Леший

ЛЕШИЙ
Утро. Солнце уже поджаривает, где-то под сводом мира выводит свою песнь жаворонок. Мы, дружная ватага, катим на великах «кто первей»...

Так начинался почти каждый летний день. Направлялись мы сначала само собой в лес, а уж оттуда, покусанные комарами и паутами, распаренные, мчались прямиком на реку. И только потом степенно и лениво ехали с дарами природы по домам.

Ближайший к деревне лес, с незапамятных времён названный Коврицкой Дубровой, знали в ту пору как родные деревенские улицы, а может и лучше. Ягодных мест было много, старались объехать их раньше вездесущих бабушек, не всегда, правда, успешно. Вставали они вместе с солнцем и часто попадались нам навстречу уже тяжело нагруженные лесными дарами.
А мы на ягодниках набивали сперва рты, после рты и бидоны, затем, наевшись, нехотя уже одни бидоны. Когда ягоды приедались совсем или нас до слёз донимали кровососы, выручала очень увлекательная, собственного изобретения игра. Прыгали на велосипеды и с какой только можно скоростью гнали по лесным дорогам и дорожкам, поочередно сворачивая вправо-влево. Заезжали иногда в жуткую глушь, в бурелом или на зарастающую вырубку. Но правил не меняли никогда и как-то само собой постепенно оказывались в знакомых местах или у края леса.

Сами себя мы, десятилетние, считали бывалыми полесовиками, обсуждали с видом знатоков лесную жизнь. Читали все много, разговоры наши состояли из привычных слуху деревенских «чо», «ково» да «ишшо», соединяющих всякие сложные слова из учебников и журналов. В лесу, казалось, и загадок уже нет никаких – всё знаем. Но однажды лес поставил нас, сопливых, на своё место...

Пробирались мы тогда краем пшеничного поля, другого пути в этой части Дубровы для велосипедистов не было, а спешивались только в крайних случаях. Лес мысом вдавался в пашню, пересечь его было никак нельзя: валежник, заросли боярки, шиповника и вишняга по кромке. Приходилось крутить петли, по пшенице ехать считалось преступлением.
Устали. Болтовня, шутки, смех давно иссякли, силы, похоже, тоже. Огибаем очередной дремучий мыс. И вдруг... Мороз пронзает до самых пяток, во рту моментально пересыхает, а кожа на голове как-то неприятно напрягается... Ужасный, леденящий вопль: и нечеловеческий, и человеческий сразу. Резкий и звонкий в начале, затухающий и воющий в конце. И тишина июньского солнцежара...

Не сговариваясь, припустили мы, не разбирая дороги, к деревне, прямиком по незрелой пшенице, по рыхлому чернозёму. И оглянуться страшно.

Выскочили в Озерках на покос, только тут огляделись и отдышались. Позади, конечно, никого. Друг на друга не смотрим – стыдно. Вскоре начали храбриться, оправдывая личное бегство: «Все погнали, вот и я...» Но вернуться и посмотреть так и не решились.
Объяснить, чей крик ни сами, ни взрослые не смогли. В лес потом недели две не ездили...
И сейчас не знаю, какое живое существо могло так выть в осиннике. Середина лета. Лисе поздновато, а лосю или косуле вроде бы рано, да и крик не тот. Не иначе Леший наслушался наших баек про его хозяйство и в сердцах ругнул нас. Чтоб впредь знали, кто в лесу хозяин.
А. Мурзин, март 2000