Змейка

Тамара ползла домой очень довольная. Бабы на работе не врали, колдунья Авдотья действительно умела многое, и сейчас она, Тамара, рассчитается с мужем за все-все. Нет, убивать она его не будет, хотя могла бы, да и он, сволочь, заслуживал, но ведь свой же, любимый, столько лет вместе прожили, что его убивать теперь? Все надеялась, что сам бросит пить, найдет приличную работу, кодировала его, таскала к целительницам-ясновидящим (ох, сколько на них денег потратила), пятнадцать лет брака проходила в одном и том же пальто, но сейчас все изменится.
Разве Тамара просила многого? Нет, всего лишь прекращения пьянок и человеческого к себе отношения. А ведь баба еще молодая, могла бы найти себе и получше. А любила этого. «Мучитель ненаглядный», так называли своих мужей деревенские бабы. Вот-вот, именно мучитель ненаглядный. Все это Тамара рассказала колдунье, приятной смуглой женщине с крючковатым гордым носом и черными внимательными глазами. Та выслушала, поняла, пригрела, утешила и… помогла. И теперь Тамара, сладострастно извиваясь всем телом, ползла домой, мечтая, как она… о, как она…
Колдунья Авдотья превратила ее в змейку.
Маленькую такую, тоненькую, гибкую, совсем непохожую на саму Тамару, толстую женщину, смахивавшую на черный холодильник, хотя и имевшую в молодости разряд по гимнастике, но давно забывшую все.
- Запомни, укусишь его один раз, - отнимется у него язык, - напутствовала колдунья, - укусишь два, - отнимутся ноги, а на третий помрет он. Как помрет – ползи ко мне, я тебя назад в женщину превращу, а ты мне за то 100 долларов сейчас заплати, а еще дашь прядь его волос мертвых да ногтей обрезки.
Была у Тамары сотня долларов, лежала она в маленьком потрескавшемся лакированном рыжем кошелечке. На черный день лежала она в потайном местечке, а еще мечтала женщина купить новый цветной телевизор, да боялась, что муж узнает, что у нее были деньги, большие, а он одалживал на пойло свое у друзей. И все равно разбил бы он этот телевизор, когда черти опять начали бы кидать по квартире. Как разбился мамин портрет под стеклом, осколки стекла порезали фотографию, Тамара кое-как залепила их скотчем, но… Как хрустели горшки с геранью. Как… ай, да мало ли этот буян порушил в их доме. Но теперь этому придет конеццсссссссс…

Муж был дома, муж был пьян. Раскачиваясь над стаканом дешевого портвейна и куском ливерной колбасы на потрескавшейся, потемневшей обшарпанной деревянной разделочной доске, он пел про «Варяг», который не сдается врагу. Сам он давно сдал все свои корабли, сжег, утопил, и пропали они в пучине алкогольной, и не морской даже - зеленый змий владел теперь трюмами, палубами, маленькими аккуратными шлюпками, тяжелыми якорными цепями и мерно колышущимися в воде белыми парусами…
У Петюни же осталась эта однокомнатная квартирка, грязная белая майка-борцовка, старые тренировочные штаны да волосы по всему телу. На Тамаре он женился ладным мужчиной, не первый, может, красавец, но заботливый, работящий, такого приятно держать в доме. «Мой мужик». Потом случилось несчастье, умерла его любимая сестра, он стал выпивать… и вот, докатился до состояния «Друг, помоги, хоть 50 рублей, не хватает полечиться…» А ведь на свадьбе как обнимал ее, аж хрустели кости. И на руках по мосту нес, хотя уже тогда она была тяжелее его килограмм на 10 и крупнее. Ведь любил он ее тогда, наверняка любил. Все водка проклятая смыла. Тамара вздохнула и поползла по заплеванной лестничной площадке быстрее, от всей души надеясь не встретить никого из соседей. Она проникла в квартиру через щель возле двери – как-то по пьяни Петька в магазин выполз, дверь захлопнул, а ключей не взял, пришлось у соседей одалживать топор да вскрывать, - юркнула в карман валяющейся на полу ватной куртки, где лежала чекушка про запас и стала ждать.

Ждать пришлось недолго. Петюня, то впадая в забытье, то просыпаясь, чтобы выпить очередной стакан, бормоча проклятия по поводу этой «жирной шлюхи, которая неизвестно где шатается, а муж голодный сидеть должен», быстро опустошил бутылку и поплелся, цепляясь за рваный палас, в прихожую. Извлекши из кармана куртки чекушку, он любовно огладил ее, но, насколько ему позволяли огрубевшие пальцы, ощутил, что что-то не так. Вокруг горлышка, торжествующе улыбаясь, обвилась Тамара, смотрела на мужа немигающими маленькими глазками.
- Ах ты, сука! – немедленно взъелся муж, отдирая змейку от прохладного горлышка, стискивая грязными деревянными пальцами. – Где была, шалава, а?
И для убедительности вопроса он стиснул бедную так, что дышать не могла. Тамара была поражена. Он даже не заметил, что она изменилась! Еще и поколачивать стало удобнее…
Петюня вернулся на кухню, сжимая змейку в одной руке и чекушку, куда более нежно, в другой. Швырнув жену на стол, он сорвал пробку с бутылки и подлил в стакан с остатками мутной жидкости на дне.
- Думает… она тут… да я тебя, ****ь… - бормотал он между глотками, острый кадык ходил вверх-вниз, вверх-вниз. – Сууука…
Тамара быстро пришла в себя и, инстинктивно защищаясь, свернулась кольцом. Первым ее желанием было ускользнуть в какую-нибудь щель, чтобы муж не нашел, - еще будучи женщиной, она даже в шкафу от него пряталась. Но затем вспомнила, что колдунья дала ей силы на три укуса. Это был единственный шанс исправить все к лучшему. Тамара раскрутила гибкое холодное тело и стрелой вонзилась в руку супруга.
- Мммм! – промычал Петюня и затряс лихорадочно рукой, пытаясь стряхнуть жену, но та держалась прочно, и сей доблестный муж начал панически колотить ею по всем ящичкам и шуфлядкам, надеясь оторвать. Тамара такого не выдержала и, разжав маленькие ядовитые зубки, борясь с головокружением, уползла за шкафчик, откуда благоверный не мог бы ее извлечь. Впрочем, он и не пытался. Помахав еще машинально рукой, он что-то промычал, налил себе в стакан порцию бурды, выпил и, спотыкаясь, ушел в спальню. Подействовал укус или нет, было непонятно.

Наутро Петюня проснулся в состоянии полного неприятия мира. Это состояние преследовало его уже много лет, с тех пор, как он начал пить, но привыкнуть к нему Петюня все никак не мог. Следовало срочно поправить здоровье. Прошатав тело в коридор, он взял старую потрепанную сумочку жены и, ничтоже сумняшеся, вывалил ее содержимое на пол. Подобрал кошелек, убедился, что там достаточно денег, чтобы подлечиться и ушел в магазин. Ему захотелось выматериться в адрес жены, - без особых на то причин, для поддержания какого-никакого тонуса, - но язык сковала непонятная сухость. «Вот это я вчера… да…» - подумал Петюня, спускаясь по лестнице.
Сегодня в магазине за прилавком вино-водочного отдела стояла Люська. «Ну че, Люсь, давай как обычно», - попытался сказать Петюня, но не смог, язык снова отказался служить. Впрочем, Люся и не требовала слов. Выкинув на прилавок две бутылки самого дешевого вина, она брезгливо взяла пук Петюниных денег, уже замусоленных его грязными пальцами, ловко раскидала их по ящичкам кассы, и на том акт коммуникации завершился, на спину Петюне лезли товарищи по несчастью, которым срочно требовалось то же лекарство.

На улице Петюню встретили кореша. Нет, в данном случае слово «кореш» не было синонимом к слову «друг», на этом уровне человеческого существования были лишь отношения жизненной необходимости друг в друге. А в Петюне нуждались. Особенно сейчас, когда он шел так осторожно и аккуратно, что самый неопытный наблюдатель мог определить, что у него под курткой бутылка. Кореша молча посмотрели на Петюню. Петюня со вздохом продемонстрировал свою добычу, и они ушли под сень местного скверика, совместно вкушать радости бытия. Кореша болтали, Петюня согласно кивал или осуждающе мотал головой, смотря о чем шла речь, но сам вставить слово не мог, удивляясь, что сушняк все не проходит.

Тамара, заслышав шаги мужа, замерла. По его легкой непринужденной походке она поняла, что деньги, которые он утром забрал, пропиты все до копеечки. Петюня отличался педантизмом и скрупулезностью в известных областях жизни. И теперь он шел, гедонист в старых тренировочных штанах, мыча бессмертный мотив «Варяга». А большего ему и не нужно было. Тамара с горечью подумала, а заметил ли он вообще, что онемел?
Он не заметил этого ни на следующий день, ни через неделю.
Тамара порадовалась, что перед тем, как идти к колдунье, она взяла отпуск на работе. Как бы она ходила туда в таком странном виде? По счастью, соседи ее не видели, а Петюне было все равно. Напротив, пользуясь тем, что жена не может дать ему никакого отпора, он спокойно напивался каждый день в одиночку или с корешами, не испытывая никаких сомнений или угрызений. Правда, не бил, помнил, как она его укусила. Но остерегался ее, обходил, бормоча на языке Герасима свои какие-то, ему одному понятные угрозы. Поэтому идти на второй укус следовало ночью.

Это уже было проще. Дождавшись, пока Петюня, торопливо, словно в последний раз, набулькается, она вползла на постель, морщась от ее запаха, - будучи змейкой, поменять простыни она не могла, а мужу это бы и в голову не пришло, - подползла к спящему супругу, подперла хвостом головку и задумалась.
Вот на этой самой кровати они впервые спали вместе… Жалко, что ребеночка у них так и не появилось. Не судьба, видать, была. Оно-то и к лучшему, зачем дитю постоянно видеть пьяного папку, их ругань, как он лупит мамку… Но, с другой-то стороны, разве она, Тамара, сама не подняла бы это дитя? Сама бы не одела, не прокормила? Ушла бы она от этого змея проклятого, и жили бы они с ребеночком хорошо, может, и другого мужика, получше, нашла бы… И, внезапно рассердившись на мужа за все обманутые надежды, Тамара второй раз вонзила зубы в его руку.

Петюня не оценил этого порыва и не задумался над тем, - а, может, жена права? Он вообще не проснулся, он рефлекторно дернул рукой, Тамара слетела, перевернулся и захрапел.
Тамара же расплакалась и, оставляя за собой лужицы мелких, как бисер, слёз, уползла из квартиры, вспоминая снова день свадьбы, их походы на танцы, сидения на речке под полной луной, ревность, любовь, как Петюня начал пить и все, все остальное…

Петюня же, проснувшись, обнаружил, что к странному сушняку, из-за которого до сих пор не ворочался язык, добавился еще и паралич. Так бы он и умер, всеми забытый, ибо кому нужен близкий к старости алкоголик, в прокисшей постели, да, на его счастье, зашел один из корешей. Он оценил обстановку, сгонял за бутылкой за Петюнин счет. Когда и это не помогло, он, сокрушенно качая головой: «Что ж ты это такое выпил-то, Петя…» вызывал врачей. Те приехали и неохотно забрали Петюню, подержав недолго в больнице, выпустили, дав инвалидность. Так что теперь Петюня получает пособие, а еще побирается на рынках, чем и живет. По-своему он счастлив, и никогда больше он не интересовался, куда делась его жена.

А Тамара еще посетила колдунью Авдотью. Та поинтересовалась, как успехи с мужем и можно ли уже превращать Тамару назад в женщину.
- А… а я уже не хочу, - смущенно прошипела та. – Видите ли… благодаря вам я нашла свою настоящую любовь!
И в комнату заполз, ожидавший, видимо, в приемной большой красивый змей с кошельком в зубах.
- Познакомьтесь, это мой мУЖ, - представила сияющая Тамара змея. – А та самая Авдотья, благодаря которой мы познакомились, милый!
- Очень приятно, - слегка поклонилась колдунья.
- Фффф, - сказал новоиспеченный мУЖ.
- Простите, он хотел сказать – очень приятно, - извинилась Тамара, - ему кошелек говорить мешает.
Змей разжал зубы, и кошелек упал на пол. Из него выпали две золотые монеты и медленно, с полным осознанием своей ценности, покатились по полу.
- Это вам за помощь, - объяснила Тамара.
- Ой, нет, это слишком много… - колдунья даже растерялась, хотя при виде золота прекрасные черные глаза слегка затуманились. Кошелек был приятно полон на вид, как женщины Тициана.
- Ну что вы, - учтиво, четко, хотя и с некоторым акцентом прошипел мУЖ. – За Тамару не жалко никаких сокровищ!
- Ой, ну что ты, - кокетливо махнула хвостиком его спутница. Они обвили друг друга кончиками хвостов и уползли, им было неудобно, зато хорошо вместе.
Целительница Авдотья смотрела им вслед, подбрасывая на ладони монету – орел или решка, - и задумчиво улыбалась.