Раскаяние

Решение погрузиться в воспоминания о прошлом пришло ко мне спонтанно. Просто явилось в момент, когда я лежал на диване, смотря телевизор: всё моё Я было умерщвлено, но что-то кололось и извивалось внутри, не давая покоя.
Вскоре жить стало невозможно: что-то кусало, что-то ело меня изнутри, а я даже не знал что.
Тогда я попытался искать ответа в книгах, но каждая из них была лишь очередной дверью на Пути к ответу – не самим ответом. Дверь, пустышка, обрамление – открыть которую тем не менее процесс весьма важный и поглощающий.
Но очередная дверь, тем не менее, сработала и вывела меня на верное направление: выйдя из книжного магазина, я теперь точно знал кого и где мне искать. И велико же было изумлении всех моих сомнений, когда я нашёл.
И они будто ждали меня: они знали что делать. Мы сняли в гостинице номер, оплатив его на 24 года вперёд. Ночью меня привели туда и особым образом усадили перед входной дверью. Далее старший из них вытянул передо мной руку с извивающейся на весу змеёй, проткнул ножом её голову и одним рывком рассёк тело змеи на две закручивающиеся спиралью ленты. Тут я понял, что больше не могу пошевелиться. Затем они выключили свет и оставили меня одного.
Долгие часы, а может быть и дни текли мимо меня. Темнота то и дело начинала шевелиться. Тела я своего не чувствовал, поэтому сознание начало растворяться во мраке и заполнять собою окружающее пространство: я одновременно сидел на диване, лежал в кровати, ютился между верхушкой шкафа и потолком – я был везде, и я наблюдал отовсюду за своим застывшим без движения телом. Затем появились видения. Теперь я обладал бесконечным количеством звуков, слов и предметов, что являлись из самой гущи тьмы. Теперь всё это текло через меня, обволакивало, давая понять форму и природу присосавшегося к душе монстра.
Этим монстром был огромный червь-паразит, протянувшийся не только во всё моё прошлое, но даже нанизавший на себя предыдущие жизни.

***

Встреча.

Ветряный весенний полдень. Между синими пластиковыми перекрытиями сверкают стальные лезвия небес. Онемевшие руки краснеют от холода, кожа трескается и рвётся о жёсткие деревянные ящики с апельсинами. Воздух полонит комбинированный запах: свежих фруктов, варящейся у кого-то на прилавке обеденной кукурузы и лежалой кожаной обуви. Рынок – мир многообразия: какие угодно вещи – но ни одной настоящей, всевозможные фрукты – рядом свежие и нет. Но это место многообразия до тошноты поддельного: полугрязные люди, засаленные деньги, залапанные жиром стёкла ларьков, рваная газетная бумага под ногами, которая впитывает в себя лужу. Злые усталые люди, ищущие покупок, делают вид будто никого нет вокруг и бесятся ещё больше, убеждаясь в обратном. Из счастливых чистеньких музыкальных магазинчиков доносится грохот каких-то перемешанных диких мелодий. Всё это: запах, звук, люди – сцепляется в единый ком и, словно пружиной в часах, снова и снова заводится на новый лад воплями газетных продавцов, ритм которым отщелкивают пенсионеры, торгующие семечками.
Я дотёр фрукты кусочком восковой свечи, чтобы они выглядели свежими, бросил под прилавок пару почерневших подёрнутых пушком плесени персиков и понёс наружу очередной ящик. Перехватил у соседа кукурузы, сваренной на воде из колонки, воткнул свечу между апельсинов и принялся есть; затем продолжил умащивать фруктами доски прилавка. «Тут есть всё: киви, бананы, ананасы, мандарины, яблоки – покупайте хоть что-то, ублюдки» - думал я, а сам улыбался в глаза любопытным, останавливающимся, чтобы обтереть об мои фрукты свои грязные после общественного туалета ладони.
-Вот это действительно тряпка. Я такой дома пол вытираю, - сказал парень в чёрной махровой куртке, щупая вывешенные у моего соседа брюки. Бывают такие дни – когда торговля ни в какую не идёт. Возможно какие-то массовые влияния, потому что иногда прут как голодные звери.
Мою руку с апельсином сжало что-то мягкое, хорошее – белоснежная женская ладонь. Женщина вообще впервые дотрагивалась до меня, а уж тем более такая высокая златовласая красавица в синем пальто. Второй рукой она поднесла зажигалку к торчащей между апельсинами свечке: взметнулось пламя.

***

Воссоединение.

…Засиял ты, словно огонь свечи, среди людей пророком, но они сочли тебя безумцем. Дичились и косо смотрели. Опасались люди приютить блуждающего пророка, ибо думали, что его безумие заразно. По той же причине никто не смел даже протянуть хлеба тебе. Чтобы быть незаметным ты обернул своё тело в чёрную материю, но и тогда, словно от монаха, отводили люди взгляд, боясь прикоснуться к источнику святости.
-Почему ты просишься к нам в дома? – вопрошали они. – Ведь целый Мир тебе храм.
-Мир мне не храм: нет во мне святого в вашем понимании, - отвечал им Пророк. – Ибо спутник мой Женщина и не было ещё ночи, когда б Её тело не согревало моей постели.
-Но раз ты не святой, тогда почему же говоришь нам о Конце Света? – удивлялись люди. – Значит ты блаженный?!
-Я предупреждаю вас только затем, что б спасти род человеческий.
-Не верю тебе, мошенник. Уходи.
И шёл ты, пророк. И везде тебя встречали так, пока ни согласился ты в своей любви и ни причастился от неё святости. Тогда Мир действительно стал храмом и пророк забрался на святыню всех народов, чтобы собрать их вокруг и молвить…

***

Ночь девственника.

Она заходит, снимает шаль и головной убор: «Милый, ты меня не любишь». – «Что? О чём ты? Зачем проколола ухо?» – спрашиваешь ты, догоняя Её на пути к спальне. «Чтобы быть твоей, а не одной из них» - произносит Она, резко развернувшись и страстно обняв тебя. «А ты всегда моя, - отвечаешь с придыханием, попав ладонями на Её голую спину. «Как же? Ведь все девушки теперь одинаковые» - заявляет Она, ложась на спину. «Родная, да я тебя отличу среди миллиона близнецов!» – торопливо молвишь ты и впиваешься в Неё поцелуем. «Ты водишь сюда другую, - уверенно заявляет Она, сопротивляясь и отталкивая. – Ты даже не замечаешь разницы: ты водишь сюда другую». – «Что? – удивляешься ты, разводя руками. – Да о чём ты? Чёрт возьми, у меня действительно впечатление, что сегодня пришла другая, а не ты». – «Вот видишь? – восторженно вскрикивает Она. – Ты сам признался. Но только я тебя люблю по-настоящему». – «Да, да, милая, - шепчешь ты, дыша Ей в ухо и целуя шею. – Только ты». – «И только я готова на это ради тебя, - говорит Она, но ты не замечаешь, зарывшись в копну золотых волос и продолжая ласкать Её нежную шею, пока вдруг во рту ни появляется солёный привкус. – Теперь ты никогда не спутаешь меня с другой». Щеку тебе обдаёт тёплая струя – отстраняешься, с ужасом глядя на зияющую кровавую дырку на месте Её уха.
«О, милый мой, - произносит Она со слезами на глазах. – На, возьми этот нож и распишись на мне. Оставь на мне знак, чтобы больше никогда не путать с ними». – «Мой знак, это моя любовь. Его могу видеть только я, но по нему я ни с кем тебя не спутаю». Ласкаешь Её груди. Возбуждаешь Её. Распаляешь. Она обхватывает твои бёдра. Спускается ниже. Прижимает к себе. Слышны частые-частые вздохи, перебиваемые липкими поцелуями. Наконец ты распарываешь на Ней колготки ножом. Она, как только может, широко раздвигает ноги. Ты зажимаешь Её губы поцелуем и медленно вводишь его. Из Её груди вырывается восторженный вскрик, позвоночник выгибается, и Она пытается сжать ноги. Но ты всовывает нож ещё глубже, пока тот ни упирается крыльями ручки в лобок. Она вскрикивает последний раз и опадает на постель…
Ты достаёшь нож, задираешь Её ноги и начинаешь пить сочащуюся кровь. Сосёшь её жадно, без передышки, пока, наконец, очнувшаяся девушка ни останавливает тебя, зажимая лоно ладонями. Раскрасневшаяся от стыда Она небрежно набрасывает на своё нагое тело одежду и убегает, запинаясь о сотни ступенек двадцати четырёх этажей.

***

Письмо-открытка.

«Сегодня получил от Тебя открытку. Ты жива, Ты где-то рядом – хоть может быть и на другой стороне земного шара. Я люблю Тебя, Радость моя. Но почему открытка была без послания и обратного адреса? Что случилось с нашей любовью?
Я всё ещё помню тот день – самый лучший в жизни. Помнишь? Тот Твой день рождения, когда Ты расплакалась и ушла. Я нашёл к вечеру Тебя на побережье, и мы вместе смотрели закат… Мы в ту ночь даже не были близки, но это без сомнения лучшая ночь в моей жизни. И с тех пор у меня не было никого. Я всё ещё не могу забыть Тебя, всё ещё жду.
И эта открытка: горы, снег… Что-то в Тебе ещё откликается на мои слова. Но, о боже, почему Ты не хочешь попробовать всё вновь? Твой сын забыл даже меня, а Тебя он совсем не знает. Вернись, прошу Тебя – где бы Ты ни была.
В первые два года я обыскал, казалось весь Мир, но Тебя там нет. Куда исчезла, зачем спряталась? Ведь я люблю Тебя – любовь не может причинить вреда. Пришло время подводить итоги. Время встретиться: пусть не навсегда, но хоть в последний раз. «Всё кончено, не стану возражать – ладони бы пожать и до свидания…» - помнишь эти строки? Я всё ещё люблю Тебя и не верю, что один несчастный случай может всё перечеркнуть.
Господи – я уже начал забывать Твой облик. Это всё холодящие сердце одинокие ночи: они истирают всё. Только помутневшими фотографиями ещё могу кое-как поддерживать огонёк Твоего образа. А так всё что я помню: это Твои золотые волосы, шею и освещённую мягким закатным светом голую спину. Тысячу раз я пытался нарисовать тот момент, но не могу – наверное, ему суждено сгинуть вместе со мною: холст и краски не желают передавать его завораживающую реальность – они сомневаются, что так вообще может быть. Но мы-то с Тобой помним. Интересно, Ты всё ещё вспоминаешь тот пустой город, далёкий причал, холодные поручни на бетонном откосе в море? Вернись, мы снова встретим закат; посмотрим друг другу в глаза в чарующих лучах луны…
Я думаю, что уже сполна искупил свою вину перед Тобой, хотя конечно перед собою я виноват в смерти собственного ребёнка вечно. Но пусть: если Ты до сих пор винишь меня, то пусть я буду трижды виноват – я признаю. Ещё первые месяцы стали настоящим адом, когда мне приходилось осмотреть все морги, все трупы, но к счастью там я Тебя не нашел.
Ты только вернись. Разлука наша для меня яд. Я как бродяга, мёрзнущий под дождём – жду, пока меня согреет Твой взгляд».

***

Знамение.

Пророк сидел на вершине человеческой святыни из железу и бетона, и ждал рассвета, потому что мало кто из простого люда готов слушать пророчества посреди ночи. Ты обнял Любимую и рассказывал Ей о своём отце.
Отец пророка всю свою жизнь провёл в бедности и без крыши над головою, но даже в чистом поле был он окружён стеною от людей обычных. Стена та тем хуже была, что не из камня и земли – нельзя было её ни тронуть, ни увидеть. Но однажды пришли к отцу мужчины и женщины, которых назвал он сёстрами и братьями. Увели они отца и семью его в дальний край, где за угол и крышу над головою платой было только исполнение причудливых ритуалов. И исполнял их отец и был успешен в услужении своём. Так восхищались им новообретённые братья и сёстры, что вскоре посвятили его в Мастера Храма. Но и достигнув столь высокого положения, он не переставал добросовестно исполнять ритуалы, даже низшей ступени.
Когда будущему пророку исполнилось тринадцать лет, отец позвал его к себе в кабинет, что б говорить в уединении.
«Великую тайну открою тебе я, сын мой. Смотри же, не проболтайся, но храни её в сердце, как лекарство от гордыни, ибо я вижу ты уже начал хвастать перед детьми братьев и сестёр о положении своего отца. Все называют меня Великим Магом и человеком, от которого исходит божественный свет. Говорят, будто заходя в комнату, я освещаю её. Но я за собой не чувствую ничего этого. Более: даже ритуалы эти мне лишь причудливый танец. Да, я честно служил и исполнял всё – быть может, поэтому так возвысился, но ни разу не явился ко мне Высший, и ни разу не посетило иное чувство, кроме усталости и монотонности танца во славу Его. Приучил я себя оборачиваться на зов нарекающий меня магом, поистине не жалея времени отдавал я жизнь свою в услужение – мой ли грех, что Высший не снизошёл ко мне? Можно назвать меня притворщиком, но не носил никогда этот притворщик в сердце отвращения или скуки. Уж скорее я актёр, но тогда что же плохого в том, что это актёрство обеспечивает жизнь моей семье?
Позвал я тебя потому, что ты возгордился. Гордость же твоя тянет корни в неудачи и безрезультатность собственного служения. Поэтому я и говорю тебе: смирись и просто служи, не ожидая наград и просветлений. Ужели не награда тебе, что вокруг братья и сёстры?»
В ту же ночь раскрылся тебе во сне дар пророка. Отец зачал его в тебе и разговором тем завещал, так же как и он, хранить в тайне. Поэтому, когда ты стал пророком и молвил Слово – тебя прогоняли отовсюду… и в первых рядах гонителей были братья и сёстры.
-Уж ни проклятие ли этот дар?
-О, свет мой, - призвала Любимая, обняв тебя. – Но разве может быть проклятием, что свело нас вместе? Разве, подобно мне, не променял бы ты благосклонность всего Мира на право быть вместе?
В ответ пророк лишь поцеловал Её и сказал со вздохом: «Где же рассвет?»
Истинно молвил ты: ибо уже настал полдень, а солнца всё не было. Люди в поисках света высыпали на улицы, побросав все привычные дела. Пророку предстояло объявить им то, во что невозможно поверить: лишь увериться и быть уверенным. Ну, разве не безумие?
-Может, я просто безумен? – спросил пророк Любимую. – Как можно призывать убить, ради спасения жизни?
-Не безумием ли ляжет на тебя умолчание после трёх тысяч предупреждений? Посмотри: знамение ночи спустилось – они уже все мертвы.

***

Аборт.

За накрытым столом догорает одиноко восковая свеча – в этот вечер ей не суждено стать спутником романтической ночи:
-Я не хочу иметь ещё одного ребёнка от такого как ты. Не хочу.
-Ты признаёшь права и привилегии только за собой. А тебя не волнует, что сама Ты так же трахаешь любого подвернувшегося. Ну конечно, если это Ты – то Ты страстная. А если так же поступает мужчина – то он развратный и бесчувственный ублюдок?! Конечно: Ты просто любишь секс и называешь это чувственностью. Но чем твои чувственные вскрики во время оргазма отличаются от похотливости? Ты такая же – признай. Тебе просто больно видеть себя в зеркале, которым становится каждый твой мужчина и поэтому Ты их отвергаешь.
-Ты желчная скотина, - трясущимися руками Она разбивает тарелку: от грохота пламя свечи содрогается. – Тебе никогда не понять божественной природы женственности, поэтому ты и пользуешься женщинами как игрушками.
-Игрушками? Что за чушь!? Милая, чтобы стать богиней – нужно как минимум осознать свою человеческую низменность. Только так открывается путь ввысь.
-Сам окунулся в дерьмо, так теперь считаешь, что все должны через то пройти? На что ты намекаешь?
-Намекаю? Ха! Да я говорю прямым текстом. Ты сама хочешь постоянно изменять, Ты сама такая, какими Ты видишь мужчин. Ты же ничего кроме себя не замечаешь.
-Ты всего лишь использовал меня, как ещё одну куклу! Я не хочу иметь ещё одного ребёнка от такого как ты. Не хочу! – прокричала Она и швырнула в пол вазу: звенящие осколки брызгами разлетелись в разные стороны; на них хлынула кровь. Я обнял Её трясущимися руками и, целуя, начал шепотом приговаривать: «Успокойся… успокойся. Ты только моя, - горячее дыхание, Её губы, заплаканное лицо, – моя Единственная. Первая и Единственная». Но было уже поздно; Она сжимала окровавленные ноги и рыдала над лежащим в сверкающих осколках трупом собственного нерождённого сына. Огонь свечи затух, спрятав всё во тьме.

***

Похороны сына.

«Я всё вспоминаю про ту открытку. Была ли она от Тебя? Зачем? Просто дать мне понять, что Ты жива и во мне не нуждаешься? Но почему Ты не интересуешься даже жизнью собственного сына? Я ничего не понимаю – объяснишь? Напиши хотя бы три слова. Хотя бы «Я ненавижу тебя» - буду искренне рад. Рад просто вести взглядом по линии, которой шла Твоя рука. Ведь я до сих пор люблю Тебя. Люблю просто и искренне – ничего не требуя взамен. Мне просто важно знать, что мой любимый человечек ещё есть где-то в этом Мире. Я всё ещё помню пьянящий запах Твоего тела. Всё ещё помню нашу с тобой первую ночь. Потом родился наш сын. Ты была с ним в самом начале, так почему же тебя не оказалось в конце? Да, он умер. Глупой, непонятной смертью. Они гуляли всей семьёй вечером, а из-за дома в другой переулок пробежал какой-то парень – за ним гнался милиционер. Этот парень просто на секунду выскочил на пути нашего сына и выстрелил. Я не знаю, специально ли, или просто – чтобы не загораживал дорогу. Нелепость: кто-то выбегает из переулка и убивает тебя, а потом так же внезапно исчезает в пустоте ночи.
Мне было так горько. В последнее время сын со мною почти не общался и я совсем не знал его жену. Мне было из-за этого неловко на похоронах собственного сына. И я ушёл: просто бродил меж могильных плит. Но бог в этот день скорбел вместе со мною.
Я, правда, жутко простыл, но это ничего.
Теперь каждый день (в дождь ли, в слякоть, снег) хожу по улицам, ищу в тумане Тебя. Не знаю, быть может этот кровавый кашель убьет меня – тогда надеюсь хоть на мои-то похороны Ты приедешь?
Твой навеки».

***

Апокалипсис.

Ты, пророк, стоял на крыше. С затянутых чёрными тучами небес рушился грохот, снизу огни цивилизации освещали твоё заплаканное лицо. Улицы, дороги – всё заполонили толпы и толпы народа. «Ну же, люди, неужели вы не готовы пожертвовать собою ради своих детей? Ради продолжения жизни бессмертных душ? Неужели вы готовы взять на себя ответственность за гибель всего человечества?» В ответ тебе раздался гомон толп:
-Мы и есть всё человечество! Какое нам дело, если в живых останешься один ты и твоя потаскуха? Мы разделим вину и примем её как общий грех.
«Вы убиваете всех нас ради оставшихся вам нескольких мигов жизни! – кричал, когда Любимая прислонилась к твоей груди. – Не получите вы прощения за грех свой, когда в дверь вашего дома постучится Рогатый Зверь С Двумя Горбами».
-Мы не верим тебе, - прорезал тишину приговор, и с небес вместе с грохотом спустился ярчайший ослепляющий свет. Второй аккорд грома сотряс землю под ногами, и человеческие крики потонули в шорохе нежного пунктира дождя.
И вот есть только ты и Любимая, а отпущен вам всего миг и нет достойного слова или признания в чувствах, чтобы увековечить его и потому вы только крепче сжимаете тёплые промокшие тела друг друга.

***

Письмо в никуда.

Темнота. Рядом с человеком, на молочном краешке ванны, заполненной вином, лежит исписанный листик:
«Радость моя, сожалею, но следующее письмо, наверное, уже не смогу написать собственной рукою. Видимо пришло время отправиться вслед за детьми: тут одному из них отец был не нужен, так может хоть там…?
Вот и всё, Радость моя. Теперь я знаю, что больше никогда не притронусь к Твоей коже, губам. Но я уверен: у Тебя всё хорошо и Ты счастлива. Ты сама это сказала, когда опять являлась мне в ночном забытьи. Рассказывала, что положишь к моему камню полевых цветов… А я рад… И даже этому рад.
Красавица моя – совсем не изменилась с последнего дня. Всё та же улыбка, взгляд. Мне так покойно, так хорошо, когда Ты являешься мне. Я совсем не боюсь смерти и не жалею, что большая половина жизни прошла зря – ради этой встречи с Тобой оно стоило того. Утренняя свежесть… там так завораживающе светло. С каждой ночью я всё выше поднимаюсь за Тобою в это сияние, а значит наступит время, когда я уже не смогу вернуться. Жди меня. Жди меня по эту сторону – по ту мы обязательно встретимся. Сияй улыбкой, радуйся: у Тебя ещё осталось немного песка по имени жизнь. Потом мы обязательно встретимся. Ты сама мне рассказывала: это будет дождливая ночь, мы будем молча сжимать друг друга и плакать, обозревая весь Мир – не знаю, почему Ты так сказала, но уверен, что так и случится. Уверен, что и слёзы будут от радости.
Когда-то мы были молоды – Ты помнишь, Радость моя?»
В темноте являются неясные обманчивые женские формы. Лёгкие, словно пух, поцелуи. Во тьме сверкают Её глаза. Движутся. Исчезают. Вновь появляются и сливаются в линию, которая, словно хрустальная дорожка, расстилается к горлу человека в ванной. Его старческая одышка вмиг исцеляется холодным прикосновением, а воспалённое кашлем горло смягчает струящийся по хрустальной дорожке сироп.
Он засыпает.


***

Всё – вспомнил. Теперь можно. Можно теперь выходить. Трясущейся рукой добираюсь до выключателя: загорается свет. Когда проходит шок от своего изменившегося за 18 лет вида, осторожно приоткрываю дверь наружу: колени сводит, ноги подгибаются, хочется сесть и не шевелиться. Но я-то знаю, что грех моей прошлой жизни искуплен. Поэтому делаю первые несмелые шаги. Полностью немеет лицо, не знаю куда девать взгляд. Свет яркий, непривычный. Коридор шириною в метр кажется сбивающим с ног простором. Ноги скрестить, сесть, остановиться – но чудовищным усилием воли преодолеваю себя, хоть и косо, но переставляю ступню. Иду с непривычки зигзагами, шатаюсь. Навстречу грациозно движется незнакомка – мне стыдно за свой вид и поведение, ведь у неё всё это так плавно, так отточено получается: как должное, давно отработанное и машинальное. Девушка-машина, девушка-робот. Ступает аккуратно мимо меня по прямой линии ковра. Вдруг Мир вокруг сотрясается и словно в рвотном порыве дёргается: я разбиваю настенный светильник. Бегу дальше, но пол под ногами извивается. Впереди у дверей вижу двух секьюрити. Амбалы пытаются остановить меня, задержать, вернуть в общий механизм движения. И самое ужасное, что для них это в порядке вещей. Два вкачанных, широченных бугая – два палача, орудия системы, призванные втискивать назад выбившихся из строя. С диким воплем ужаса бегу от них. Рву девственную плевру стекла и взмываю навстречу свету.