежала в гробу под образами маленькая, высохшая. Черты лица ее были строгими и спокойными.
  Вспоминается та далекая бессонная ночь. Свечка горит у изголовья гроба, тускло светит керосиновая лампа, кто-то монотонно читает молитвы, какие-то женщины поют заунывные надрывающие душу погребальные песни.
  Утром шестого марта я ходил в правление колхоза просить, чтобы выкопали могилу. Председатель, присланный двадцатипятитысячник, встретил меня неприветливо, в просьбе отказал. Могилу выкопал брат матери Петр Бычковский. Похоронили мы ее в имении Коссы под старыми березами рядом с могилой ее любимого и несчастного сына Володи. Провожали ее в последний путь кроме родных несколько сердобольных женщин, соседок. Поставили небольшой деревянный крест, поплакали над могилой и разошлись. Никаких поминок не было.
  Когда я думаю о матери, мне горько и стыдно сознавать свою вину перед ней. Неужели я никак не мог облегчить ее страдания и помочь хотя бы материально! Летом 1952 года, когда я приезжал из Иркутска в Витебск и зашел к тетке Виктории, родной сестре мамы, как горько и стыдно было слышать ее рассказ о том, что перед смертью мама голодала и своим беззубым ртом грызла сырую картошку. Я не упрекаю сестру Маню, ей бедной тяжелее всего досталось в то время. Конечно, я любил маму; но, занятый службой и женой, я мало думал и заботился о ней, и это - мой тяжкий грех и большая вина, которую я не могу себе простить.
  В христианской религии есть постулат о великомученицах, которых почитали как святых. Такой святой великомученицей была наша мама. Родила одиннадцать детей, вырастила девять. Никогда не знала она отдыха. Сколько работы переделали ее руки! И вечной рабой она была сперва у мужа, а потом у детей своих. А ее доброта, отзывчивость, желание помочь людям... Она ни с кем не ссорилась, у нее не было врагов, и люди любили ее за доброту и приветливость. Несмотря на непосильный труд и житейские невзгоды она никогда не роптала и не обижалась на свою судьбу. Она довольствовалась малыми радостями, когда, например, в праздники она могла на часок прилечь и отдохнуть. А как она была счастлива, когда под родной кров собирались ее дети, разлетевшиеся из родительского гнезда!
  В моей жизни, особенно в период войны было много случаев, когда опасность грозила мне гибелью, и, когда опасность проходила, я всегда вспоминал о матери, и, хоть не верил в бога, думал, что это она на том свете молилась обо мне и спасла меня. Думаю, и теперь, на старости лет, если я еще могу радоваться жизни, то это потому, что мать своей мученической смертью искупила все грехи мои.