за поэзию

она прыгает на одной ноге, надевая колготки, пока я вытряхиваю пепельницу, споласкиваю и ставлю перевернутой на стол – друг дает мне ключи с условием, что после меня должна оставаться чистота. мы держимся за руки, пока я провожаю ее до остановки. она смеется и заправляет кудряшки справа под берет - слева они так продолжают болтаться, что добавляет ее образу еще больше вздорности. скоро подойдет ее автобус, она от нетерпения спрыгивает с бордюра и запрыгивает обратно. спрыгивает и запрыгивает. из-за поворота показываются желтые брови-зеркала «SCANIA». она достает синий маркер, которым пишут на CD, смазано целует меня и записывает свой телефон и имя там, где обычно ставят крестики для памяти – на обратной стороне ладони. телефон, по которому я не буду звонить.

ты развалилась в кресле - ноги на пуфике, а на коленях ноутбук. пальцы виртуозно бегают по touch pad-у – как тебе удается? - лицо сосредоточенное. скорее всего это пасьянс «паук». я целую тебя в щеку, косясь на экран – да, так и есть. все понятно.
- ужин на плите, поешь самостоятельно? – у тебя опухшие глаза и выражение лица человека проигравшего, но намеренного отыграться. на другом.
- деградируешь? накурила, блин. – я убираю переполненную пепельницу со стола и открываю окно.
ты перестаешь рисовать узоры указательным, челка злобно дергается:
- слушай, можно меня не трогать, а? – когда ты злишься или пугаешься, твои черты становятся как-то неуловимо четче, резче, это так красиво, что я, любуясь, забываю обижаться.
стараясь не улыбнуться, чтобы ты не догадалась, я понуро иду в ванную мыть руки. маркер, как ему и положено, не отмывается. сколько ни три большим пальцем, семь цифр остаются предателями.
на ужин разваренные макароны и колбаса в нарезке. да, если у тебя творческий застой, то по всем фронтам. ну что ж, макароны, так макароны.
ты накидываешь шарф и приходишь ко мне мириться:
- блин, ну прости, ты же понимаешь, - ты садишься рядом и тыкаешься лбом мне в плечо. – не идет. ни строчки. у меня в голове ни строчки. что мне пихать в сборник? в четвертый раз переиздавать старье? - голос дрожит, кажется ты собираешься расплакаться.
- а то, что ты носила, они не взяли? – макароны отвратительные, есть совершенно расхотелось.
- да, потому что это дерьмо. а я – бездарность. – так и есть, ты плачешь.
я отставляю тарелку, обнимаю тебя и целую в висок:
- малыш, ну что ты такое говоришь? никакая ты не бездарность. у тебя потрясающие стихи, я их очень люблю.
ты уже натурально ревешь:
- разлюбишь… поэта должны издавать. без этого какой ты поэт. в стол пишут только мудаки. – я целую твои мокрые ресницы и глажу по волосам:
- ну, мой хороший, они все дураки и ничего не понимают. а я тебя буду любить, даже если ты не будешь поэтом. – ты открываешь глаза и смотришь на меня серьезно, и я знаю, что тебе очень больно:
- поэзия – это единственное оправдание моего существования. - ты говоришь медленно, выделяя каждое слово: - если стихи плохие, значит, я живу бессмысленно и любить меня не за что, понимаешь?
- малыш, - я беру твои руки в свои и целую пальцы, - я люблю тебя потому что ты – это ты. а кто ты, поэт ли, прозаик, это не так важно. мне это неважно.
ты мотаешь головой:
- нет, ты не … - ты начинаешь спорить и вдруг осекаешься, замечая телефон: - чей это телефон?
- эээ… ну одного клиента. – черт возьми, когда я научусь врать?
одного твоего взгляда достаточно, чтобы все понять:
- опять, да? – ты резко встаешь, задевая меня локтем: - какая же ты дрянь!
- малыш…- ты с размаху бьешь меня по лицу:
- как ты можешь… именно сейчас… предать… я тебя ненавижу…- ты рыдаешь, но у тебя хватает сил добежать до ванной и, хлопнув дверью, закрыться на шпингалет.
пока не пройдет истерика, ты не будешь меня слушать. поэтому я наскоро собираю вещи, паспорт, самое необходимое и бесшумно закрываю за собой дверь.

у друга заспанное лицо, он открывает дверь после второго звонка:
- чего звонишь? у тебя же ключи.
я прохожу в прихожую и присаживаюсь на табурет расшнуровывать ботинки. водка и огурцы стучат об пол.
- выгнала? – другу не надо объяснять. он проходит на кухню и достает из холодильника селедку и что-то еще.
- нет. пришлось уйти. – я иду за другом на кухню. пепельница так и стоит перевернутой: - ты совсем что ли бросил?
- ну да. – друг открывает водку и разливает ее по стаканам. мы выпиваем не чокаясь.
- опять творческий кризис? – друг морщится и хрустит огурцом.
- ага. слабые стихи. но ты же ее знаешь, она может писать, только когда все плохо. – я беру кусок хлеба и выбираю из банки кусок селедки пожирней.
- ну да, а ты, когда все в гармонии. кстати, последняя проза отличная, все время забываю тебе об этом сказать – друг разливает по новой, стуча горлышком о край.
- да, в гармонии, - я машинально повторяю, задумавшись. друг двигает мне стакан по столу:
- я только не могу понять, зачем ты с ними спишь? ну можно же соврать что-то. ты же их не особо хочешь даже. – друг чиркает спичкой по коробку несколько раз, пока спичка не ломается, потом достает другую.
- да не умею я врать, поэтому приходится играть честно. – я достаю сигарету и друг заботливо подносит огонь. – для нее важно писать, и я не имею право на лажу.
- значит ближайшие две недели запоя… - друг констатирует беззлобно, он давно меня знает. – так и будете всю жизнь по очереди?
- или пока не случится чуда. – я поднимаю стакан: - ну что, за поэзию?
3.4.7