Стучи, сердце, ты живое

-Что я помню? А вот вам: «Ничего»! Когда врач спрашивал меня: "Узнаете, кто перед вами? …А вот этого человека узнаете? " - я отвечал: «Нет». Никого не узнаю. Никого. Ни того, …ни эту. Никого!
И это не каприз человека, едва ушедшего от смерти. Это выбор.
Сознание включилось раньше, чем я смог выразить движением, что я жив. Что я их слышу. И я понял, что я услышал. Всё понял. И я не принимаю их игру. Игру «жизнь за смерть». Я лежал куклой с раскрытыми глазами и не реагировал на происходящее вокруг меня. Но я осознал, что они сделали со мной. Что они сделали с Бобом. Почему я догадался про Боба? Так я ж его всегда чувствовал! Я всегда понимал, когда он со мной, когда он рядом. А тут я понял, да я понял, они говорят о нём. Боб во мне. По их пожеланию он умер, прежде чем войти в меня. Они пожелали слепить живое из нас двоих. Вместо двух трупов они пожелали оставить себе хоть что-нибудь. Вернее, что получится. И пусть что я моргнул, и пусть, что осциллограмма показывает, что ОНО бьется. Пусть, это ничего не меняет! Я понял это. Понял сразу, ни Боба, ни меня уже нет. Я понял это и …сразу возжелал не узнавать их больше. Ради меня самого. Ради Боба. Ради нас обоих!
Еще до всего этого …представления я решил, что так будет честнее. До того, как я догадался, как сказать им: «Нет». До того, как нашел в себе силы прикрыть веки, вновь поднять их, подсказав им, что я еще жив, что я на этом свете, я понял, что я кто-то другой. На что они решились? Не подумав, захочу ли я после этого считать их своими близкими, они решились убить Боба. Убить ещё живого Боба, чтоб оживить мой ещё теплый труп. Я всё решил для себя. Всё решил про них: все они – чужие мне люди.
В принципе, хочу ли я, как и до этой физической мешанины, быть родным им человеком? Так вот – и в принципе не желаю! Так нельзя было поступать. Ни со мной. Ни с Бобом. Мы однофамильцы, которые ничего не знают друг о друге. Потому что , в отличие от них я понимаю, изменилось не многое, а исключительно всё. В целом. Ибо что я уже не Роберт Лоренс и уж конечно не Тед Лоренс. Я кто-то другой. Это как та же Земля, только с чуть-чуть большим углом наклона оси. Она безжизненна. Её выжгло ставшее неродным Солнце. Она есть, но она уже иная.
Да, я кто-то иной. Я – черт его знает кто! …Бред какой-то! Господи, да как же они посмели?…Кто дал согласие? Эта? …Или вот та? …Предки? …И пока не пойму, кто я теперь, не хочу узнавать их. Ни ту, что когда-то была женой Роберта. Ни эту, которая когда-то была женой мне. …Зачем они привели сюда ребенка? Бред какой-то! …Как они посмели?! …Стоп! Кажется, я повторяюсь. И всё же, раз я не уверен, что смогу любить не моим сердцем родного мне ребенка, значит, я не могу чувствовать себя ответственным за его жизнь. …У меня нет сына. Нет сына, нет жены, … я не Тед и я не Роберт Лоренс. Вот так!
А, вот и они. Цветы. …К чему цветы, мама? Впрочем, спасибо, я тронут. Да, приходится признать, я - Лоренс. У меня есть мать. Есть отец. Вот, они пришли. Целуют меня. Едва заметным движением касаются моей расшитой швами груди. Хотят услышать сердце. Я понимаю, они хотят понять, чьё сердце живо. Да, радуйтесь, …мама, отец, сердце вашего сына живо. Только оно во мне. И потому жив я. Не ожидали от меня такого проворства? Какой конфуз. Я - вечно страдавший от сквозняков «младшенький» жив, …а Боби, …увы, Боб уже не сможет рассмеяться, глядя на ваши глупые старикашьи физиономии. Он – крепыш и весельчак не сумел перехитрить случайность. А я, тридцать лет прислушивавшийся к неровному ходу сердечного механизма, я жив. Я смог!
Мать хаотично водит по мне взглядом. Ну да! Она же ищет доказательств! И она не знает, кто я. И что мама? Кто перед тобой? Роберт? Тедди? …Значит, …значит, согласие на пересадку дали не они. Значит, всё-таки решение принимали те двое. Две женщины, испугавшиеся того, что из их рук исчезла сердечная собственность.
Как печален взгляд отца. Он пытается разглядеть во мне Боба? …Или Теда? Слёзы ему мешают. Как жаль. Мать, …та просто сливает слёзы. Ненавижу, когда она плачет. Даже теперь, даже чужим сердцем не могу на это смотреть.
Господи, да как же раскалывается моя голова. …Знаю почему, не тот ритм во мне. Непривычный ритм из коротких и длинных туков. Перепуганное новостью сердце бьется неритмично. …Три точки, три тире, три точки…. Эти призывы подталкивают меня думать о самом себе в третьем лице. Я и Боб, я и Тед. Разум удерживает меня на грани, указывает границу: ты это ты, он – это Боби. Но на пути душевная тоска по утраченному. И я, то растворяюсь в нас обоих, то вижу каждого из нас в отдельности. То только себя уже одного.
Мать лила слезы по Бобу всегда. Ещё бы! Тед умел избегать её откровенных сантиментов. Обычно он гладил её по спине, смотрел в сторону и утешал: «Ма, брось, тут ничего не изменишь», - и снова я делал так, как не желала она. Впрочем, так делал и Боб. Но тот умел смотреть на неё сквозь её слезы. «А, мать, перестань! Время рассудит («вылечит», «разведет»). Тед был послушен. Был социально положителен. Однако родная мать не ходила в его авторитетах. Даже свои школьные тетрадки он ей не показывал. Даже об очередном сердечном приступе у младшенького она узнавала последней. Только отцу он доверял свои планы. Тед считал важным – без матери не возможно родиться, за остальное – ответственен отец. Он доверял только ему. Ну и, разумеется, брату - близнецу. Боб не был послушным мальчиком ни у матери, ни у отца. Хитрец и проныра. Отца он побаивался. В детстве. И по-мужски уважал потом. А вот мать только жалел. И всегда использовал. Мать догадывалась, она – умная женщина, но… «трудный Бобби» был всегда на кончике её нервов. В том числе и нервов любви. С ним вечно что-то случалось. Идущие плечо к плечу, проходя под одним и тем же мостом, или по нему… получали два разных удовольствия: Тед шел себе и шел, а Боб – или камень в макушку с моста доска под ногами не выдержит. Тед …выносил братца на руках часто. Бывало и посерьезнее, чем три шва на голове. Бобу требовался ангел хранитель. Вот мать и молилась, «чтоб у Боба тот был». Был при нём всегда. Будто Теду такой фактор был не нужен! Это его ожесточало. Однако, войдя в возраст юности, Тед опомнился. Чуточку иначе стал смотреть на человеческие отношения. Вернее, какой-то жук - предсказатель на одном из аттракционов подсказал ему: «Юноша, да у вас нет сердца!» Шестнадцатилетний парень смутился: «Так не бывает». Мать, заступившись, произнесла: «Оно у него есть. Только больное. Мой младший сын страдает сердечной недостаточностью, сэр. …Ах, как вам удалось угадать такое?!». Тед в тот раз прислушался к матери впервые. Её слова его больно кольнули. Он потянулся за здоровьем в спортзал, а за «сердечностью» - к женщинам. В том числе и к ней. Он позволил матери «советовать» ему, в том числе и регулировать выбор его знакомств с женщинами, которые до той поры его совершенно не волновали, в отличие от Боба – любителя «прощупать пушок курочек». Но юность прошла. И Тед сказал: «Спасибо за совет, ма, а теперь не мешай мне жить». Он женился на женщине здоровой, положительной и состоятельной. Так присоветовал ему отец. И тут же младший сын почти исчез из жизни матери. «Захлопнул сердце», - сердилась мать. Боб же не терял связи с семьей. Он остался жить в доме родителей. Он не был обузой своему отцу и всё же, первому от него было мало проку. Это Тед стал его помощником в семейном бизнесе. Печенье «Лоренси» – почти национальная гордость Америки – производилось и продавалось «ЛоренсКомпани» с прежним успехом. Боб прислушивался только к матери. Да и то…выворачивал её советы наизнанку. Однако жилось ему в родном доме комфортно. Советчица, связи, накрытый стол – тут вот, подано. Даже профессию ему выбрала мать. Но, не смотря ни на что, Роберт оставался «уличным» ребенком. То есть, был из тех, кто, нагулявшись допьяна, свершив, что хотел, тащился под родительскую крышу. Тед зализывал раны от неудач в квартире сначала любовницы, потом в собственном семейном гнезде. А Боб мужал на глазах матери. Оставался при её ангеле хранителе, …и при жене. Став мужчиной, обзаведясь семьей, он стал с жалостью называть мать «моя старуха». Иногда это слышала и сама мать. Но не это её обижало. Ей было обидным молчание второго – младшего сына. «Тед - бессердечный человек! Он никогда не жалел меня». «Мать, - успокаивал её Боб, - брось, ты злишься, потому что он не звонит. Но я его вот только что видел, с ним всё в порядке». «С ним «всегда всё в порядке»! Может, поэтому он такой жестокий». Боб мог исчезать на полгода из дома, его теряли, уже и не зная, к какому месту в церкви ставить свечу. А Тед, живя в паре кварталов от родного дома, мог вообще год не появляться на глаза матери. Зато регулярно звонил и …отправлял цветы. Бывало, входит он в дом, поднимается устало к себе, на второй этаж дома, а мать, сразу не узнав, кто это из сыновей, не зная, что сказать, восклицает: «Ну слава Всевышнему! Который-то всё же нашелся». Лишь по приветствию она понимала, кто перед ней. «Заметочки» родовые с годами как-то слинялись. Но если сын отвечал: «Здравствуй, ма. Я не хотел тебя будить. Мне сказали, ты спишь», - она знала, перед ней Тед. А вот, думаю, с внезапным появлением Боба было б так: тот, скорее всего, и после полугодового отсутствия махал на неё рукой. «Ай, мать, ну чего ты не спишь? Время позднее. …Да, приехал вот. …Моя дома? Хорошо. Я к тебе после зайду. Сначала …с одной разобраться надо». И мать знала (улыбнувшись, прижав к сердцу правую руку), перед ней старший сын. – Да где ж ты пропадал, чудо лохматое». ( Боб всегда возвращался домой с признаками глубочайшей не ухоженности; и пахло-то от него непонятным, жестко, и даже голос его был хриплым, будто он морской прибой перекрикивал все эти месяцы). «Да побреюсь, я побреюсь. Отстань. После, после поцелуемся, поговорим». Да, уверен, путала мамаша сынов своих. Годы и привычки личного характера меняли наши лица, а она, не так часто видя рядом обоих, путала. И ещё такое: в доме были слуги, но мать всегда убирала в домашнем кабинете Роберта сама. Когда приезжал в дом Тед, она делала уборку и в его комнате. Но, как я подозреваю, лишь затем, чтоб не задеть его самолюбия. Однако придирчивость матери к порядку в личных комнатах мальчиков сделала Теда щепетильным по части аккуратности. Боб был небрежен. Как все весельчаки ветреники он плевал на порядок. Мне кажется, отсутствие беспорядка – его беспокоило больше. Он подозревал мать в том, что она что-то «вынюхивает», напрягаясь в ухаживании за ним. Он бесился, если замечал «её» порядок в его личном кабинете. «Она опять? Ей что, заняться нечем?!» - кричал он, порываясь разобраться с матерью криком. Тед, если был свидетелем этого, останавливал его. «Оставь, отец всю жизнь держит её за овцу. Дай хоть ты покомандовать». Тед говорил так, но сам …при встрече с матерью в гостевой комнате прятал попавшийся ему на глаза свой несвежий носок в карман. При этом говорил: «Прости, ма, я сейчас. Я всё приберу. Я на пару дней заехал. Бетти, забрав Марка, уехали к родным на выходные,…э…я успею прибраться …сам». Да, вот такие были отношения с мамой. Что касается отца….Отец для Боба был исключительно «бумажником». Он был для него им всегда. В детстве случалось, Боб даже воровал у него деньги. Учил и брата это делать. Тед «учился» аккуратно. Ему хотелось, чтоб получилось лучше. Боб – «старший» (разница в целых сорок минут жизни!) он - авторитет. Но спустить деньги, краденные у отца, было выше сил Теда. Он …вернул отцу свою первую украденную им сотенную. «Па, ты …обронил? Там, на лестнице». Вторую – он отдал Бобу. «Мне мать денег дала, - соврал он брату, - возьми, тебе, наверное, нужнее». А за третьей он уже не пошел. А чтоб не прослыть трусом или вероятным предателем проделок братца он выкрал несколько купюр из бумажника гостя отца. Совершенно не заметно для гостя, для папаши, но…прямо на глазах замершего в недоумении собрания остальных гостей. А потом он сунул купюры назад, прямо в карман костюма гостя. …На глазах испугавшегося брата. «Ты идиот! А если б он заметил?! И что теперь подумают о тебе гости отца?! Ты идиот!» На это Тед не ответил. Мол, «идиот, ну и ладно; подумают – и черт с ним, с их мнением».
Ни тот, ни другой не были забияками, драчунами. Но когда случалось подраться друзья- приятели предпочитали попасть под руку Роберта. Тот в драке оставался «разумным». Как йог считал: «Действие нужно обдумать, обмозговать; ну и что, что уходит время». Боб размышлял, куда нужно ударить, чтоб просто отстали. Как правило, был сильно бит. …Что касается меня, …да, …с Тедом всё было намного сложнее. Он как раз на йогу плевал. У него принцип прокурора: «Кто первым начал, тому и голову с плеч». Обладая мгновенной реакцией на опасность, он «месил» из всех имеющихся у него возможностей и сил. Будто желал одного – избавиться от драчуна на веки. И поскорее, пока силы хватает. Как правило, если не противник от Теда, так Боб от противника убегал. При этом Боб хватался за брата, крича ему: «Уходим, Тедди. Ну на хрен, потом доделаем».
Лишь однажды Тед позволил себе пошутить по поводу политики брата в случае драк: «А как же ты держался во французском легионе?» «Не «как», а за «что». «И за что?». «За желание выжить среди выносливых и тупых, как мулы, старичков службы. Среди них были такие сволочи, что ударить в колокол и свалить, пожелав не дышать с ними одним воздухом - для меня было б равнозначно повеситься на его шнурке». «Понятно». «Ни черта тебе не понятно! Ты приучен обществом решать только финансовые проблемы. А там, в пустыне их просто не бывает. К тому же ты тут бьешь по морде того, с кем я, быть может уже завтра, снова в баре встречусь. Снова за одной стойкой пить буду. А там, …там никак нельзя было встретиться с противником ещё раз. Сразу, как только я с ним встретился второй раз, …так я и ушел. Не озвучивая свой уход в колокол. Ушел в пустыню, прошел её пешком – и баста! Это не трусость, брат. Это зов жизни».
Ну и, наконец, …жены. Мать гладила Бобу носки до, …до самого конца. Вечно она была недовольна фитюлькой снохой. «Живет тут, пользуется всем, а сама всё никак не научится ухаживать, заботясь о муже как должно». Иногда звучало и при людях: «Как была официанткой, так ей и осталась». А вот супруга …Теда – Бетти - ей нравилась. Хотя та и смотрела на неё свысока. Даже некоторым образом пренебрегала общением. Кофе попьет, здоровье внука обсудит, и …дёру из дома старших Лоренсов!
В бизнесе Тед был более серьезен. Отец гордился вскинувшейся прямой его успехов. Печенье «Лоренси» теперь считали обычным десертом и в Китае, и в России. Демаю, нет в Америке семьи, которая бы не покупала «Лоренси». Я лишь однажды услышал: «Это что-то французское?» Пришлось поставить человека в известность: «Наша семья выпускает сто тридцать сортов печения с маркой «Лоренси» вот уже …сто тридцать лет». Тед входит в Совет директоров «Лоренс Компани». Семья обладает властью контрольного пакета акций. Не знаю, как Боб, а я горжусь этим. Мать же напирала на Боба, нашептывала сыну, никак не заканчивавшему университет: «Ой, куда денется это печенье! Думай о развитии, сынок! Своё хозяйство и мясная коммерция – это не просто живые, это большие деньги. МакДиры – мои предки - всю жизнь при больших деньгах. И что, что нас МакДиров «колбасными королями» зовут. А кто в жизни без колбасы обходится? На свинофермы и в телятники можешь не заходить, но за процессом нужен личный контроль. Тед помогает отцу, а ты, сынок, иди к деду, помоги по-родственному. Тот передаст тебе дело МакДиров». Боб выслушал мать и …пошел в юристы. И не только! Он был грузчиком в нью-йоркском порту, врачевал гипнозом трудно беременеющих женщин, нанимался во французский легион. Даже успел побродить по западному побережью страны с труппой артистов. Даже снялся в одном из голливудских фильмов, чем жуть как напугал родителей. Но почти двенадцать лет учебы в университете родного города прошли, и …диплом бакалавра юридических наук он всё-таки получил. Стал юрисконсультом у деда - МакДира. Стал «защитником» колбасного бизнеса предков матери.
Вот такие мы были. …Похожими. Вот такими мы были …разными.
Так кого я чувствую в себе сейчас? Кто я? Юрист, разгребающий тяжбы дедов с вечно недовольными экологами или крепко следящий за секретами технологии пекарь?
Нет, это ладно. Это потом.
Я прошу покоя. Мальчик, кажется, вот-вот расплачется. Он пока все терпеливо ждали, когда я хоть что-то произнесу, тихо спрашивал у меня: «Па, это ты?»
Уходят родители.
Женщины пререкаются. «Тебе нужно покормить сына, Бетти. Ты иди, я посижу здесь ещё немножко». «Нет! Ты иди. У тебя же, ты говорила, визит к психотерапевту. А мальчик, э…он потерпит. Марк, сынок, потерпишь? Ты не голоден? Вот, съешь печенья, милый. Мы ещё посидим тут. …С папой. А ты, Стасс, ты иди. Иди, здоровье – это важно. Это очень важно …вовремя вспомнить о здоровье. А мы тут, мы с папой».
Что происходит? Ах да, наследуют только наши дети. Вдовы становятся зависимыми.
Я заметил, как сверкнули прозрачной зеленью глаза той, которую так откровенно гнали прочь. Она, бывало мывшая ноги «все-таки вернувшемуся к ней» мужу - вечному гуляке, не пожелала уходить из палаты. Отойдя к окну, Стасс притворилась глухой. И больше не откликалась не на слова врача, предложившего ей заехать попозже, после сна больного; ни на обидные слова той, которая так «нагло» посчитала, что тот, кто лежит в кровати, это «её муж».
Пусть. Пусть потолкаются. То, что было сделано ими – не в защиту их обернется.
Сейчас для меня важнее вспомнить, как все произошло. Как это случилось? Вплоть до того момента, как я очнулся и, не подавая признаков жизни, услышал и тут же прочувствовал жуткую для себя новость – «в одном из братьев сердце другого». «Мы не имели права медлить с операцией. Его брат – близнец умирал. На этом - …ни царапины. Но сердце, его сердце умерло. Думаю, …ещё до автокатастрофы. Это был кошмарный пучок дряхлых мышц. Будто это было сердце старика. Они могли бы умереть оба. Теперь, после успешно проведенной операции по пересадке сердца, один из них жив. Можно сказать, «два в одном». Сердце его брата дало ему право жить дальше».
Господи, помоги. …Я буду помнить имя твое. Я буду верить в чудо твое. Помоги, …кто же я? Я не чувствую сил своих. Я растерялся. Как же так? Я должен быть счастлив, должен быть рад, …а мне стыдно, мне кажется подлостью, что они отключили этот чертов аппарат, и прекратили жизнь Боба ради меня. …Господи, да почему ж они забрали именно его сердце?!
Было еще темно. Мальчишник у Генри Крафта закончился за полночь. Да, точно, перед первыми зарницами мы начали расходиться. Кто-то завершал пирушку «заключительным» тостом. Мы смеялись. Продолжали шутить. С шумом и гамом провожали девушек танцовщиц. Боб, целуя на прощанье одну из девушек, приглашал к себе, тоже на мальчишник.
- Так ты, красавчик, женишься? Как жаль. А я-то рассчитывала, что мы ещё встретимся.
-Вот и заходи. Для такой милашки я мальчишник каждый день устраиваю. Знаешь, где я живу?
-Знаю. Я и жену твою знаю, …дурачок.
Я стоял в стороне. Ловил такси у дороги. Наблюдал за игрой брата. Улыбался. Меня чуть покачивало.
Ехать в таком виде домой мне не хотелось. Отзвонился жене. Сказал, что заночую в доме родителей. Что буду у Боба.
Заметив машину, я махнул рукой энергичнее. Настолько, что меня даже на дорогу «вынесло». – О! машина прямо к ногам. …Спасибо. …Секвой, сто, пожалуйста.
Таксис кивнул.
Но Боб уже сидел за рулем своей машины. - Иди сюда! Тед?! Эй?!
Я открыл дверь и махнул, приглашая к себе. - Нет, Боби, мы не доедем. Какой руль, что ты? У меня …двоится в глазах. …Нет, уже троится. А! сбился со счета. – Я улыбнулся водителю. – Сейчас. Сейчас поедем.
-Иди сюда, трусишка. Я трезв как Христос. …Эй ты? Эй, …проваливай! …Уезжай, говорю. Тед, да брось держаться за его драндулет. Это он до цели не доедет, развалится. …Ты? …Эй, …езжай! Тед, мы поедем, как поползем. Обещаю, всё будет в норме. Надо обсудить кое-что. Кое-что важное. Дома не дадут.
-Вот и обсудим в такси. …Боб, перестань геройствовать. Генри, скажи ему. Он меня не слушает.
Хозяин вечеринки разрывался на десять машин. Многие ехали на своих машинах. Наиболее подвыпившим он предлагал вернуться, заночевать у себя.
-Тед, …черт! Иди, говорю! Да довезу я твоё величество до женушки, не бойся. Поговорить надо. Слышишь? Иди сюда.
Я ругнулся и вышел из такси.
-Дома мать, поговорить не дадут. Стасс – точно не спит. Ждёт, бля, …Пенелоппа. Поговорим, пока едем до дома. …Ты же ко мне? ну вот, я так и знал. …Эй?! Эй, …сказал, вали! Он не едет! Разворачивай своего желтопуза и …ик, вот черт, икота ещё пристала. Ик, ик и… вали, эй, уезжай!
Я захлопнул дверь такси. – Ладно, в другой раз.
Таксист покосился в сторону форда Роберта. - Послушаете, …сэр, если брат ваш такой же…под хмельком, вам лучше уговорить его. Здесь ни одна полоса дороги свободной не бывают. Вам лучше бы с водителем.
-Не смогу. Он меня всё равно переуговорит. Извини, друг. Ладно, спасибо за заботу. Справимся. – Я пошел к машине Боба.
Он и, правда, выглядел трезвее меня. Да, думаю, чуточку трезвее был. Брат взялся за руль.
Я обрадовался, смогу немного вздремнуть. Я же сразу из офиса заявился на вечеринку. Мальчишник был веселый, шумный. Отдохнуть не пришлось. Горяченькие девушки стриптизерши зазывно танцевали, провоцируя на партнерство и, разумеется, на деньги, которые совали им с самые привлекательные места. Какой-то заезжий фокусник из цыганского цирка с обалденными фокусами дурачил нас, как хотел. А мы и не сопротивлялись. Вот, думаю, часы мои не где-то, а у него и остались.
Вот я и размечтался, что вздремну в машине. За разговором.
Боб сказал, что знает дорогу, где не так сильно движение в это время.
-Кстати, Тедди, ты в курсе, что твоя душка Бет у нас в гостях? Ага! Происки матери. Она сказала твоей, что мы не вернемся и под утро. Что нас нужно будет «забирать с вечеринки».
-Так может, позвоним, пусть забирают? –Я развалился на заднем сиденье.
-Да к черту! Ты думаешь, я тебя домой везу. Как же. Мы сейчас в ещё одно чудное местечко заглянем.
-Не, Боб, я не могу. Да и Бетти ждет.
-Ждет? Ой, брось, а я говорю, она у нас, дома! Она у нас, у матери. Три мегеры – нам красавчикам на закуску – каково?
-Нет, Боб. Я больше …не готов к отдыху. И ты ошибаешься. Даже если Бет и заезжала к вам, она уже дома. Она бы не осталась на ночь.
-Спорим?
Я позвонил домой. И поговорил …со служанкой.
Боб расхохотался. – Я ж говорил! Они в засаде. А мы их …надуем, как положено!
Я представил свою жену в «засаде». Не верилось. А вот что она «надуется» на меня – это могло оказаться правдой. «Хотя, может, она уже и спит. Да, точно, она спит. …Вот только странно, что не дома».
Я покосился на Боба. Тот уверенно держался за руль. Смотрел на дорогу. На лице его играла хмельная улыбка, но так, в общем, он казался мне трезвым.
Боб любил заезжать ко мне в гости. Часто ночевал у нас, даже не удосужившись сообщить жене. Стасси искала его. Прежде всего, в барах. Потом у нас. Потом, узнавая у Бетти имя его последней приятельницы, искала в другом месте. Когда брат оставался у нас, ночь моя была без сна. Всегда было чем занять время. Даже старый фильм по видео казался нам не скучным. Бетти не упускала случая подслушать наши разговоры. Тоже не спала. Караулила нас. Хотя когда мы собирались исключительно вдвоем, мы не пили. Почти не пили. Моя Бетти, моё слонышко. …Вот уж у кого не унималось с годами любопытство на близнецов! Ей нравилось нас разглядывать. Она всё искала различия в нас. Ей было это важно. Найти различия. Смешно. Мы ж всю жизнь хотели быть друг другом. И хоть я не был им, он – не был мной, мы всегда говорили: «Я как ты. Если ты решил, …давай так». Мы были чрезвычайно похожими, но так и не стали одинаковыми. Весь мир искал различия в неразличимой внешности нашей, а различия были только внутри. Мать говорила: «У одного затылок круглый, а у второго волосы на затылке косой» Какая глупость! …И вот, …вот теперь этих различий и я не чувствую. Мне страшно, я теряю уверенность в том, что я …Тед Лоренс.
Нет, нет. Это только от пристального взгляда мальчика с серыми глазами. …Ха! У Боба они тоже были серыми. Лучисто-серыми были глаза моего братца.
Я не буду отходить от выбора. Я был им. Был Тедом Лоренсом.
У Боба не было детей. Стасс очень хотела иметь ребенка, но…не получилось. Боб любил моего сына. Баловал его. Шутил с ним: «Эй, Марк, а почему ты его называешь папой? Я твой папа. Что смотришь? Говорю же, я. Иди сюда, сын мой. Иди к папе». Марк смущался таких игр. Он не шел ни к Бобу, ни ко мне. Бежал к матери. А та, …Бет сама пугалась, увидев нас с Боби в одинаковой одежде. Она сильно злилась. Боб хохотал. Всё лез обнять её, … «как муж». Она злилась, если и я начинал хохотать, как брат. Она начинала нас обоих бить, шутливо, конечно, дралась кулаками: «А ну, перестаньте дурачить меня! Перестаньте пугать ребенка! У, разбойники однояйцовые!» …Мне пришлось объяснять трехлетнему парнишке, что значит «однояйцовые разбойники».
Стасс тоже любила нашего сынишку. Грустно любила. Баловала от души. Думаю, ей очень хотелось иметь ребенка. Мать даже рассчитывала на то, что невестка старшего не выдержит горькой участи бездетности. Стасси ей не нравилась. Мать надеялась, что она уйдет от Боба. Но женщина с глазами ящерицы любила её сына. Любила, не смотря на его измены, не смотря на отсутствие хороших надежных денег в их семье. На брюзжание свекрови …почти не обращала внимание. Не слышали мы, чтоб она жаловалась кому-то на жизнь. Она не уходила и …не пыталась родить от другого, что в её случае было бы даже выходом из положения. Боб, думаю, потому и возвращался со всех далей именно к ней, терпеливо ждущей его в чуждом ей доме, что чрезвычайно привязался к ней. Никогда он не говорил мне, что любит Стасс.
Впрочем, и я не помню, чтоб признавался в таком своему брату.
Дорога, выбранная Бобом начала петлять. Каким путем он поехал, я и не разглядывал. Доверился ему целиком. Сначала задремал, потом очнувшись, приспустил стекло. Выглянул наружу. Подышал ночным воздухом пригорода.
-А куда мы едем, Боб? Уж не к Анне ли ты решил заглянуть?
-Ага! Угадал! Я точно знаю, она привезла из командировки, из Чехии какое-то тамошнее пиво. Вот, как раз нам для наших посиделок.
-Боб, да что ты! Какое пиво после того, сколько мы выпили у Генри. Исключено. Давай, давай лучше в другой раз.
-А пиво?
-А в другой раз.
-Ну, как скажешь. А я бы, …а может всё-таки зарулим, а? Кроме пива есть ещё кое-что.
 И вот тут он оглянулся ко мне.
Боб оглянулся ко мне и сказал: "Я должен кое в чем признаться тебе, брат. Я, …в общем, я хочу уехать. Из города».
- Уехать? куда? когда?
-И развестись со Стасс.
-С ума сойти!!! - Я стукнул брата по плечу. – С ума сойти!
-Нет. Из-за такого пустяка не стоит. – Боб рассмеялся и снова повернулся к дороге. – Не тот случай, чтоб с ума сходить. Я так решил. Уезжаю на Тайвань. Давно мечтал. А тут работу предложили. В одной компании. Так, пустяки, но на одного хватит.
-А как же Стасс?
-Вот, вот тебе и здравствуйте. Стасс, что Стасс. Хочет ждать – пусть. Не хочет, я решил ей сразу предложить развестись. Что её держит? А тут я уеду. Может, надолго.
-Она не согласится.
-Её право. А я …
И в этот момент, как он посмотрел на меня, оглянувшись, тут же ярко зажглись задние огни – «стоп сигнал» впереди идущего автомобиля.
Зычный сигнал этой машины я услышал уже потом. Да, сигнал загудел потом, когда в эту машину врезался встречный панелевоз, потерявший управление, а мы врезались в эту машину. Видимо что-то там в ней заклинило, и потому она сигналила и сигналила …уже бесконечно.
Я оказался зажатым между сиденьями. Но тут в нас врезался микроавтобус. …А в него въехал кто-то ещё…
 От страха, именно от страха, а не от боли я закричал. А, осознав, что голоса я своего не слышу, что как рыба, я раскрываю рот, а крика своего не слышу, что сердце моё делает последние рывки, я потянулся к Бобу рукой. …Но моя рука коснулась чего-то липкого, густого. Я понял, что это. И голос мой прорезался…
Только было уже поздно. Моё сердце не захотело понимать реальность. Я умер.
Или не совсем. Мне казалось, я не мог абсолютно все упустить. Мне казалось я видел, что творили вокруг меня. Полу реальные галлюцинации. Будто я слышал и вой сирен, и крики людей, пытающихся как можно скорее оказать нам помощь. Мне кажется, я отчетливо чувствовал гарь от резины, от резки металла. Ночь будто разом превратилась в день, когда вдруг сверху засветило слепящее, не согревающее меня больше солнце…
Ничего я не мог видеть. Я помню, моя голова была у самого пола. Она была зажата между кузовом и передним сиденьем. Я видел ноги Боба, его ботинки. А потом я потянулся рукой…
Я ничего не мог видеть, но будто я всё, всё видел. И про Боба - всё, и всё - про себя. Будто я видел, мертвую, зажатую в подушках голову с опущенным вниз лицом, раскрытый, ловивший последние граммы воздуха рот, вытаращенные глаза. Я видел это, будучи мертвым. Это всё запечатлелось в моём теперешнем сердце.
Не мог ли я чего напутать? Нет точно, Боб был за рулем, мы ехали от Генри, и попали в аварию. Нет, нет, такое про себя придумать трудно, даже если долго-долго болеть головой. А моя, моя уж точно была в полном порядке, если только хмельной.
Помню, совершенно отчетливо: от страха, от жутко неловкой позы, я высвободил руку и протянул её вперед, к ногам брата. Его нога подрагивала, а мои пальцы сразу влезли во что-то липкое, склизкое. Что-то чуть выше булькало, на руку мою капало так же неприятно липким и …теплым. И это ничем не могло быть кроме крови. Подушки безопасности могли спасти ему голову, грудную клетку. Откуда кровь?
Если б я не услышал, если бы я случайно не услышал, что они сделали мне пересадку сердца, именно сердца Боба, может быть, я просто радовался бы новизне в себе. Радовался, что мне несказанно повезло, что я заново родился. Но я слышал, как они сказали про аппарат, который продлевал Бобу жизнь. Про то, что его предложили остановить. И я слышал о том, что моё собственное сердце …оказалось сердцем дряхлого старика. Что оно было мертво. Прорицатель действительно был прав.
А раз я знаю это - все! Я вовсе не заново родился, меня попытались слепить. Сборка из двух любимых мною людей стала мне чуждой. А эти, позволившие сделать это - стали мне чужими.
Сердце моего брата бьется во мне. А он, он там ...бессердечный, …под плитой из солидного куска мрамора. Пока я выгребал, эти …успели его закопать.
И они хотят, чтобы я понял причину и согласился с ней?!
Мальчик смотрит на меня и не понимает, кто перед ним: тот, всегда шутивший с ним дядя или всё-таки отец. Он боится ещё раз спросить меня об этом. А его мать рвет и мечет: «Это твой папа, Марк. Это твой папа». Но в это время другая тянется ко мне тонкими пальцами. Потом приседает у кровати и начинает целовать мои руки. – Боб, …Роберт, я прошу тебя, пожалуйста, перестань шутить. Это же ты. Скажи, им, пожалуйста, скажи...
Мальчик делает шаг назад, прижимается к боку матери и, задрав голову, шепчет: «Это дядя Роберт? Это дядя Боб, мама?»
Бет взвивается в визге. Она отталкивает Стасс. Та падает на спину, на пол. Но тут же снова припадает к руке лежащего на больничной койке. – Роберт, пожалуйста, скажи же им…Не шути так, так нельзя, Роберт!!!
-Убирайся!!! Это мой муж! Это Тед! …Марк, Марк, это твой отец!
Вбегает куча народу. Шум, крики, двери плотно захлопываются, чтоб сор не вышел наружу.
В том числе вернулись и родители, как оказалось, они так и не уезжали.
-Я требую, я требую, чтоб её убрали отсюда! Пусть снимут отпечатки пальцев, …пусть снимут картинку с его зрачка, …пусть…сделайте что-нибудь, пусть она знает, пусть она уйдет!!! …Мой сын, у меня ребенок. Пусть возьмут анализ ДНК. Марк, это твой отец! Возьмите анализы у мальчика. Это его сын. Это его отец! О, Боже, да сделайте же что-нибудь, папа! Уберите её отсюда! …Тед болен. …Сынок, папа болен, …Марк, сынок, не верь никому, мамочка говорит правду: папа болен. Его голова, она пострадала, он не знает, …сейчас тут ...ему скажут, сейчас скажут, кто прав.
Она апеллирует к отцу. Тот кивает на всё, что она, будто в бреду говорит и говорит. Он уводит её из палаты. – Я всё сделаю, Бет. Прошу тебя, успокойся, ты пугаешь сына. Пойдем, я всё выясню. Я …всё, мы сейчас…- Отец оборачивается ко мне. А я отвожу глаза.
Моему отцу, по-видимому, стыдно за меня. Ему стыдно за бессердечность мою.
Мать (впервые вижу!) обнимает Стасси. – Детка, детка, он сейчас скажет. Он ответит….Но, почему ты решила? …Впрочем, подождем. Всё скажут, всё выяснится. Это же не шутка. Он просто потерял память, так случается. Такое горе…
Она упорно не зовет меня по имени. Она тоже не уверена. Значит, я прав. Я изменился. Изменился настолько, что мать родная в панике.
-Роберт, да скажи же им всем!!! – Стасс рвется из рук свекрови и снова приседает перед кроватью. – Боби, сердечко моё, скажи…же им…
Мальчик двинулся к двери, Но не ушел. Он стоял, повернувшись спиной к происходящему. Думаю, он обиделся на меня.
За что? Перед кем я виновен?
Ребенка я не оттолкну. Сын, …племянник - не важно. Он – Лоренс. И я - Лоренс.
Стоп! А Лоренс ли? Эти врачи, они такие ненадежные. Я – сборка. Что и чьё там ещё было в меня вложено, кто теперь разберет.
А поэтому и он для меня просто милый, чувствительный мальчик. И все. Я так и сказал. И попросил мать увести ребенка из палаты.
Бет, услышав, что я назвал Марка «ребенком», тут же ворвалась в палату и потребовала, чтоб Стасс ушла. – Вот! Вот! – Она махала какими-то листами, - это акт, составленный полицейскими. Вот читайте: … «сидевшему за рулем мужчине мелким осколком стекла перерезало сонную артерию». Крафт сказал, что за рулем был Роберт. За рулем был Роберт, скажите же ей! Мама, …пусть она уйдет, это Тед, это мой муж! Я требую, это он сидел на заднем сиденье машине! Генри Крафт, он подтвердит, … папа, …да прикажите же ей …не…мой…
Стасси, которую ударили листами по лицу, медленно отодвинулась от кровати. А может, не от кровати, а от Бет, та выглядела помешавшейся разумом.
Ребенка увели. Артур Лоренс, чуть заметным движением руки помассировал себе грудь. И тоже вышел из палаты.
Понимаю. Полтора месяца неопределенности – «будет жить - не будет жить» плюс явный бзик сына после того, как всё как будто бы обернулось в лучшую сторону, совершенно доконали старика. …Понимаю.
Мне поставили укол и потребовали от всех: «Уйдите все. Больной нуждается в покое».
Бет даже не шелохнулась, она присела ко мне на кровать. Простынь, покрывавшая меня, слишком сдавила мне грудь. Мне стало больно.
На требования врачей обе женщины явно чихали.
Бет говорила со мной о любви. Напоминала, где и как мы с ней познакомились. «Это было так мило с твоей стороны. …За мной никто так не ухаживал», - произнося всё это, она смотрела мне в глаза. Будто кроме меня в палате никого не было.
Как и где мы тайком встречались, где первый раз трахнулись, где второй. Всё это озвучивалось при медсестре, докторе и Стасс. Мне не было ни стыдно, ни больно. Да, даже то, что простыня слишком сдавила мне швы на груди – я уже не чувствовал.
Зачем она вспоминала об этом? Я лежал, будто кусок мяса, почти не дышал. Ни сколько не жаль отказаться от неё. Ведь и она отказалась от меня. Ведь так, милая? Раз ты не могла знать, кто из нас кто, значит, ты запросто дала согласие на то, чтоб отключили кислород мне. Ведь так? …Как я тебя называл? Ах, «душка», ах, «солнышко моё». Ах, вот как….Ну, вот, с этим и будешь жить.
Бет рассказала мне, напоминая, по-видимому, как я долго просил её руки у её отца. Как уже через год после свадьбы появился наш Марк. Она говорила торопливо, будто боялась, что ей откажут в её откровениях. – Ты был горд тогда. Ты благодарил меня за сына. Ты подарил мне это бриллиантовое кольцо. Вот! Вот, посмотри! Я с тех пор не снимала его. А вот это платье, ты помнишь это платье, Тедди? Оно мне не понравилось, я хотела голубое. А ты настоял на этом, на лиловом. Сказал, что оно больше мне к лицу, к моим глазам. К моей гладкой коже…
Я опустил глаза. Потом скосил их в сторону. Посмотрел на другую.
Она терпеливо ждала своей очереди. Чтоб поплакать на моей груди.
Еще одна претендентка на мое теперешнее сердце.
Интересно, что расскажет она. Тоже начнет с того, как мы тайком трахались?
Боб подхватил в Найроби жуткий сифилис. Он знал, что он болен. Но, встретив эту женщину в одном из баров военной части, он просто одурел от страсти. Он не сказал ей, что болен. Не скрыл, нет. На такое Боб не способен. Думаю, он был вне себя от страсти. Я его знаю, у него всё через ...перилла. Там же, тем же вечером, прямо в баре, за стойкой он «отделал её как кошку», а после …повел «дурочку - курочку» в ближайшую кирху для разговора со священником. Да, чтоб зарегистрировать брак! Он сказал, что только после всей беготни по мэрам и мэриям, только тогда он признался Стасс, откуда у него «под яйцами волдыри с отливом перламутра». Но…Стасс всё-таки стала Лоренс. Каким чудом он уговорил её – одному богу известно. Красивая она чертовски. Тихая. Не понимаю, какого черта она по военным частям маялась? нашлось бы место в Голливуде. Впрочем, настолько она красива, настолько же, я так думаю, она не способна биться за себя. Совсем не приспособлена к нашей жизни. Ни родни толковой, ни профессии. Боб привез её в дом. Привозил и к нам, для знакомства. Бет приняла новую родню с осторожностью. Ей пары часов хватило, чтоб понять, что кроме «миловидности» ценимого ею в женщинах в Стасс мало. «Фу, Тед, что за биография: папа сгорел в танке, мама – летчица – испытатель? Не понимаю! Думаю, крутит она чего-то. Может, ей нужно было страну и фамилию сменить, чтоб старые грехи прикрыть?» …А потом они оба залегли в клинику. Я сделал так, чтоб ни родители, ни кто-то ещё не узнали об их болезни. «Ты снова выносишь меня, брат?» «Боб, этот «вынос» не тот, чтоб печалиться». «Ито верно! Живём! А болячки, да хрен с ними! На мне ж как на собаке! …Вот малявку жаль. Она всё печалится за будущие трудности. Хотела первого сына именем отца назвать». «А второго?» «Второго? Слушай, не морочь мне голову! Лучше пива в другой раз привези. У меня от таблеток этих уже волосы с тела пропали. Вот, смотри». «С пива, думаешь, отрастут?» «А черт его знает, попробуем, а вдруг. И это, привези мне орхидеи. Розовые». « Для густоты волос?» «Да пошел ты! Стасику подарить хочу. Я на мели. А она дурочка, думает, я её того, …ну ты понимаешь».
Боже, я буду до гроба помнить имя твое. Вера моя в чудо твоё умрет только с жизнью моей. Помоги. Я не люблю ни эту и ни ту. Эту мне обидеть стыдно. А той - я даже в глаза боюсь смотреть. Не могу. Боб любил её. Он не говорил, но …это было. Шутя, он ухаживал за Бет. Дурит, дурит, пока я ему по шее не дам. Бет вспыхнет краской: «Ах, так это не ты? …О, боже! Да когда ж ты станешь нормальным, Роберт?!» «Ни за что! Эй, …эй, Стасс? Тебя устраивает ненормальный муж? …Ну, тогда кидай обниматься с моим братом, я тут. Уводи меня от чужой жены, …умоляю».
Он был чувствителен, но сдержан с ней на глазах. По нетрезвости даже кидался укорять ее, что она так и не может родить ему …Марка. Но он любил ее. Только ее. Я это знаю.
Поэтому и не хочу, чтобы Бет плакала у моего сердца. Это сердце теперь принадлежит только мне. Никак не ей.
– Мне больно. Шов, ты давишь мне на шов.
-О, прости, прости, милый. Доктор?! Доктор, кажется, у него поднимается температура. Он весь горит.
Горит? О чем это она? Я пытаюсь улыбнуться. Но, по-видимому пугаю потугами жену. Она кидается к врачу: «Что же вы стоите?! Он умирает!!!»
Оно лично мое, …моё сердце. А я – бывший Тед, бывший Роберт. …Уйдите все. Теперь нет разницы, кто я.
И не нужно, не нужно цепляться тонкими пальцами за мои ноги. …И ты, … ты тоже уходи. Рассказать Бобу, как его любишь ты - я уже не смогу.
Подошла мать. Смотрит, смотрит, хватает за руку, целует….О, горе! В чем я виноват, ма? Виноват, что остался без царапины?
Я прислушался к себе. Задумался. …Прислушиваюсь, ...прислушиваюсь, …молчит мое новое сердце. А я его пытаю: " Это - мать?" Молчит. "Ты ее любишь?" Глазами вижу – мать. Я видел перед собой ...мать.
Наверно и другой бы увидел перед собой мать.
"Да, - ответило сердце. - Эта женщина - мать".
И всё? …И все?!
Я до шести лет ходил, держась за подол ее платья. Она шутила: «Тедди -гусь - приклеюсь - не - оторвусь". Теперь так делает мой сын. Ему как раз шесть лет. …Что значит «любить мать"?
Она не отдала Боба в пансион, как Теда, потому что от постоянных слез у старшего сына начали гноиться глаза. У Боба резко стало падать зрение. А как только он оказался вне сердитых преподавателей, да при матери – при ангеле своем – слезки высохли, глазки тут же засверкали. Свобода!
Я окончил элитную школу юных бизнесменов в Зеленом городе. Заведение – врагу не позавидуешь! Учиться среди богатеньких жлобов – и тоска, и унижение. Меня там звали по прозвищу. …Пекарь. Иногда Тедди – Пекарь. «С кем курили за воротами?» «А так …Тим Тэйлор, Джон Кеннеди, Пекарь был. Среди кеннеди и тэйлоров ласке не научишься. Целью была изощренная хитрость …от ожесточения завистью. Потом университет. Тоже гонка в тщеславии. Я шел дорогой отца. Это было моё, и правда, родное. Технологический факультет. …«Эй, Пекарь, а чего ты поперся в технологический? Мечтаешь булки печь, как твой папаша?» Я пытался защищаться, но выходило по-детски: «Ты жрёшь наше печенье, не давишься». «Ваше? Это ты про «Лоренси»? Ха! Примазался! Это печенье давно уже в Америке. Вашего семейства мучных червей, ещё на свете не было, когда эта марка расцвела. Ишь, …примазались. Мой дед говорил, твоя прабабка черномазой была. Вот в это я верю. …Тоже мне…лоренси!»
За моё зрение никто не волновался. Я всегда был «здоровым» очкариком. Вот только сердце…. Я не жаловался. Мать не забрала меня из школы, …и не уговаривала стать «колбасным королём».
А прабабка моя действительно была темнокожей. Она бежала с опаленного войной Юга. Прадед был офицером. …Его уволили за неуставные отношения. Он ударил по лицу полковника, потребовавшего от него прекратить «таскаться к черножопой официантке».
У меня была единственная в жизни любовница. Нет, я не о женщинах, которые делали меня мужчиной, я о любовнице, к которой я летел после лекций в университете, …как на крыльях. И не только потому, что был голоден. Она была старше меня на восемь лет. Была пышнотелой, сексуальной. …А вот как пришла пора женится, я …как-то сразу перестал зацикливаться на женской сексуальности. Жена, дом - это так успокаивает. И желания - гаснут. …Любил ли я Бет? Да. Уверен, она дорога мне и теперь. Близка мне и теперь. Хотя, да, ...предала окончательно. Не помню, чтоб я «летел» домой после работы. То в клуб загляну, то к приятелю заеду. Редко когда из офиса или фабрики сразу домой. К Бобу зарулю, если тот где-то тут, в радиусе двухсот километров. Люблю клубиться, устраивать посиделки с коллегами. Кино люблю. Романтику.…Бет была той женщиной, какой я хотел видеть свою жену…. Она вошла в мою жизнь, уверенная в том, что сделала её лучше. Я сам дал ей право думать так. Мне нравится её позиция. Активная светлая женщина. В отличие от жены брата она никогда не мучила своей чрезмерной преданностью. Настойчивым подтверждением своей единственности. …Мне всегда нужно было сначала созвониться с женой, сообщить о том, что я еду домой, а потом уже …появляться в доме. Всё прибрано, всё готово к моему приезду. Меня могут не ждать лично, если я особо этого не требую. Мы как-то сразу решили, что так будет спокойнее для нас обоих. Сыну шесть и …всё у меня в порядке.
И последнее: сына я назвал Марком в честь Марка Тэйлора. Да, я назвал сына именем отца моего злейшего врага – Тима Тэйлора. Тим нам с Бобом приходится сводным братом. У нас общая мать. Она любила Марка, …пока отец не окрутил ее и увел из чужого стойла. Он увел её из семьи. Из дома очень влиятельного, очень состоятельного человека. Увел от сына. Тим был на год постарше нас с Боби. Он был моим злейшим врагом там, в элитной школе юных бизнесменов. Он выдавал меня учителям, хотя мы вместе участвовали в проделках; кидал в интернет мои фото, снятые в душе. …Он писал на мой домашний адрес скабрезные письма, подделывая девичий почерк. …Мать была любовницей отца. Он многое отдал, чтоб она стал его женой. Здоровье, например. До женитьбы он, говорят, обладал крепким здоровьем. Сердце – в порядке, никаких камешков в органах. Её ребенок ещё был грудничком, но она каким-то чудом забеременела. Отец рассказывал, что признак иной расы в его крови всю жизнь портил ему отношения с женщинами. Узнавая о факте, ему отказывали женщины из того слоя общества, где он пытливо искал себе невесту. В конце концов, это сделало из отца расиста. «Ты можешь родить от него черного? Ты за этим к нему убежала?» - рвал нервы ему и его невесте отставной рогоносец муж. Мать действительно волновалась, когда начались роды. И вот пошел первый ребенок. «У вас мальчик, миссис Лоренс». «Я назову его Робертом», - поспешно произнесла утомленная роженица. Ей показали двух её сыновей. «А этот, этот будет Тед. Пусть он будет Тедом. В честь моего отца. Арчи, ты не против?» Отец, не услышал имени второго парня. Он даже забыл поблагодарить жену за рожденных ему сыновей. Он выскочил из родильной палаты и громким ором, выпалил всю свою радость от отцовства …в пустой коридор: «У меня два сына! У меня два белых парня! Так-то вот! Знай наших! Лоренсы навсегда!!!».
Мне почему-то всегда было жаль Марка Тэйлора. …Рогоносца. Он остался в проигрыше. Мать наша с Боби – великая женщина. Никогда её рука не погладила головы Тима. Всю любовь - только нам с Бобом. …Бет, она тоже достойная женщина. Она родила мне Марка. У Боба и Стасс не получилось.
Так неужели ты не дрогнешь, сгусток мышц при встрече с матерью?!
-Ма! Ма, я в порядке.
Кажется, для всей её последующей жизни ей только этого и не хватало. Все, дальше можно молчать. Можно даже спросить ее теперь: "Как вас зовут, мэм?" - её это уже не встревожит и не обидит. «Ма» и всё. Значит, сын жив. Сын её жив. Хоть один ... жив. Тима-то тоже больше нет. То есть, он есть, но …не знает этой женщины. А я вот…узнал её. Чего еще нужно для счастливой улыбки матери? А придуриваться можно. Теперь это не сделает ей больно. – Тедди…
-Я собственно неуверен в этом ...
-В чем, Тедди?
-Ну хотя бы в том, что я - Тедди. Есть какие-то особые приметы, ма? Ты сможешь их назвать?
-Что? А ... ты про это, …это ничего. Ты поправишься, сынок. У тебя, …у тебя немного…
Я хладнокровно закончил фразу. Думаю, она хотела сказать не это. Наверное, она хотела сказать, что у меня теперь все будет хорошо. Но я закончил по-своему: «У меня чужое сердце, ма. Раньше у меня его не было вовсе. Теперь есть. Представь».
После того как ей поставили укол, она решилась вернуться к теме. Решила меня поправить: «У тебя здоровое и …доброе сердце твоего брата, Тед. Сердце нашего милого Роби. Теперь у тебя все будет хорошо. Всё, всё ...в порядке.
-Я не Тед, ма. Доктора дурят…всех.
Мать качнулась.
Врач дал ей успокоительного. Сам забрал у неё стакан и, посовещавшись взглядом с коллегой, указал медсестре: «Готовьте пациента для переезда в рентген кабинет. И…проводите песетителей. Больному необходим покой».
Другой врач стандартно отразил на лице улыбку. - Вам нужно отдохнуть, мистер Лоренс. Э…надеюсь, у Вас нет сомнений, что Вы действительно Лоренс?
Вопрос не насторожил. И даже сказан был так, что ответа не требовал. Врач посмотрел в сторону посетительниц.
-Думаю, на этом сегодняшнюю встречу с вашими близкими мы завершим…
-Чем, доктор?
Врач замер. Затем наклонился к моему лицу и …ещё более натянуто, произнес: «Вообще завершим».
Мать только кивнула врачу. Сама же взялась за мои руки. Долго смотрела на меня, плаксиво улыбаясь. – Всё, всё будет в полном порядке. Как всегда. Я в это верю, сын.
То, что моё новое сердце стало вышивать крестами, …я замечал лишь чуть. Мне ж всегда были привычны боли в области груди. Сердце моё вечно то замирало, то заходилось. Вполне терпимая боль.
А вот другие по-видимому были обеспокоены моим положением больше. Они всё поглядывали на прибор, который мне был не виден из-за спин двух врачей. Голубые и зеленые пики осциллограмм показывали на неблагополучие в ритмах пришлого сердца.
Обняв обеих невесток, мать вышла из палаты.
-Я буду поблизости. Я буду…
Где будет жена моего брата – мне стало не интересно. Вдруг нахлынула такая тоска, что казалось ещё чуть-чуть, и я снова начну наблюдать за собственной гибелью откуда-то со стороны.
Но пришел отец. Как не пытались от него избавиться – ни в какую! Отец был серьезен. Он был взволнован. Он оглядывал меня …всего. Всю мою вытянувшуюся под простынёй фигуру.
Я действительно сдал в весе. Уверен, я казался ему слишком вытынувшимся на больничной койке.
Он смотрел мне в лицо. Он будто не слышал слов врачей. Он смотрел мне в лицо. Думаю, в нём что-то было не так.
И вот тут я понял, да, именно сейчас, я понял, кого он во мне ищет.
-Боб, всё будет хорошо, ты только …держись. В тебе сердце…брата. Это должно поддержать тебя. Это поможет….
И в такую минуту, …и в такую минуту я не захотел быть с ним нежным. - Я не Боб.
Он будто обрадовался. Он отодвинул врача, преграждавшего ему путь к кровати.
-Да я знаю, тебе нравилось твое полное имя. Роберт. Тед звал тебя Бобом. А когда ты был маленьким, он звал тебя Бе – бе. Ты злился и бил его пластмассовым молотком по лбу. Тед плакал. А ты начинал успокаивать его: «Те- те». - Отец всхлипнул. – А если ты Тед, …перестань травить Бетти. Она может сойти с ума.
-А ради чего? В её Тедди всё равно нет сердца. Впрочем, как и в бедном Бобе, …у него его тоже уже нет.
-Нормально. То, что сделали врачи, это нормально. Подвиг, да, он делает им честь, …профессиональный подвиг. Там, за дверью репортеры. Там, …ваши с Тедом друзья. Все хотят видеть тебя.
-Любопытство.
- Они люди. Они люди, и верят, что с сердцем брата ты станешь теперь …вечным. И, пожалуйста, не пугай мать. Хотя бы прикинься здоровым.
-Есть проблемы?
Папа, на него внешне я был похож меньше, чем на мать, оценил мой вид. Он вздохнул и сел на край кровати. Почти правдиво, пообещав врачам, что через пару минут уйдет.
Он бережно откинул простынь, прежде чем сесть. Врачей стало уже трое. Они нервно ждали окончания нашей встречи с отцом. Но тот как будто не замечал их.
Прошло две минуты. Отец смотрел мне в лицо. Кажется, эти минутки пошли на то, чтоб раскрыть для него секрет, что я более Тед, чем Боби.
-Вам лучше уйти, мистер Лоренс. У нас проблема. У больного лихорадочно изменяется давление. Возможно, это от волнения. Мы хотим сделать снимки сердца. Вы нам …немного мешаете.
Отец вскрикнул, испугав даже меня: «Да это ж он всех тут держит на нервах!»
-И всё-таки, мистер Лоренс…
Меня осматривают. Меня выслушивают. Мне делают очередной укол.
От отца требуют уйти. Медсестра нагло берется за локоть отца.
Тот поднимается. Но по-прежнему смотрит мне в лицо.
Он идёт к двери, но…возвращается. - У тебя сын, …у тебя проблемы. Если ты не перестанешь продолжать свой бред о том, что ты не Лоренс, …так ты и не будешь Лоренсом и вот здесь вот ...
Отец ткнул указательным пальцем в спинку кровати. Там, где обычно вывешивается доска с указанием температуры, давления и прочей медицинской чепухи. - Вот здесь напишут: "Сумасшедший". И это имя станет твоим. Тебе это нужно, сын?
Я осторожно повел шеей - нет.
Отец, глядя мне в глаза, закончил: «И нам это не нужно. С Боби горе. Нет больше с нами Боба. Но есть Тед. Тед Лоренс, у которого сердце Роберта Лоренса. Пусть так. Пусть так. Надо выжить, сын.
Отец вздохнул, отвернулся к двери. Потом снова ко мне. - Вот и думай. Хочешь уехать отсюда уже через пару недель, как подживут твои швы, уедешь. - Еще сильнее хмурость – А если …будешь пугать жену и сына, таращится на невестку, как на воровку, доводить до неврастении мать - я дам согласие на консилиум психиатров. - И еще капля угрозы. - В роду Лоренсов не было и не будет идиотов. Все! …Ты что - то хочешь сказать?
Я молча смотрю на него. Он – на меня.
И я знаю, ...знаю, кого он видит во мне. Не Теда, нет. Свою личную Надежду. Надежду на спокойную старость, на благополучие. А я …не Тед. И Роберт .... или Бе-бе - мне все равно.
-Нет. У меня нет к Вам вопросов.
Отец будто сначала не понял. Затем резко раскрыл глаза, приоткрыл рот, но…тут же взял себя в руки. Большая практика общения с сыном – перекати поле сделала его устойчивым к подобного рода «шуткам». ОН сощурился, сделал короткий выдох (ху!) и произнес: «Тогда до встречи. Сын. Поправляй здоровье".
«До свидания, папа "- это, естественно, я не сказал.
***
Кризис миновал. Не врачам, мне он ещё раз доказал, что не сердце самое важное в человеке. Когда Боба пытались вернуть к жизни, начало действовать всё: почки, работала печень, сердце подавало надежду. А вот мозг не включался. Не включалась лампочка. Не включалась. Мой мозг начал «исправлять» здоровье сердца Боба. Он упрямо гнул его к неритмичности.
Но я умею с этим ладить. Сколько сил хватит – будем ладить.
От встречи с Бет я вновь категорически отказался. И не потому, что молодой врач, тут же работавший при ординатуре, потихоньку проинформировал меня «об очень важном»…на его взгляд.
-Мистер Лоренс, я считаю своим долгом поставить Вас в известность, завтра, на завтра назначен консилиум врачей. …Психиатров. Ваша супруга, она настояла на том, чтобы было проведено ещё одно обследование. Она настаивает, говорит, что пока Вы не можете уехать отсюда. Она требует проверку вашего психического состояния. Вы понимаете меня?
Я молча кивнул ему.
Он смутился. Кажется, его удивляет моё спокойствие.
-Мистер Лоренс, на мой взгляд, Вам нужно быть более чем осмотрительным в словах. Не желание Вами признать очевидно, что Вы – Тед Лоренс, это может очень осложнить ваше положение. Вы меня понимаете?
Я молча кивнул. И молчу. Не «благодарю вас», не «спасибо, что предупредили», молчу и …молчу.
Врач прочистил горло. Подождал ещё, повозился с моей подушкой и …вдруг резко поднялся со стула, что почти не стоит у моей кровати пустующим, и ушел.
Отец, по-видимому, упирался до последнего. Через час, как ушел молодой ординатор, ко мне зашел врач. Он представился, и как-то сразу заговорил о душе. Да, именно заговорил о душе, а не по душам. Я переспросил его: «Так вы – психиатр, не священник?»
Человек пристально посмотрел на меня. Затем резко, именно резко улыбнулся. – Мистер Лоренс, Вы можете считать меня хоть космонавтом, но и на взгляд последнего вы – пытаетесь играть неприсущую Вам роль. Актер Вы неважный. Вот печенье мне ваше до сих пор нравится. Оно нравится моей бабушке, моему трехлетнему внуку. А …актер – нет, и не пытайтесь уговаривать меня.
Душа….Мне еще никто официально не объявлял, что во мне чужое лишь сердце. так вот почему он начал разговор с того, что спросил, где на мой взгляд может находиться душа у человека. И я ответил, не задумываясь, что, возможно, она - душа в селезенке. Та лопается словно надувной шар в таких случаях, как мой. «Я жду рождение новой души, доктор Фридман. Я даже уверен, она уже родилась, но…пока ни как не определюсь в каком именно органе».
-Я позволю себе напомнить Вам, …э…позвольте мне называть вас по имени. Мой возраст…
-Нет.
Врач улыбнулся. – Хорошо. Итак, …мистер Лоренс, я позволю себе напомнить Вам, что сердце, которое так благополучно переместили вам из груди вашего погибшего брата, ожило. Ваша душа нашла себе неплохое пристанище. Сердца родного брата – близнеца – какой сердечник не мечтает заполучить столь подходящего донора.
Заметив мою гримасу, Фридман чуть заметно усмехнулся. – Да, немного жестоко. Простите. Но разве было б лучше похоронить это сердце…и вас рядом? Ваше сердце напрочь отказалось трудиться. Но оказалось, оно не в праве указывать на выход такому крепкому организму, как ваш.
Он сказал мне, что «душа, живущая во мне, не чужая, а та же самая, только теперь ей жить в новом для неё доме. «Пусть что с новыми проблемами. Знаете, как при въезде в новый дом: то стены поведет, то дверь перекосит. А тут вдруг ещё обнаружится, что вода в этом доме не того вкуса. Так бывает. Надо терпеливо привыкать к новому. И кто сказал, что нужно напрочь отвергать старое? Тело, а более всего голова – сеятель принципов и привычек – они ваши. Лично, именно ваши, мистер Лоренс. На мой взгляд, Вы должны гордиться своим благополучием».
 Я - гордость клиники. Гордость нашей отечественной хирургии. Обо мне написали в журналах, сообщили газеты. Да, меня показывают по телевизору. Чуть ли ни ежедневные отчеты. И каждый день с новой картинкой: как ест, как пьет, каково состояние анализов «господина Лоренса, который производит для Америки всеми любимое «лоренси». Как …двухголового новорожденного …на потеху публике показывают. Раньше, увидев себя по телевизору, в качестве особой рекламы нашему товару, я был горд. «О! Бесплатная реклама!» Теперь это не реклама. Не мне, не нашему товару. Так, просто тема, чтоб было о чем поговорить за семейным ужином. Быть может, цели и выше. Допускаю, кого-то это может заинтересовать. Какого-нибудь сердечника – горемыку. …Только вот есть ли у него брат близнец? …Только вот захочет ли он, лишить его сердца ради собственного блага?
- Спасибо, док. Теперь во всех медицинских справочниках напишут мою фамилию. "Лоренс – человек из Лос-Анджелеса - жил с импортированным сердцем столько-то,…пережив…».
Врач испытующе ждал имя, которое я назову. Но провокацию затеял я и я себя контролирую: «...своего ближайшего родственника на столько-то».
Все под контролем Я объявил себя Лоренсом и человеком. Этого достаточно для моего очередного посетителя. Пожелавшего поговорить о душе в разрезе психиатрии.
-То есть, я так полагаю, доктор Фридман, мне всё же дадут возможность нормально пожить, ну хотя бы для чистоты эксперимента. Я, конечно, понимаю, врачи – тоже люди. Люди, обладающие некоторым сортом душевности и долей любопытства. Но я надеюсь, что и они перестанут, наконец, давить на меня, на сохраненные во мне нервы, на чувствительную к инородному сердцу душу мою своими чрезмерными требованиями.
-Я понимаю. Кажется, я понимаю, о чем Вы. – Врач покосился в мою сторону с не срываемым профессиональным любопытством.
- А тут ничего сложного, чтобы не понять: я требую признания во мне иного человека, не Теда Лоренс, не Роберта Лоренса.
-Так какое же имя Вы …э…требуете? Ведь у человека должно быть имя.
-Разумеется. Но с определением его я пока не спешу. Я ж «вновь» рожденный. По всем законам нашего государства требовать от меня ежеминутного решения такого вопроса – неправомерно. Достаточно того, что я признаю свое родство с Лоренсами. Я подтверждаю, я - сын Элизы и Артура Лоренса. Мой долг поддерживать и заботиться о них, как о родителях. Однако настаивать на том, чтоб я взял на себя заботу о семье Теда Лоренса или требовать с меня оплату долгов Роберта Лоренса - это уже слишком. …Вы понимаете, о чем я, доктор Фридман?
-Но ведь у Элизы и Артура Лоренса было только два сына: Роберт и Тед.
-Вы правы: «было». А вот теперь, после медицинского вмешательства их обоих не стало. Появился некий гибрид из двух сыновей, имевшихся у Лоренсов ранее. Некий. Тедо-Роберт. Но это имя мне не нравится. Оно есть напоминание о грустном. Не таскать же мне его всю мою благополучно доставшуюся жизнь!
Фридман слушал меня внимательно. Оценивал моё вдруг приподнявшееся настроение. И, кажется, (очень на это надеюсь) понял, что я нормален физически, но что давить на мою психику и такому спецу, как он, пока рановато.
Однако ему хватило смелости предупредить меня о давлении со стороны моей супруги. Он сказал мне о предстоящем консилиуме. «Мой долг предупредить Вас».
Ах, здоровья бы мне, всех бы освободил от долгов!
К вечеру от меня, наконец, отлепили все эти мерзкие липучки - датчики, и я сумел-таки позволить себе элементарно человеческое удовольствие - встать и сходить принять туалет.
Унитазом порадовали, никогда не видел регулируемую по высоте сантехнику. Сподобился! Удобно. …Сидя на нём, я думал о Бетти. Что её так напугало? Моё нежелание признать себя Тедом? Или то, что я считаю себя после всего случившегося другим человеком? …Была ли любовь? Впрочем, об этом чуть позже. А-то неудобно как-то, …хотя и тут можно порассуждать о подлости вообще.
Отец действительно дал согласие на консилиум. Только моя бедная Бетти зря беспокоилась, бедной она никак бы не осталась. Нет, ей от Лоренсов – ничего, это предусмотрено свадебным контрактом. Она получит лишь «выходное пособие» по разводу со мной. Никаких поводов увеличить сумму, предусмотренную свадебным контрактом, я ей за нашу совместную жизнь не дал. А вот Марк – сын, который так и не знает наверняка кто я: отец или очень любивший его дядя Роберт (ребенку мало табуляграмм и медицинских отчетов; мало, что я зову его «сын»), он получит всё. Всё, что ему будет необходимо для дальнейшей жизни. Я никогда не откажу ему в том, чтоб поцеловать его, погладить по темноволосой голове. …В отличие от матери моей я не способен вычеркнуть сына из моей …другой жизни. Любовь парнишки, к счастью для меня, не зависит от того, насколько мы родственно близки. Бет, мне почему-то кажется, от обиды, попытается нас разъединить. Я не буду настаивать в суде, чтоб у моей ветреной супруги отняли ребенка. Это было б бесчеловечно. Я знаю, во многом она не откажет себе, но не в счет счастья Марка. Я уважаю мою супругу за эту черту характера. Повесить воспитание парня на элитные школы или бабушек – нет, я сам прошел это. В общественном воспитании нет особых преимуществ, а вот убогость некоторая по части душевности может быть отбита вместе с печенью. В суде мы договоримся по поводу встреч с сыном. Однако спекулировать на моей любви к нему - я ей не позволю. Да, думаю, в воспитательных целях, спотыкаться о наши слезы – не следует.
Консилиум….
Троица под названием «независимые светила», откуда-то выкопанные Бет, весьма криво косилась в сторону Фридмана. Тот перемещался между ними бочком и предпочитал молчать после парочки явных игноров со стороны коллег. После сорока минут активного общения меня «раскусили», обозвав «простаком симулянтом». «Вы можете осознавать себя «иным», да хоть инопланетянином, ваше право, мистер Лоренс. Но вот документы, эти Роберта Лоренса, эти – Теда Лоренса. Ваши вот эти. Законные документы. Документы реального гражданина США. Тому масса доказательств. Так Вы по-прежнему настаиваете, что ваших документов тут нет?» У меня не было выбора на тот момент. Честное слово, вспомнил даже про Ганди, про его «ненасильственное сопротивление насилию». Подумал ещё немного …и потянулся за документами.
Теперь последнее.
Я о той, что, …думаю, от безделья, кружит и кружит у моей палаты каждый божий день. Глупышка зовёт меня Робертом, не смотря ни на какие предъявленные ей доказательства того, что на кладбище номер один в могиле под пятизначным номером лежит её законный муж. Я запретил её впускать. Так она хитрит! Она устроилась сюда …мыть грязные миски после обедов больных. Тем самым чуть совершенно не сведя на кладбище мою мать. Всё свободное время эта кукла с глазами ящерицы караулит меня. Выжидает, когда приставленный к двери моей санитар уйдет на перерыв. …И тут же забегает ко мне. И называет «солнышко моё, Роби». Ну что за устойчивая глупость! …Хотя некоторую грусть наводит.
Помню, был один фильм. Не помню названия, …военный какой-то фильм. Там главная героиня ищет своего мужа среди только что освобожденных заключенных. Она знает, что он жив. Что он идёт в тесной толпе, в рыхлой колонне по дороге. Она знает, что он здесь, среди этих одинаково одетых, одинаково изможденных, со стёртыми в фигурах и лицах характерными отличиями .... И вот она на медленном ходу, привстает в открытой машине и пытается его узнать взглядом. Пристальным взглядом, скользящим по серой однородной толпе она ищет его. В рыхлой волне из боли она пытается узнать каплю личного счастья. …Она ищет своего мужа. Это потом, позже она выбежит из машины, начнет метаться вдоль дороги, будет звать его по имени, уже не в силах найти его сама…
…А пока, пока она, чуть привстав, прямо из машины, на ходу пытается убедить себя, …будто Т. Лоренс - это уже имя нарицательное. …Глупышка, не стал я похожим на брата тогда, как же мне сделать это теперь?
***
Я попросил снять табличку с двери моего кабинета. В первый же день своего пребывания в офисе, издал приказ, что генеральный управляющий компанией не Тед Лоренс, а …- …А я до конца дня подумаю, и …мы закажем табличку. Пока распорядитесь снять эту. Спасибо, Оли, можете идти. – Я отодвинул фирменный бланк для приказов.
-Сэр?..
-Да, пока всё. Можете идти.
Отец, мы поговорили и оба решили, что обрывать обычный ритм моей жизни не стоит. Пока у меня хватит сил, я буду вторым лицом компании. Буду поддерживать имидж крепкой семьи. А вообще-то, это всё для отца. Его появление в офисе сильно не меняет погоду в компании, но, я тоже заметил, людям это важно, что отец или я мобильны. То я в Европу, то он – в Китай. То здесь, то где-то там, мы отслеживаем общую картину процесса. Представляем свой товар. Люди, по-видимому считают, раз там тоже едят наше печенье, значит, и их жизнь…продолжается. У нас нет высоких прыжков по зарплате, зато здесь любят трудиться те, кому важна стабильность. Я, например, очень ценю труд людей, отслеживающих принципы политики качества нашей компании. Сколько часов со своей руки я раздарил таким специалистам. …Достойны. И мне было приятно, что меня не просто любезно поприветствовали в первый день моего появления здесь после кардинальных изменений в моей жизни. Люди тянули ко мне руки, крепко пожимали мои, говорили теплые слова. Некоторые касались моего плеча, будто касались…удачи. Да, было такое странное чувство, что они поверили в мою удачливость. И это отразилось во мне взаимностью.
Испуганная секретарша поступила мудро. Она табличку сняла, но, предвидя, что с подбором имени у меня возникнут трудности, заказала надпись "Генеральный управляющий ЛоренсКомпани». Вот с этим «именем» я и тружусь пока.
Я требовал от адвоката задуматься о том, чтоб сменить мне все документы. Мне было стыдно носить права, паспорт на имя Теда Лоренса. Правда, ощущение таково, будто я наглею, живу по чужим документам. Это настолько давит на меня, что, ложась и вставая с постели, я думаю об этом. О своём новом имени.
Да и проблема с накоплениями ...волнует. Я тружусь не только для себя. А денежки мои ...уходят на счет какого – Те-те. Это как?!
Я наседал на адвоката с интенсивностью единственного родственника, не учтенного в зачитанном завещании. А тот - пес двуликий бегал из моего кабинета прямёхонько в кабинет напротив. К моему отцу - главе Совета директоров компании.
Адвокат докладывал ему о странностях в моих желаниях. Лоренс старший - человек сухой и очень несентиментальный. Он тут же ответил: "Меняйте!"
Сам этот приказ я, конечно, не слышал. Но дело сдвинулось. Так как теперь адвокат сам стал приставать ко мне, будто к бабе на сносях: "Как звать-то будем?"
И я назвал себя…Агоний.
Мать моя - в слезы. Добрая женщина. Она все еще верит в наличие сердечности во мне ....
А та, что и после суда, после развода, к величайшему моему изумлению считает меня своим мужем (никак «не бывшим мужем»), та вообще первое время заикалась, будто в испуге. Ведь я быстро ухватился за придуманное мною имя. А она, Бетти, вдруг ошибаясь, назвав меня именем …чужого мужчины, начинала заикаться и оправдываться: "Прости меня, милый. Прости, я забыла. Ой! То есть, я не забыла, а напутала. Ой! То есть, не напутала, а ...извини. Извини, Аг, извини. Я когда-нибудь привыкну".
С мальчиком было проще. Своим приятелям смену имени отца он объяснял так: "Мой отец купил себе новое имя. Он был просто Тед, а теперь у него имя, как у химического элемента. Есть Германий, есть Плутоний. А мой папа - Агоний. Это по имени греческого бога. Того, что руководит сектором в царстве Аида". Этот детский лепет я услышал собственными ушами на дне ангела сына. Он пригласил меня в гости. Я оставил Марку дом, и …впервые в тот день мог походить по нему, потихоньку забывающему своего старого хозяина.
Умный мальчик. …Марк Лоренс.
Кстати, я позвонил своему бывшему недругу – Тиму Тэйлору. Моя новая харизма позволила сделать мне это без особого напряга. Спросил, как дела, как жизнь. Про здоровье его отца спросил. А, узнав, что уже полгода, как тот умер, ничуть, впрочем, не огорчась, прямо заявил: «Он не умер совсем, Тим. Память о нём будет ещё долго жить. Я назвал в честь твоего отца моего сына».
Я думал, он спросит, не черный ли он …мой сын. Я плохо подумал, потому что он сказал другое. Тим Тэйлор сказал: «Спасибо», - и положил трубку. А в следующие выходные мы встретились. По его просьбе. Заехав за матерью, мы направились на кладбище. Собственно от могилы Марка до места, где отдыхает наш сердечный Роби, было недалеко.
***
А теперь только о Стасс.
Я - не выродок. Хотя бы потому, что из стада, которое тучей кинулось на вакансию в моем личном благополучии, я сразу выбрал одну. Только одну.
Я не знаю, как ухаживал за ней Роберт. Как её любило его сердце. Мне плевать на то, что капал мне на нервы …чья-то рассудочность. Я - новый человек. С новыми вкусами. И если я выбрал её, то не потому что шел по протоптанной кем-то дорожке. Я - Агоний Лоренс тенью ходил за Стасси Лоренс. Запрещая ей даже вспоминать о другом, я сделал всё, чтобы она склонила свою голову к моему сердцу.
Почему? А вот тут, думаю, повелело оно – моё сердце. Ведь разумом я понимал, это абсурд, зачем же доходить до него, я же не на острове живу. …И вот тут оно заупрямилось. Скорая, снова клиника. Снова ожидание близких за дверью палаты.
Уж теперь, казалось, что ей там делать? А она терпеливо пережидала всех. Ночами она просиживала, держа в своих руках мою руку. И моё сердце дрогнуло. Наверное, в том же самом ритме, в котором заставляло моего брата вспомнить об оставленной им далеко-далеко жене.
Трудно ей было называть меня Аги. Знаю, трудно. Но ее сбивчивость научила меня терпению. Оказывается, в любви это важно.
То, что она беременна, меня нисколько не удивило. Но я вдруг почувствовал некоторую нервозность в связи с этим событием.
«Миссис Лоренс родила дочь, мистер Лоренс».
Темнокожая медсестра смотрела мне прямо в глаза. Сердце моё ёкнуло. Не болью, нет, каким-то странным образом, не пережитым ещё мною чувством.
Мы не были супругами. Я не обязан был присутствовать при родах. К тому же срочная командировка….Впрочем, на счет последнего я лукавлю, я сам напросился в неё. Я был в сильном волнении.
«Девочка …очень симпатичная. (Я затаил дыхание; моё сердце стучало медленно, я мог вот-вот грохнуться на плиты пола в фойе клиники) – У миссис Лоренс родилась темнокожая девочка, сэр. С серо-голубыми глазами. …Вы хотели что-то передать вашей родственнице?»
Я обошел медсестру. Для выяснения одного очень важного момента мне требовалось увидеть Стасс.
Я резко толкнул дверь.
Стасс напряженно улыбалась. Она трудилась. Мать пыталась всунуть темный набухший сосок груди втиснуть в малюсенький рот не желающей есть крохи.
-Солнышко моё, ну хоть один разочек. Прошу тебя, капельку молока, ну же…
Не резко, будто не желая отвлекаться на мелочи, Стасси посмотрела на дверь. – А! Вот и ты. Здравствуй. А мы вот…спим и не желаем обедать.
Букет цветов был слишком большим. Я касался головками изысканных роз пола.
-Стасс, ты согласна стать моей женой?
Она улыбнулась. Помолчала. Посмотрела на ребенка.
Да, какой-то смысл подумать был. Теперь эта женщина могла быть спокойна. Она обеспечила благополучие и себе и своему ребенку. Ведь я не женат на вдове моего брата. Стасси Лоренс мне не супруга. Любой закон будет на её стороне, и она имеет право требовать …лучшую для себя сторону.
Стасси ответила: «Да», - не поднимая головы, не отводя взгляда от дочери.
Я обалдел.
На столько, что тут же развернулся и вышел из палаты. Подметая букетом, как веником, коридор, я дошел до выхода из клиники. Та же темнокожая медсестра слегка «разбудила» меня вопросом: «А …может, цветочки всё-таки здесь оставите? А-то там репортеры …за дверью. Вам, думаю, фру- пассажи не нужны».
Я сморгнул, тупо глядя на халат, обтягивающий объемную фигуристость медсестры.
Сунув букет ей в руки, я снова развернулся и вернулся в палату.
 ***
 
Моя дочь звала меня «папи Агу-у». Тоже не плохо.
Пока никто не переживал порога отторжения. Два года, четыре. Более крепкие жили шесть, восемь лет. Был один, прожил двенадцать. Все эти годы в них жило чужое сердце.
Сколько отмерено мне - не знаю. Но я помню, моё новое сердце мне не чужое.
Может потому, именно я и выжил в той катастрофе, что просто обязан был дать жизнь этой крохе…с рыжими, как у матери волосами, с серыми, как у меня глазами …и шоколадной, как у прабабки кожей.
-Ну, шоколадка наша, иди к дедушке.
Кроха обнимает седую голову Артура Лоренса и весело чихает ему в волосы. Потом бежит за котом. Тащит его в обеих руках. Показывает гостю. – Деда, а вот это наш Люсьен.
Даже если я и не смогу увидеть этой сцены, я благодарен брату за то, что теперь она вполне реальна.
А пока что ж, стучи сердечко, раз живое.

Апрель 1998 Пермь
изм. апрель 2007
mel5@yandex.ru