Собирательный образ

Они называли друг друга Ирочка и Женечка. Имена их знакомых тоже получали ласковые окончания, и ко всем, кроме друг друга, они обращались на «Вы».

С этими барышнями мы познакомились в театральной студии, которая вскоре развалилась, но наше общение продолжилось. Я раз в неделю приходила к ним в соседнее общежитие.
Недаром здесь проскочило слово барышни. Было такое ощущение, что Ирочка и Женечка, волшебные феи, изысканные и утонченные, а может просто попали сюда из девятнадцатого века. Казалось, только они танцевали мазурку, и вот на тебе общажная кухня. Но даже в этом муравейнике они не теряли врожденного аристократизма. Все их жесты и движения были полны изящества, будь то мытье посуды или приготовление супа. Хотя в начале мне казалось, что они от этого далеки.

Меня поражало то, что даже для банальной яичницы они сервировали стол – ножи, салфетки, тарелочки для хлеба. А еще у них был полный набор столовых приборов, чайный и кофейный сервизы. По меркам общежития это излишество. Но Ирочка и Женечка не могли допустить даже мысль о том, что кофе можно пить из чайных чашек.

Когда я впервые попала к ним в гости, то чувствовала себя Шариковым за столом у профессора Преображенского. Но вскоре это прошло и я, также как мои новые знакомые, тихо помешивала чай восьмиобразными движениями. И воскресные визиты к Ирочке и Женечке стали долгожданными праздниками.

Эти встречи напоминали мне литературную гостиную. Мы читали стихи, иногда выбирались в музей или театр, после, за чаем, обсуждали увиденное. Это были разговоры вроде:
 - Сегодня отвратительно играли.

 - Да. Элиза Дулитл была слишком флегматичной.

 - А мне понравились балетные вставки, о греческом Пигмалионе.

При этом Женечка грациозно подавала чай. И казалось, что сей час у неё на ногах появятся пуанты, зазвучит Вальс цветов и в распахнутое окно ворвутся весенней вьюгой лепестки яблонь, вишен, черемух и закружат с ней по комнате.

Каждый воскресный вечер заканчивался тем, что Ирочка читала свои стихи. Запомнилась только одна строфа:

Когда мне взгрустнется немножко
И в окнах появится черный лоскут.
Выходит бессонница кошкой,
Лакает из лунного блюдца тоску.

В ней вся Ирочка – томная, с прикрытыми глазами и длинными пальцами, на которые опирается подбородок.

Женечка тоже писала – прозу. Но у неё был творческий застой. Старый формат уже не устраивал, а к новому она еще не пришла.

После встреч с этими барышнями на моем лице появлялась умиротворенная улыбка, движения становились плавными – размеренными. Голос, и даже речь, менялись. Не было резких звуков, куда-то исчезали сорные слова. Я старалась избавится от не красивых привычек. Кто-то плюет на улице, кто-то чавкает, а у меня была не здоровая страсть к привокзальным пирожкам. Тогда мне показалось очень некультурным, есть при большем скоплении народа. Что это такое же таинство, как чистка зубов (хотя утром в общежитском умывальнике собиралось до шестнадцати человек, тогда я об этом не подумала).

Обычно к субботе у меня оставались деньги на троллейбус, электричку и пирожок. Теперь же я оставляла деньги только на проезд.

Я стала замечать, что подражаю своим новым знакомым, подражаю во всем. И это мне не казалось чем-то безвольным. Наоборот – сознательный выбор. Мы записались вместе с Женечкой на бальные танцы, а с Ирочкой на уроки этикета. Но с танцами у меня не сложилось, а оплата за этикет увеличилась вдвое.

Мне очень хотелось узнать их поближе, быть им подругой, быть третьей такой же. Но они держали дистанцию своим «Анечка, Вы…», и впускали в свой мир только в гости по воскресениям. Но даже эти мгновения позволяли чувствовать себя особенной, не на столько, как эти барышни, но чище и возвышеннее чем окружающая действительность.

Следующего воскресения я ждала с бОльшим нетерпением, чем обычно. Женечка собиралась впервые прочесть свой новый рассказ. И что очень тешило мое самолюбие, читать она собралась не только Ирочке, а еще и мне.

Я пришла как обычно, в четыре. Все было очень торжественно. Женечка присела на край подоконника, произнесла длинную речь, смысл которой был в том, что она, Женечка, долго не писала, накапливала жизненный опыт, что произведение своего рода биография, что оно ей очень дорого и это лучший её рассказ.

И она начала читать. Я не помню ни смысла рассказа, ни его сюжета – ничего, только единственную свою мысль: «Режиссеры порнофильмов дорого заплатили бы за этот сценарий». Эта фраза в моей голове прокрутилась более десятка раз.

Когда она дочитала. Ирочка, как обычно невозмутимо, начала расспрашивать:
 
- Это о Германе?

- О нем совсем немного.

- Наверное, Илья? Может, Сергей?

Звучало еще много мужских имен, и я не сразу заметила, что куда-то делись ласковые окончания. Наконец Женечка сказала: «Что ты гадаешь? Как ты не можешь понять это же собирательный образ!». Ирочка помолчала и ответила: « Ну, ты и ****ь, Женечка, столько насобирала ».

Женечка спросила и моё мнение, я что-то буркнула невнятное и вскоре распрощалась. А в лифте расплакалась, потому что не знала, как жить дальше, как себя вести – я лишилась своего идеала. То светлое, чистое и красивое, что было в этих барышнях, оказалось тонкой радужной пленкой на грязной луже – пленкой лицемерия.

Беспомощный плачь сменился злостью. Я не могла понять, почему они со мной так поступили. И к чему эти показательные выступления – игра в благовоспитанных фей с сервизами.

Злость прошла, но опять покатились слезы – наступила взрослая жизнь.