Западный хайвэй - глава 1

Глава 1

«Нож был огромный, почти небольшая сабля, Андрей и сам не знал, зачем ему такой. Просто ему понравилось внушительное лезвие, и он не рассуждая купил этот тесак, хотя все свои хозяйственные нужды разрешил бы с ножиком в три раза меньше. Глядя на себя в зеркало, Аксаков сделал несколько резких колющих движений и остался собой доволен: выглядит вполне зрелищно, можно сниматься в боевике.
Тренькнул дверной звонок. Недоумевающий парень приник к глазку; за дверью маячили два полицейских. Что им надо? Впрочем, в Америке, кажется, стражи порядка выполняют свои обязанности до того ревностно, что могут и заглянуть к жильцам. Щёлкнув замком, Андрей радушно распахнул дверь.
- Мистер Аксаков? – осведомился один из посетителей, рослый негр. Другой, чернявый латинос, флегматично жевал резинку.
- Да, сэр! – весело откликнулся Андрей.
- Мы здесь для иммиграционного контроля. Сержант Майкл Бёрлингтон, - представился негр. – Это мой напарник Энтони Феррис, - кивнул он на другого полицейского.
- Приятно вас встретить, - ответил традиционной фразой Андрей. – Проходите, - и махнул той рукой, в которой был всё ещё зажат нож, вглубь квартиры. Увидев двадцатисантиметровое лезвие, Бёрлингтон отпрыгнул назад и выдернул из кобуры пистолет.
- Замри!!! – заорал он. – Брось оружие!
Ошеломлённый Андрей замер. Время вдруг свернулось, стало тягучим, биение сердца отчётливо отдавалось в ушах с неестественными перерывами. Ту… тук… Ствол Бёрлингтона смотрит прямо в переносицу. Ту… тук… Феррис делает шаг внутрь квартиры. Ту… Бамс!!! В стеклянную дверь, ведущую на балкон, влетает некто на канате, в чёрной маске и с короткоствольным автоматом. «Спецназ» - успел подумать Андрей. Боевик, в котором он всегда мечтал сняться, внезапно ворвался в его жизнь.
А дальше время снова развернулось, и голова Аксакова перестала управлять его телом. Рука, по-прежнему покоящаяся на двери, резко согнулась, посылая тяжёлую деревянную плиту навстречу Феррису. Глухой удар раздаётся уже позади: ноги несут Андрея навстречу короткоствольному автомату, и вооружённая конечность уже описывает полукруг. Фигура спецназовца оказывается точно в таком положении, чтобы длинное лезвие попало в узкую щель между прозрачным забралом шлема и грудью, надёжно защищённой бронежилетом. Сталь с хрустом погружается в податливую плоть, а ещё один дикий скачок уже подносит Аксакова к дверному проёму спальни. Мощное движение, опора на кстати оказавшийся стол – и Андрей вываливается через окно наружу, вместе с обломками стёкол и рамы. Чувствительный удар о землю, от которого вылетает из руки клинок, перекат через плечо, ещё один, и опрометью дальше, за угол, где нет мигающих красно-синими проблесками полицейских машин… Они там есть. И белобрысый, совсем молодой парень в форме, разинув рот, смотрит на бегущего Андрея. Бум. Бум. Что это? Изо лба белобрысого выбрызгивает красный фонтанчик и полицейский заваливается за машину. В Аксакова ещё никогда не стреляли, но он почему-то всё равно понял, что бедолага схлопотал пулю, предназначавшуюся самому Андрею. Взгляды остальных служителей порядка обращаются к нечаянной жертве перекрёстного огня, всего на секунду, но как же это иногда много, чёрт возьми – одна секунда!
Аксаков стремглав бросается прочь. Вот он уже на дороге, что проходит совсем рядом, и машины на проезжей части визжат тормозами и гудят ему сигналами, какофонию звуков перекрывает рёв университетского автобуса, резко выворачивающего в сторону от студента, лениво накреняющегося на бок и валящегося прямо на одну из полицейских машин, подминая стрелков за ней и блокируя живую мишень от остальных.
Андрей мчится дальше, петляя среди врезающихся друг в друга машин; совсем рядом перекрёсток, и следующие в противоположную сторону автомобили тоже присоединяются к симфонии покорёженного металла и изорванной плоти; вылетающему с парковки бело-голубому Форду, брату-близнецу того, что сейчас погребён под автобусом, не догнать беглеца, просто не проехать месиво многометровой аварии.
Но надо бежать, бежать, бежать мимо уютных двухэтажных коттеджей, по подстриженным газонам и аккуратно забетонированным дорожкам, через невысокие ограды и кусты, мимо брошенных во двориках мотков садовых шлангов и велосипедов. В неухоженный парк, спотыкаясь о корни и оскальзываясь на прошлогодней листве, раздирая лицо и руки о колючие ветки, прочь от воющих сирен и голоса в мегафоне. Перелезть через высокий забор, прохрустеть гравием между рельсов железной дороги, вломиться в заросли кукурузного поля. И упасть от саднящей боли в изнемогающих от нехватки кислорода лёгких, и загнанно дышать, жадно хватая воздух, напоённый осенними ароматами, и жить, жить, жить!!!»
Андрей перечитал написанное и остался доволен. Первая глава его очередного романа вчерне закончена. Достаточно увлекательно, художественно, при экранизации должно быть зрелищно. Когда книжка будет написана, надо непременно послать её какому-нибудь режиссёру, предложить сделать фильм. Отказа быть не должно. Достаточный уровень мастерства уже достигнут, навыки отточены, ведь писать он начал ещё в школе, а сейчас уже на старшем курсе, позади годы прилежной практики творческого владения пером. Правда, само образование идёт вразрез с его увлечением, химфак от литературы очень далёк, но ведь талант всегда найдёт себе дорогу!
Аксаков закрыл тетрадь и огляделся. В аудитории госуниверситета, где их группа сдавала зачёт, царила тишина. Студенты корпели над задачками по высшей математике, не смея переговариваться под бдительным надзором седой женщины-преподавателя. Сам Андрей уже всё решил и посвятил оставшиеся до звонка полчаса дописыванию главы своего остросюжетного произведения. Но пора домой. Парень собрал вещи, сдал исписанные своим крупным почерком листки и вышел в коридор. На ходу застёгивая потёртую дублёнку, сбежал по лестнице на первый этаж, кивнул охраннику у турникета, помедлил перед дверью на улицу, но всё же решительно нырнул в темноту зимнего вечера.
Протоптанная на снегу тропинка тянулась вдоль сетки ограждения баскетбольной площадки. «Почти как в Америке», - подумал Андрей, скользя взглядом по крупным ячейкам сетки, - «только в Америке нет этого ужасного мороза».
- Аксаков! Андрюха!!! Подожди!
Парень нехотя остановился, притоптывая стынущими ногами и стараясь отвернуться от дующего, казалось, отовсюду ледяного ветра. Сзади набегал Виталик Дубровский, одногруппник. Аксаков про себя называл его «лох в кучеряшках». Виталик, со своей вечно неопрятной курчавой шевелюрой и нелепыми очками в большой пластмассовой оправе, пренебрежением к дезодорантам, способностью носить зелёные джинсы и сиреневые рубашки, необъяснимыми причудами в поведении представлял собой благодатную почву для издевательств. Аксаков был с ним дружелюбнее прочих, потому что сам в недалёком прошлом был почти таким же, и только в студенчестве сумел измениться, благодаря чему сменил и собственное общественное положение. Впрочем, над Дубровским открыто насмехался весь курс плюс многие преподаватели, так что дела это коренным образом не меняло. Да и Андрей время от времени относился к Виталику свысока, как бы издеваясь над прежним собой.
- Ну как? – состроив презрительную гримаску, спросил Виталик, семеня рядом. Он всегда корчил такую гримасу, когда не знал, как лучше всего себя вести.
- Что «как»? – насмешливо спросил Андрей.
- Ну… зачёт, - едва поспевая за широко шагающим Аксаковым, уточнил Дубровский. – Всё написал?
- Конечно, всё, - небрежно проронил Аксаков. – А ты?
- И я, - Виталик перестал кривиться и несмело улыбнулся. – Правда, в последнем задании чуть не завалился. Там тройной интеграл, а я с двойными-то едва справляюсь! Ну, ваще!!!
- Гм, - подчёркнуто бесстрастно отозвался Андрей. Дубровский стушевался и снова состроил гримасу.
Они прошли до остановки, где уже собралась группа студентов. Виталик молча постучал костяшками пальцев по плечу Аксакова, привлекая его внимание – видимо, не решался сказать что-либо после этого многозначительного «гм».
- Ну? – сжалился Андрей.
- У тебя когда день рождения?
- А что? – Андрею не хотелось отвечать на вопрос. Ещё навяжется в гости, а потом красней перед друзьями за то, что у него такой лох в приятелях ходит.
- Да я тебе собирался плакат подарить с видом на Манхэттен. Ты тогда говорил, что… тащишься от небоскрёбов, - со смехом выговорил Дубровский, пытаясь скрыть неловкость от необычного в его словарном запасе глагола.
С Аксакова мигом слетела вся напускная важность. Ему действительно очень нравились гиганты из стекла и стали, а всемирно известный вид на здания делового центра Нью Йорка приводили его в неописуемый экстаз.
- Плакат? – в восторге переспросил он. – Тот самый, с нью-йоркским даунтауном ?
- Ага, - Виталик разулыбался, видя, что угодил одногруппнику. – Так когда день рожденья-то?
- Ещё не скоро, - опечалился было Андрей, но тут же просветлел. – Хотя плакат можешь подарить по другому поводу. А можешь и совсем без повода!
- Э-э-э… - растерялся Дубровский. Ему не хотелось просто так дарить дорогой плакат. Как неудачно, что день рожденья ещё не скоро! – Э-э-э, - повторил Виталик.
Андрей безжалостно молчал, ожидая ответа.
- Можно и без повода, - вымученно промямлил Дубровский.
- Во, это по-нашему, - одобрительно хлопнул его по плечу Аксаков и, сдёрнув на секунду перчатку, сунул руку. – Бывай.
Виталик кисло улыбнулся вслед залезающему в переполненный троллейбус Андрею. Отделавшись от «лоха в кучеряшках», Андрей вернулся к прерванным мыслям. Ему нравилось доводить свои думы до логического конца, до какого-то, пусть и не всеобъемлющего, итога. Он чувствовал, что в этом случае от размышлений есть толк, что разрозненные переживания и идеи складываются в элемент некой мозаики, на основе которой можно выстроить здание непротиворечивого и адекватного реальности мировоззрения. То, что мировоззрение обязано быть непротиворечивым и адекватным реальности, Аксаков уяснил себе после первых же университетских лекций, когда общая предрасположенность к рационализму сменилась железобетонной уверенностью в истинности научного подхода.
«Значит, так. О чём я думал? Проволочная сетка, баскетбольная площадка… А! Америка. Благословенный континент! Страна, где успех человека зависит только от него самого… Чёрт, что так холодно? А в Штатах таких морозов не бывает, наверное».
Отопление в старом троллейбусе не работало, изо всех щелей сифонило стужей, а от дыхания набившихся в салон людей на стёклах намёрз толстый слой снега. Там и сям пассажиры продышали небольшие круги, через которые можно было смотреть наружу, но и они быстро покрывались разводами заиндевелого ледка.
«Эх, общественный транспорт! Зачем он только нужен? Нет бы сидеть в теплом салоне собственного авто, не портить нервы перебранкой с соседями и такой давкой…»
Настало время выходить. Выгрузившись из троллейбуса, Андрей быстрым шагом направился к своей многоэтажке. Мама уже, должно быть, пожарила свои чудесные котлеты, аромат которых всегда ощущался не только даже в самой дальней от кухни комнате, но и на лестничной площадке… Вспомнив о лестничной площадке, Аксаков поморщился. У них на этаже уже третий день подряд кто-то выворачивал лампочку. Хорошо, если просто хочет пообжиматься парочка, а ну как готовится ограбление? Хотя страшные времена девяностых уже прошли и можно не опасаться нападения вооружённых налётчиков, от такого совпадения становилось неуютно.
«Американцы, поди, не боятся к себе домой идти. Да они и не в таких унылых бетонных коробках живут, у них свои личные коттеджи. По десять комнат, по три машины на семью… Хочу в Америку!»
Взбежав по ступенькам своего подъезда, Андрей аккуратно прошёл мимо тёмного угла, откуда вечно воняло мочой, и вызвал лифт. Дребезжащая кабина доставила его на нужный этаж, где на удивление целая лампочка освещала привычно обшарпанные стены. Дверь открыл отец.
- Сколько время, ты знаешь? – забрюзжал он. – Во сколько ты должен быть дома?!!
- Здравствуй, пап. Я тоже рад тебя видеть, - устало откликнулся Андрей, проходя в квартиру и разуваясь.
- Я тебя спрашиваю, во сколько ты должен быть дома? Посмотри на часы!
- Транспорт плохо ходит.
- Раньше надо выходить! Где ты шлялся???
- Пап, я зачёт сдавал, - принялся терпеливо объяснять парень, шагая в свою комнату.
- Не бывает таких долгих зачётов, - отмахнулся отец. – Зачем врёшь?
- Не вру я! Откуда ты знаешь, сколько длятся зачёты?
Это был непродуманный вопрос. У родителя заходили желваки.
- Что, умный очень?
- При чём тут «умный»? – не сразу понял сын. – Я тебе про зачёты, а не про ум…
Аксаков-старший резко развернулся и вышел, сильно хлопнув дверью. Андрей покачал головой: подобная история повторялась уже много раз. Отцу всё время казались нотки неуважения в совершенно нейтральных высказываниях и поступках. При всём желании нельзя было угадать, что именно вызовет вспышку гнева.
В комнату зашла мама.
- Ну что у вас тут опять стряслось?
- Ничего, - буркнул парень.
- Как это ничего? Отец весь кипит от негодования! Что ты ему сказал?
- Ничего обидного я ему не говорил.
- Если бы не говорил, он бы не обиделся. Ты же знаешь нашего папу, - принялась увещевать Андрея мать с улыбкой, преисполненной, как ей казалось, мудрого миролюбия. – Знаешь, как он обижается по пустякам. Зачем доводить дело до конфликта?
- С ним не угадаешь, как не доводить… - пробормотал Андрей. – Он обижается на ерунду!
- Ну вот и извинись, если это ерунда.
- За что??? – вспылил парень, ошарашенный явной нелогичностью предложения. – Если я не виноват, то за что извиняться???
- Какой же ты ещё глупый, - с той же доброй улыбкой произнесла мать. – Глупый и наивный.
- Да уж, ничего я не понимаю, - с горькой иронией отозвался Андрей.
- Конечно, не понимаешь. Он же всё-таки тебе отец! Не чужой ведь человек!
- И?.. – не понял студент. – Это значит, что перед ним надо ходить на задних лапках?
- Тебя никто не заставляет ходить на задних лапках, - начала сердиться мать. – Просто относись к нему с уважением!
- Я так и делаю! – с отчаянием крикнул Андрей. – Я не сказал ему ни одного грубого слова!
- Значит, у тебя была грубая интонация. Или грубое выражение лица.
- Мам, ты себя слышишь?!! Что такое «грубое выражение лица»???
Женщина промолчала.
- Андрюш, а ты подумал, каково мне? Быть вечным буфером между вами? Хотя бы ради меня извинись, сынок.
- Да не буду я извиняться, если я не виноват! Ну что за ерунда???
Мать пожевала губами.
- Прав всё-таки папа. Какой-то ты надменный стал, как в университет пошёл. Действительно возомнил себя самым умным.
Она вышла из комнаты, тоже хлопнув дверью, хотя и не с таким треском, как отец.
- Комплекс неполноценности у вас обоих, что ли? – с досадой прошептал Аксаков. – Ну при чём здесь ум?
Некоторое время он посидел, глядя в одну точку прямо перед собой. Сфокусировав, наконец, взгляд, Андрей осознал, что пялится на небольшую политическую карту мира, висевшую на стене напротив – между книжными полками с собранием любимой литературы и настенным календарём. Карта была старой, советских времён (на ней ещё красовалась внушительных размеров Югославия, а границы административно-территориального деления СССР ещё не стали государственными), но покупка новой проделала бы чудовищную брешь в личном бюджете Аксакова, ограниченного скромной стипендией отличника государственного провинциального ВУЗа. Парень встал и подошёл к стене. Вот она, Америка. Вот Нью Йорк, вот Чикаго, а вот Лос Анджелес. Вот она, страна свободы и сэлф-мэйд-мэнов . Нет, конечно, там не текут молочные реки в кисельных берегах, там надо упорно работать, но каждому там воздаётся по заслугам. Там не придётся ишачить за гроши безо всяких перспектив…
Андрей тяжело вздохнул и принялся за домашнее задание. Несмотря на то, что уже вовсю сдавали зачёты к сессии, профессорша по политологии зачем-то продолжала грузить своим предметом. И это их, химиков! С профильными дисциплинами разобраться бы, куда уж лезть в гуманитарные дебри. Андрей ещё раз вздохнул и стал листать тетрадь. «Адамс, Макиавелли, Сократ. Демократия, меритократия, монархия. Боже же мой, сколько чуши понапридумывали люди! Зачем, ну зачем всё это? То ли дело в Штатах – выбираешь предметы сам. Что хочешь, то и учишь. Причём учат там сугубо полезные вещи, практика превыше всего. Наши же только бахвалятся отечественной фундаментальностью в науке, а толку от неё – ноль»…
За окном стояла ночь.