Этаж

ЭТАЖ

1

Створки с лязгом сомкнулись в очередной попытке стряхнуть со своих стекол целомудренную просьбу «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ». Поезд неловко тронулся и, проехав немного, резко затормозил.

«Ну вот, не хватало только опоздать», - запаниковал Захар.

В таком случае можно было вообще никуда не ехать, и поставить крест на заманчивой перспективе занять ступеньку, ведущую прямёхонько в закрома родины. От одной только мысли, что непредвиденная заминка способна грубо вмешаться в личную жизнь, могло поплохеть.

Когда станция уже готова была вновь замельтешить перед глазами, он увидел, как двое мужчин удерживали на уплывающем перроне вырывавшегося из их рук человека.

«Шизик, блин. Жить, дураку, надоело», - по-своему поняв ситуацию, заключил Захар.

Но тут же его осенила и другая догадка: «Закон парных случаев».

Ровно неделю назад на этой же станции он своими глазами видел распластавшееся на полу тело, на которое чья-то бывалая рука уже набросила чумазый уборщицкий халат.

Оказывавшиеся рядом люди, понимая, в чем дело, норовили быстрей проскочить мимо. Мало кому хотелось лишний раз глядеть в сторону бедолаги, не подозревавшего, может, каких-нибудь пять минут назад, что моросящий наверху дождь - не самое худшее, что ожидало его сегодняшним утром.

Вот и получалось: дважды на одной и той же станции, в одно и то же время случились события крайнего порядка, очевидцем которых довелось стать Захару.

О существовании в повседневной жизни простого, как старушечья хитрость, закона он услышал давным-давно от полузабытого знакомого по кличке Граф. Непостижимым образом почти дословно вдруг вспомнились рассуждения бывшего зэка, втолковывавшего юному Захару, и двум его друзьям, причину, по которой вдругорядь пришлось отправиться на нары.

- По всему, мля, не должен был сесть. Но если ты влип раз, то хана, пацаны! Будет второй. Вот по дороге, мля, едешь – авария. Сто пудов - дальше увидишь еще одну. Закон. Никуда не денешься. Отвечаю.

Почему в мельчайших подробностях всплыл пустопорожний разговор многолетней давности - было непонятно. К тому же, вряд ли можно было вообще увязывать вместе случившиеся факты, имевшие между собой мало общего.

Тогдашний эпизод в подземке Захара мало тронул. Вызвал лишь легкий приступ дурноты и, вслед за тем, досаду на самого себя, некстати зацепившегося взглядом за две оттопавшие свое подошвы. Нынешний же, не завершившийся трагедией случай, только от воображаемой картины броска человека на рельсы покрыл испариной. Почти сразу по пояснице пробежала холодная струйка, заставившая страдальчески поморщиться, словно сальные полы савана коснулись лица самого Захара.

Тыльной стороной ладони он с нажимом провел по лбу и зажмуренным глазам, пытаясь максимально прочувствовать прикосновение руки.

«Там труп. Тут самоубийца. Все в обратной последовательности», - стараясь привести мысли в порядок, размышлял он испуганно, попутно пытаясь обнаружить еще и логику в наборе случайных событий.

Порой в его сознании возникали фантазии, увлекавшие тайным смыслом и требовавшие незамедлительных расшифровок. Но все это более походило на странную игру, чем на сознательное отслеживание закодированных знаков судьбы. Во всяком случае, мистикой он не страдал. Сопоставления могли завести далеко, но самоконтроль и здравый смысл не позволяли подвергаться панике даже в тех случаях, когда на основе реальных фактов рождались прогнозы, способные ввести в уныние самого буйного оптимиста.

В этот раз ничего мрачного жизненные эпизоды не расшевелили. Но, так уж устроено большинство людей: случайности и совпадения, создающие видимость интриги, заставляют искать тайные взаимосвязи, разгадывать головоломки, постоянно подбрасываемые жизнью. Когда же ответы не находятся, закрадывается страх и перед самой действительностью и перед заслоняемым ею будущим.

Известно также, что простым людям в головы, как правило, приходят такие же простые мысли. Но только не дай бог задуматься над ними. В процессе работы ума на месте первоначальной ясности тут же появляется полнейший туман, способный, к несчастью, сбить с толку и отравить любое существование.

Захар должен был убедить себя, в том, что судьба благосклонна к нему. И как ни прикидывал он, по всему выходило, что хлебное местечко, о котором раньше приходилось только мечтать, само плывет в руки. Тому были неопровержимые свидетельства. Всякий раз, когда судьбе было угодно преподнести ему приятный сюрприз, он переставал вспыхивать от всякого чирканья о шершавую действительность. И сейчас он не без удовольствия отмечал, что его уже не раздражают вещи, совсем недавно вызывавшие бурное неприятие. Захар обрел душевное равновесие.

Плевать он теперь хотел на выгребаемую жменями из почтового ящика бумажную шелуху. Пропало стойкое желание при случае подцепить ногой визгливого соседского пса, не считавшегося с правом жильцов на спокойное и тихое утро. И уж совсем не реагировал он на припаркованные на тротуаре машины, по которым раньше хотелось пройтись бейсбольной битой.

Обычных раздражителей, располагавшихся на любом маршруте, было так много, что исчезновения, как минимум, половины из них Захар не мог не заметить.

Догадывался он и об источнике, вселившем в него нирвану. То были слова, услышанные при первом знакомстве из уст потенциального работодателя. Захар решил, что откровения, поведанные вальяжным содиректором, давали гарантию на положительный итог в получении вакансии.

- Тык-это… работать не могут. Иждивенцы, - жаловался он гулким голосом. – Раньше люди, когда нужно было, шли… и в поле… на полях работали. А тут все кто-то им виноват и … ищи. Команды нет.

Захару за этими с трудом подбираемыми, но решительными, как штрихи на бумаге едва научившегося держать карандаш ребенка, словами удалось рассмотреть измотанного боями полководца, попавшего во вражеское окружение. Понимание возникло интуитивно, как будто некий декодер вдруг заработал внутри него и стал выпрямлять поступающие извне кривые сигналы. В них он распознал зов о помощи, содержащий короткое, но емкое слово: «Спасай!».

Не откликнуться на него было невозможно. Захар беспрестанно и с воодушевлением внимал каждому слову говорящего. Да и в каком месте сбивчивого монолога он мог возразить, если весь смысл дальнейшей эмоциональной, но весьма сбивчивой речи вмещался в простое: кто не работает - тот не ест? Захар в тот момент безоговорочно разделял постулат, оспоренный жизнью бесчисленное множество раз.

К тому же и возражать было неуместно. Иллюстрацией справедливости устойчивого заблуждения служило почти музейное убранство кабинета. Многочисленные аксессуары в виде кубков, тарелок, кружек, медалей, вываливающихся из стеклянных витрин; огромные расписные вазы, керамические животные в натуральную величину, щерившиеся с пола на посетителей, - все это безмолвно кричало о том, что здесь работает почитаемая личность, достигшая всего своим горбом.

На меленьком столике по левую руку от хозяина в достойных рамках стояли фотографии руководителей золотого звена в окружении столь же богато обрамленных домочадцев. На стенах, под стеклом висели почетные грамоты, дипломы, благодарности, полученные их владельцем Балагановым Михаилом Сергеевичем из рук тех, кто по-отечески строго смотрел на его курносый профиль с фотографий, расположенных на приставном столике.

Однако из огромного обилия экспонатов внимание Захара больше других привлекла любопытная вещица, происхождение которой было возможно лишь благодаря незаурядному упорству ее создателя. На полке, удерживаемой на стене массивной, выполненной в стиле ампир консолью, лежала часть распиленной пополам двухпудовой гири.

- Настоящая? - удивился Захар.

- Спрашиваешь! Антиквар. – с любовью глядя на свою половину, подтвердил гордо Балаганов.

- А другая где часть? Известно?

- Тык-это… хрен его знает. Скорей всего где-то в Киеве. Где ж еще?

Нельзя было не заметить, что обладаньем этой вещью он гордился, и что она ему была бесконечно дорога.

Расставались почти соратниками.

- Команда нужна… а не хлопать глазами…

- Верно… точно, - твердил Захар. Жеребячьи кивки выдавали его готовность записаться в команду.

Это желание продолжало разгораться всю прошедшую после первой встречи неделю. Мысли сосредоточивались на воображаемых заданиях и на том, каким инициативным и исполнительным он будет в новой для себя роли. Уж лицом-то в грязь не ударит. Что он, хуже всех тех, кто едет сейчас в этом вагоне в свои безвестные фирмы, в офисы, к делам, про которые никто никогда не узнает?

«Мы еще себя покажем. Дай только бог, чтобы все срослось», - подумал Захар.

С этой мольбою он шагал вверх по эскалатору, перепрыгивал через лужи, направляясь к огромному серому зданию, награжденному сияющим прямоугольным орденом, на котором кроме мелких и мало значащих для обывателя слов большими черными буквами было выделено главное - «Всеобъем».

Перед входом он оробел, попытался нащупать через пиджак, имевшийся во внутреннем кармане удостоверяющий личность документ, но, даже убедившись в его наличии, уверенности и спокойствия не прибавилось. Так и не взяв себя в руки, он мысленно перекрестился и вошел в массивную дверь, за которой строгий охранник сличал правильность имевшихся у него записей с оригиналами.

Захар, может, и дальше трясся бы от охватившего его волнения, но, успешно пройдя процедуру идентификации и оказавшись у главных лифтов, заинтересовался любопытным объявлением. На половинке стандартного листа, цепко державшегося за стенку четырьмя полосками бесцветного скотча, неизвестный автор громко взывал: «Нашедшего лопатник пожайлуста вернуть в каб. 402!!!».

2

Во Всеобъем, ведующий вопросами глобального расширения, Захар Задунайский попал в преддверии ожидавшихся реформ. Поговаривали даже, что всеобъемы скоро опять могут называться по-старому – министерствами. Однако сведущие люди в это мало верили. Слишком многое нужно было поменять в законодательстве, слишком существенные ресурсы для этого требовались, да и народ уже попривык к внедренному в сознание словосочетанию.

Внутри же всеобъемов резервы для реформирования были. В первую очередь, намеревались упразднить изживающие себя секторы, и за счет укрупнения приступить к созданию более отвечающих духу времени и поставленным задачам дэпартэманов. Само название будущих административных единиц было созвучно существовавшим некогда департаментам, но за счет ударения на последнем слоге и деления их внутри себя на селюли, можно было, по мнению авторов реформ, большую часть года проводивших на французской ревьере, надеяться на жизнестойкость нового механизма.

«Хрен редьки – не слаще», - неслось со стороны критиков.

«Собака лает – караван идет», - звучало в ответ.

Однако, приступать к обновлениям решили осторожно, с оглядкой, чтобы ненароком не травмировать людей.

В новых условиях забота о человеке ставилась во главу угла. Тому были веские причины.

Горький осадок оставил после себя период внедрения в жизнь широко разрекламированной благоугодной программы «Бесплатный сыр». После неудачного ее старта в этих же стенах в кабинке женского туалета повесился старый чиновник. Поговаривали, что несчастный оставил записку, в которой объяснял причины своего ухода, кому-то грозил, но в суматохе она затерялась среди многих других нужных бумаг, разбросанных по WC.

Коллеги считали, что безошибочное чутье старого аппаратчика подсказывало, что новые люди в очередной раз перегруппируют материальные ценности, а затем…

Бедный, бедный, бедный… Откуда ему было знать, что предстоящие реформы как раз и замышлялись против тех, кто путал свой карман с государственным, кто в силу инерции мышления тормозил развитие животворных процессов? С такими была поставлена задача расставаться без сожалений.

Имя же Славного Чиновника решено было увековечить. Так на дверях бывшего женского туалета появились буква «М» и мемориальная доска с инициалами того, кто до конца, как следовало из эпитафии, выполнил свой профессиональный долг. И чтобы уж окончательно воздать должное герою, решено было ежегодно определять лучшего работника Всеобъема.

На завершающем этапе эту почетную миссию регулярно доверяли выполнять жене и дочери Славного Чиновника.

«Мои кобры», - называл он их за глаза при жизни, голосом полным тоски. И если бы он мог их слышать теперь, то был бы нимало удивлен тому обстоятельству, что некогда близкие ему женщины считали его на самом деле не рохлей и размазней, а принципиальным и честным человеком, верным мужем и добрым отцом.

Именно из их трепетных рук в торжественной обстановке лучший сотрудник Всеобъема и получал памятный стульчак – точную копию того самого, на котором некогда и свершилось непоправимое.

К слову, выявлять достойнейших из года в год становилось задачей все более и более непростой. Перманентный кадровый голод тормозил процесс становления Всеобъема, претендующего на роль главного расширителя диапазона жизни населения.

До тупиковой ситуацию все же не довели. Как и любое другое отечественное ноу-хау, рожденное в тиши кабинетов, найденное решение было дешевым и изумительно простым. Интеллект во Всеобъеме поддерживался за счет пролетевших мимо вузов выпускников школ, а также амнистированных лиц из числа бывших чиновников, нуждавшихся в социальной реабилитации и корректировке биографии. Посчитали приемлемым, когда наивная молодость и здоровый практицизм сольются вместе, чтобы в среднем генерировать чиновника новой формации – безрассудного (в хорошем смысле этого слова) и юридически подкованного, знающего жизнь с ее изнаночной стороны и на себе прочувствовавшего понятие закона. Благо, и в тех и в других недостатка отечество не испытывало.

Содиректор Балаганов являлся продуктом именно такой закваски: ее первой волны.

- Старайтесь, - угрожающе и без намека на покровительственные нотки бросил он вслед, когда все формальности, связанные с приемом Захара на работу, были соблюдены.

От жесткого напутствия по коже пробежали мурашки, словно вместе с пожеланием новоиспеченному всеобъемовцу за шиворот кинули скользкую гадину, которую волей-неволей придется терпеть. С видом потерявшего очень важную вещь человека, он вышел из просторного кабинета и с заметной силой толкнул за собой дверь. В длинном мрачноватом коридоре до него дошло, что отныне придется забыть о некоторых вольностях и принять мало почтенную позу нанизанного на субординацию клерка.

«Похоже, попал», - подытожил Захар и слегка затосковал.

Скорость, с которой душка-содиректор превратился в надменного сфинкса, поразила больше всего. Выходило, что трепыхавшийся в чужих руках на подземной станции самоубийца-неудачник - добрый знак с нехорошим привкусом.


3

Огромное здание, в котором располагался Всеобъем, имело в своей утробе такой запутанный кишечник, что отличался он от настоящего, пожалуй, только бесчисленным множеством аппендиксов. В них то и дело утыкался Захар, когда самостоятельно добирался в расположение своего сектора.

Старый дом перестраивался внутри много раз. Об этом можно было догадаться еще и по причудливым помещениям, явно выкраиваемым из огромных прежде объемов. Каждая реформа требовала все новых и новых кабинетов, а их то катастрофически и не хватало.

Рабочее место нового шефа Захара располагалось невдалеке от мемориального туалета, куда в течение дня, естественно, заходило много народа. Каждый шел с цветами.

На посещение заведения без возложения живых гвоздик или, на худой конец, тюльпанов руководство смотрело косо. Всем штатным сотрудникам негласно надлежало отовариваться в киоске на первом этаже. Прошмыгнуть с цветами, купленными в другом месте, люди даже не помышляли. Система высчитала все нюансы и не оставляла лазеек для тех, кто мог бессовестно позволить себе экономить на самом святом – на исторической памяти.

Имеющие возможность позволить себе цветы подороже, ходили обычно на другой этаж. Тем не менее, в мемориальном заведении нередко появлялись и царственные розы, и величественные гладиолусы, нежные герберы и строгие каллы, наиболее отвечающие своему назначению.

Над поддержанием ассортимента киоска работала сама его владелица – супруга содиректора калькуляционного сектора Всеобъема Зинаида Корейко. Как ей удалось заполучить это доходное во всех отношениях место для многих всеобъемовцев оставалось неразрешимой загадкой. С одной стороны, и все это понимали, без помощи супруга, самого Александра Ивановича Корейко, сделать это было немыслимо, а с другой стороны и он, и Зинаида честно заявляли, что кроме удачного стечения обстоятельств огромную роль сыграли исключительные деловые качества очередной спутницы жизни основного начетчика.

Понятно, что не всех устраивало такое объяснение, но другого, озвученного самими фигурантами, - не было. Поэтому большинству оставалось только восхищаться скоростью, с которой Зинаида продвигалась вверх в рейтинге самых зажиточных дам, и обсуждать очередную ее прихоть – будь то подаренный стрючковскому детскому дому набор позолоченных клюшек для гольфа или покупка сыну от первого брака давно облюбованного участка государственной границы.

Вот на этом-то этаже и предстояло теперь Захару с десяти до девятнадцати ноль-ноль пилить бюджет, внося свой вклад в укрепление благосостояния людей.

Смешно вспоминать, но в прежние времена пилить бюджет считалось делом зазорным и не совсем легитимным. Но, тем не менее, находились люди, которые на свой страх и риск пытались ковать свое счастье именно на этой ниве. Те, кто были попроворнее, умудрялись решать не только свои проблемы, но и тех, кто стеснялся лишний раз попользоваться дармовыми ресурсами. Взаимная выручка порой доходила до астрономических размеров и не могла оставаться незамеченной. Поэтому к распространенному явлению вначале долго и строго присматривались, а затем приступили к его искоренению. А чтобы само явление не казалось безымянным, его нарекли строгим и торжественным, как барабанная дробь, словом «коррупция».

Первыми пострадали оборотни в кирзе, затем досталось упырям с большой мошной и вурдалакам с подозрительным лицом. Но так же, как нельзя извести в подростковой среде угревую сыпь, так и коррупция осталась на тот период непобежденной. Постепенно от частого употребления слово растрепалось, стало малопривлекательным, а потом и вовсе ненавистным, как для носителей этого зла, так и для борцов с ним. В конце концов, оно вышло из употребления, а вот фраза «пилить бюджет» осталась и, приобретя положительный смысл, стала не только активно применяться в деловой переписке, но и трансформировалась настолько, что превратилась в функциональную обязанность.

Именно она и была возложена на стряпчего Захара Задунайского после выхода из содиректорского кабинета.

4

- Категорически вас приветствую, - услышал Захар в едва приоткрытую дверь. Хрипловатый голос игриво, с интонациями более свойственными для конферансье, старался обаять собеседника на другом конце провода.

- Как сами? Это радует… Тоже ничего. Вашими молитвами.

И после небольшой паузы голос рассыпался в звонком смехе. Заглянув вовнутрь, Захар поначалу увидел только смеющуюся голову, напоминаюшую сложно запутанный моток проволоки с воткнутыми в самую середку очками. Она выглядывала из-за стола и, казалось, спокойно обходилась без туловища. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что доброе тело говорящего почти сползло с кресла и только каким-то немыслимым способом ему удавалось цепляться за сиденье, рискованно балансируя на самом его краю. Поэтому всякий входящий сюда не сразу мог разглядеть единое целое, что должен был составлять, согласно штатному расписанию, Валентин Антонович Грицацуев.

Одной рукой он держал телефон, а другой энергично махал Захару, чтобы тот не стоял столбом, а проходил.

- Валентин Антонович? – для проформы полюбопытствовал Захар.

Возводимые к потолку глаза и пухлый палец, указывающий в том же направлении, свидетельствовали о том, что ответа на заданный вопрос не последует. Все и так было ясно: всеобъемовские лабиринты вывели Захара туда, куда надо.

Отсмеявшись ровно столько, сколько было нужно, Валентин Антонович закашлялся, чтобы, благодаря этому маневру, органично перейти на серьезный лад.

Он пытался нащупать брешь в разговоре с начальством, чтобы с наименьшими для себя потерями выйти из разговора, складывавшегося не в его пользу.

- Каждый день допоздна. Ну, режьте меня.

Сразу сообразив, что и на жалость не удастся взять несговорчивого оппонента, тут же перестроился:

- О чем разговор? Конечно, надо успевать… Так мы об этом уже докладывали… Есть такое дело… повторим… обновим. После обеда отправлю… Хорошо, до обеда факсону.

Энергично-деловой тон, видимо, больше понравился собеседнику Валентина Антоновича. В дальнейшем он продолжал вещать в унисон с предпочтениями вышестоящего лица.

- Мои приветы Станислав Романычу, - прокричал в трубку Грицацуев в конце разговора, а после того, как большим пальцем вогнал внутрь телефонный кадык, незлобно обронил:

- Козел.

Затем, блеснув очками в сторону Захара, продолжил:

- От болвана нашего? Все знаю. Говорил о тебе. Жду. Ты не пугайся. У нас тут бывает иногда дурдом.

Грицацуев старался выглядеть независимым и раскрепощенным. При максимальной волосатости и, казалось, ничем несдерживаемой энергии он вполне мог сойти за неприхотливого геолога, бесстрашного альпиниста или даже за одичавшего путешественника. Но одутловатые, безвольные черты лица не позволяли приписывать Валентину Антоновичу Грицацуеву принадлежность к отмеченным романтикой профессиям. Правда, внешне он также мало походил и на руководителя одной из ведущих структур Всеобъема.

Чтобы сгладить возможное негативное впечатление от только что состоявшегося разговора, он с напускным негодованием приоткрыл перед Захаром тайный смысл состоявшейся порки.

- Видишь? сами нахомутали, а теперь виноватых ищут. Но ничего-ничего. У нас железная позиция. На толковище наш их дожмет. Ничего-ничего.

И не делая между произносимыми фразами никаких пауз, переключился на Захара:

- Думаю, в курс дела войдешь быстро. Как говорится: бери побольше, кидай подальше. Вот и вся наука. Пойдем, с коллегами познакомлю.

По дороге он останавливался и пускался в разговоры с каждым, кто спешил в данную минуту по важным делам.

- Я же говорил, что ссылаться нужно на восемьсот тридцать восьмое? – кричал он кому-то в конец коридора. - Теперь пусть репу чешут.

И он опять дозировано и почти натурально смеялся, демонстрируя не только безупречные профессиональные навыки, но и легкость характера.

- Согласованы предложения всепромовцев! - сокрушался он перед вынырнувшим из двери и пытавшимся быстро проскочить мимо усачом. – Напрасно. Хлебнем мы с ними.

Тот кисло улыбнулся в ответ, давая понять, что решение принималось не им и что он солидарен с оценкой коллеги.

Пятнадцать шагов, отделявших кабинеты, преодолевались мучительно долго. В какой-то момент Валентин Антонович рванул вслед за плешивым чудиком, пообещавшим ему налить рюмку расчудесного коньяка, привезенного в дар с элитных подвалов. И он бы наверняка убежал, если бы не Захар, плетущийся за ним по этажу и глупо улыбающийся каждому, с кем умудрялся накоротке переброситься парой слов Грицацуев.

- Вот, прошу любить и жаловать. Наш новый сотрудник. Будет вместо Козлевича. – объявил Грицацуев, как только они переступили порог большой комнаты, где, выстроившись в три ряда, как на параде, стояли столы, из-за которых затравленно выглядывала хроническая надежда на карьерный рост.

Грицацуев пропустил Захара впереди себя и указал на место, которое тот мог занять.

- По-хорошему, тебя еще с Берлагой надо было бы познакомить, но у него несчастье.

- А что случилось?

- Деньги пропали. Представляешь? В портмоне было тысяч триста рублями и юанями около того. По всем этажам объявления развесил. Говорит: «Найду, гада, – убью».
Захар понимающе кивнул. За такое стоило.

- А чего так много таскает при себе?

- Не успел отложить. Отчеты сейчас. Из территорий люди едут. Вот и прикинь.

Захар начал было подсчеты, но тут же опомнился. Во-первых, он не знал производных, которые следовало умножить один на другой, а, во-вторых, понял, что делать этого ненужно. Он уже знал главное - ответ несложной задачки.

А Грицацуев в это время, словно удачно справившийся с взятым весом тяжелоатлет, склонив голову набок, воодушевленно припустился по этажу. Забавно семеня, он устремился в сторону, где скрылся плюгавый обладатель халявного коньяка.

Очутившись в полушаге от заветной бюджетной жилы, Захар вместе с тем интуитивно почувствовал, что его место оказалось в конце длинной очереди, которая к тому же начинается не в этой комнате, забитой мудреной техникой и настенными календарями с символикой тайных вотчин главных всеобъемовцев.

Чувство усилилось, когда он увидел стоящую у двери пятилитровую пластмассовую ёмкость, в которой благодаря обрезанной по периметру верхушке помещался толстый веник из заранее закупленных цветов, предназначенных для возложений.

В дальнем углу кабинета немолодая толстушка, осторожно прикрывая телефонную трубку ладонью, наставляла кого-то из домашних. Некоторые слова доносились до Захара.

- …плавленый сырок … намажь … с чаем.

5

Берлага появился в кабинете на следующий день. Захар интуитивно почувствовал, что человек с усиками опереточного прощелыги, зашедший с видом хозяина в переполненное помещение, и есть Венцеслав Ильич Берлага. Мельком взглянув на новенького, он прямиком направился к столу юного создания, который второй день, по наблюдениям Захара, отвлекал своего соседа от интернетовских забав. Каждый визуальный контакт, происходивший между молодыми людьми, заканчивался прысканьем одного, после чего и второй тут же начинал душить себя смехом. При этом они не произносили ни слова - лишь крутили указательными пальцами у виска казенных дисплеев.

При знакомстве Захар уловил, что одного звали Юрик, а другого Гурген. К Юрику и направился Берлага.

- Болван. Как слово «пожалуйста» пишется?

Юрик вскочил с места, насупил брови и с показной силой ущипнул себя за переносицу. Глазами, полными страха, он воззрился на усики начальника.

Берлага вынул из кармана пиджака свернутый листок, хотел эффектно, по-картежному, откозыриться им, но хилый листок вяло, словно заскорузлый осенний лист на ветру, кувыркнулся в воздухе и приземлился шалашиком на девственно чистом столе Юрика.

- Читай, что ты написал. Вслух читай.

Расправив листок и пробежав несколько раз по тексту глазами, Юрик глухим голосом, без выражения и немного сбиваясь, прочитал:

- Нашедшего лоп-патник пожайлуста вернуть в каб. четыреста два.

- В кабинет четыреста два, дебил. А волшебное слово так пишется? – ткнул пальцем в листок Берлага.

- У вас непонятно было. Я у Гургена спросил. А он мне сказал так надо.

- Вас обоих поганой метлой надо гнать с этажа. Грамотеи. Кстати, это всех касается.

Последняя фраза была произнесена им без предполагавшейся строгости и вяло. Нахлынувшая тоска по утраченному навсегда портмоне нейтрализовала в нем злость, а мысль о том, что руки уже боле не ощутят лоснящуюся упругость хранителя некогда принадлежавшей ему наличности, заставила страдать так же пронзительно, как по ошибке кастрированного пьяным хирургом лавеласа. Брови его непроизвольно поползли навстречу друг другу, приподнимаясь над переносицей. Однако окончательно перевоплотиться в Пьеро не позволила чиновничья выучка.

Берлага ценил в себе приобретенные за многие годы навыки и старался пестовать их. Во всяком случае, на службе он всегда был готов к импровизации на тему «я – начальник», виртуозно при этом владея искусством казаться дураком в присутствии собственного руководства.

- Так это вы у нас новенький? – спросил Захара справившийся с минутной слабостью Берлага. - Над чем работаем?

- Да вот. Письма дали. Одно по Яйцепольску. Завтра срок по нему проходит, - стараясь как можно уверенней вести себя, отчеканил Захар.

- У нас сроки не проходят, а истекают. Это немаловажно понимать. В этом тонкость, если хочешь, специфика нашей работы.

Захар так и не понял в чем заключалась тонкость и специфика, но на следующий день он ощутил на себе доброжелательную заботу Берлаги, продемонстрировавшего свою феноменальную осведомленность в делах подчиненных.

- Не забудь по Яйцепольску вовремя ответить. У тебя там, по-моему, срок сегодня истекает, - мягко напомнил Венцеслав Ильич. Проследи, пожалуйста.

Нехитрая тактика позволяла Берлаге считаться компетентным специалистом, а заработанные на отчетах территорий деньги дали возможность бывшему в прошлом легкоатлету защитить кандидатскую диссертацию по теме «Вредительство на объектах народного хозяйства и борьба с ним органов НКВД в годы первых пятилеток. (На примере среднеазиатских республик)» и претендовать на более значимые посты во Всеобъеме. Наличие ученой степени всячески подчеркивалось Берлагой, поэтому тему его диссертации волей-неволей наизусть знали все молодые сотрудники Всеобъема.
Но то ли четыре заглавные буквы так магически влияли на людей, то ли всегдашняя их уверенность, что в тихом омуте черти водятся, Берлагу во Всеобъеме побаивались. Особый страх он наводил на Юрика

- Видел, какой у него сегодня галстук? – спрашивал Юрик Гургена. Точно такой же я у Залкинда видел… А где теперь Залкинд, знаешь?

- Нэт, - признавался Гурген.

- Я тоже не знаю. Только нет его уже во Всеобъеме.

Венцеслав Ильич Берлага был замечателен еще и тем, что каждый день приходил на работу в новом галстуке. Все они были ручной выделки и, до известных событий, становилось непонятным: откуда у скромного труженика Всеобъема брались деньги на столь изысканные аксессуары. Даже Балаганов, регулярно выписывавший себе дикие по размерам вспоможения, и тот явно отставал от Венцеслава Ильича в вопросах дороговизны одной из выдающихся деталей мужского туалета.

- Откуда только ты их берешь? – с завистью спрашивали сослуживцы, пока однажды звеньевой Залкинд из дышавшего на ладан маркетингового сектора не пошутил:
- Так он глушит людей и снимает с тел. Так, Ильич?

Ответа не последовало, но на летучках Залкинда больше ни разу не видели, а вот галстук, напоминавший залкиндовский, на Венцеславе Ильиче был замечен.

Кто-то рассказал Юрику эту историю, и он так ею впечатлился, что при появлении вблизи себя Берлаги цепенел и внутренне не сомневался, что рано или поздно тот доберется и до него. Поэтому самые любимые галстуки, и те, что подарила ему мама, он, идя на работу, не надевал.

6

Удивительна и во многом противоречива эта функция, называемая служением народу. Благородное поприще, подразумевающее наличие в его лоне сплошь настроенных на самоотдачу, чистых в помыслах и бескорыстных сердец, в обыденном представлении огромного большинства людей, наводнено сплошь жуликами и негодяями. И тем более странно, что это же огромное большинство людей готово мириться с таким положением, совершенно справедливо полагая, что крайние меры способны только ухудшить и без того незавидную их долю. Именно эта народная мудрость и позволяет поддерживать в целом мирное сосуществование двух антагонистических классов, делающих вид, что существуют друг для друга. А чтобы эта иллюзия больше походила на реальность, изредка устраивались облавы и показательные порки тех, кто по той или иной причине становился неугодным.

Неудачников безжалостно тащили на эшафот и под одобрительное улюлюканье четвертовали, забыв о том, что только вчера подпись висельника решала многие вопросы, а сам он в белой рубашке и наручных часах с турбийоном олицетворял силу и непорочность власти.

Вскоре Захар понял, что и Грицацуев, и Балаганов, и даже сидящие друг против друга вчерашние школьники Юрик и Гурген вынашивали те же планы, что и он сам, устраиваясь во Всеобъем. Сколько раз он ощущал на себе пытливые взгляды коллег, прощупывавшие и оценивавшие его, как нежелательного соперника.

До открытой неприязни не доходило лишь потому, что находящиеся рядом с ним люди были одинаково удалены от заветной цели, а напряженный ритм, усугублявшийся ненормированностью рабочего дня, не давал возможности негативу вступать в цепную реакцию.

- Так! Все бросаем! – вскакивал в кабинет Грицацуев, до полуобморочного состояния доводя персонал, безрезультатно сводящий космические цифры, чтобы к концу дня умножить их на заданный коэффициент.

С этим возгласом он забегал не менее двух раз в день и первое время Захар тоже вздрагивал, пугаясь вместе со всеми.

- Где цифры по стирающимся с карты городам? Я же еще на прошлой неделе просил подготовить! Вы что, издеваетесь?

Весь контингент, оказывавшийся в это время за компьютерами, как по команде сгибал спины, словно над ними заносилась тяжелая плеть Хосе-Игнасио. Из электронной памяти судорожно вытаскивались на свет божий сведения об исчезнувших за последний квартал территориальных образованиях.

Этот учет был налажен хорошо. Важная информация постоянно требовалась наверху, чтобы корректировать работу по замораживанию средств, направляемых на уже приказавшие долго жить населенные пункты.

Порой, правда, случались и накладки. В конце первого месяца работы Захара пришло письмо от главы Посейденьска, просившего денег на восстановление моста, смытого паводком.

Письмо взбудоражило этаж. Уже три года было заморожено всеобъемлющее финансирование городка и, в соответствии с ревизорской сказкой, все это время он числился сгинувшим. А тут выяснялось, что власть на данной территории функционировала и каким-то образом сводила концы с концами. Срочно заказанная аэрокосмическая съемка также подтверждала, что Посейденьск рано сняли с централизованного довольствия.

Грицацуев находился в предобморочном состоянии. Он боялся признаться Балаганову, что произошла ошибка. Обычно после каждого общения с директором он доставал из кармана валидол, снимал очки и замирал в кресле. Без очков он был похож на растерянную старуху, брошенную в толпе на произвол судьбы.

Допущенная оплошность отягощалась еще и тем, что городок был малой родиной тещи шефа. Балаганов знал, что средства туда давно не поступают. Признаться в головотяпстве было для Грицацуева смерти подобно.

На выручку своего начальника - не столько из чувства сострадания, сколько с более дальним прицелом - решил прийти Захар. Чтобы войти в тему и подступиться к разговору, пришлось проявить интерес к щепетильному вопросу:

- Чего они хотят?

- Хотят, чтобы мост им отремонтировали.

- Ну, так в чем дело? Мост-то нужен!

- А деньги на это есть? Никто не спрашивает. Им только: дай! дай!, - истерично возопил Грицацуев. - Совсем обнаглели.

- Понятно, Антоныч. Скажите Балаганову, что я напортачил с Посейденьском. С меня спрос невелик. Недоглядел по неопытности.

Но Грицацуев с таким возмущением посмотрел на Захара, будто тот предложил ему перестирать свое исподнее.

- У нас не принято подставлять людей. Мы из другого теста. Запомни это и не говори больше таких вещей.

Однако, уже через полчаса он все таки подошел к Захару с вопросом:

- Ты сколько у нас работаешь?

- Вам точно?

- Ну, сколько?

- Двадцать семь дней.

- Ну-у-уу, это несерьезно. Посейденьск без денег уже больше трех лет сидит.

- Да кто там будет считать? На меня Балаганов уже через неделю Палкана спускал за пожар в Ядренске. А я до сих пор не знаю где это. Валите на меня! Не сомневайтесь.

- Сравнил. Теща у него не в Ядренске жила. Чего ты меня путаешь.

Грицацуев постоянно попадал в незавидное положение, и было по-человечески жалко его, когда со скорбным видом он левой рукой подпирал грудную клетку в том месте, где билось его израненное сердце.

В эти минуты сердобольные сотрудницы прощали его и за тайные доносы, и за жульничество, которое он допускал, беря из общего котла с цветами гораздо больше, чем приносил, и за то, что никогда от него не было слышно доброго слова о людях, с которыми ему доводилось тянуть одну лямку.

Его прощали, потому что весь он был как на ладони. Знали и про его простатит, и про бесчисленные унижения, через которые он прошел, чтобы сесть на место столоначальника, и про финансовые проблемы, создавшиеся в связи с необходимостью дать образование двум дочкам, которых Грицацуев обожал.

Но мало кто знал, что Грицацуев кроме семьи, нес на себе еще и другой крест - по имени Савелий.

То был двоюродный брат жены, который появился в поле зрения как только Валентин Антонович сел в кресло столоначальника. Вернее, он маячил и раньше, но упорно напоминать о себе стал со времени восхождения Грицацуева в должность. Себя он считал невостребованным и на этом основании требовал к себе пристального внимания. Делал это он не слишком виртуозно, зато регулярно, ибо творческий зуд проявлялся у него постоянно, но особо активизировался, когда электорат узнавал об очередном повороте в своей жизни.

Савелий держал нос по ветру и умел моментально реагировать не только на самые злободневные проблемы, встающие перед страной как минимум раз в квартал, но и на те, что озвучивались в ежедневных новостях.

Разнообразность тематики для него не являлась преградой. Наоборот, даже раззадоривала. Как человек легко возбудимый и с воображением, он без сомнений брался за любое дело, подбрасываемое официальной хроникой.

Основой, на которой строились все новаторские идеи Савелия, служил дверной звонок. В этот предмет он влюбился в детстве, когда однажды, нажав на кнопку, вместо привычного «дзи-и-нь» он неожиданно услышал басовитый гонг в квартире школьного товарища.

В тот же день он демонтировал домашний звонок и попытался изменить его склеротичный голос. Процесс этот затянулся на долгие годы, но, даже дожив до седин, ничего путного извлечь из огромного потенциала дверного звонка Савелий так и не смог. Зато накопился богатый теоретический материал, описывавший возможности необходимого в быту предмета. Предполагалось, что усовершенствованный звонок мог не только услаждать слух, но и обучать таблице умножения, когда после первого нажатия на кнопку в квартире звучит, например, «семь-ю-семь – сорок девять», а при повторном: «семь-ю-восемь – пятьдесят шесть». Была мысль с их помощью выявлять и дактилоскопировать незаконных мигрантов. Каких только вариантов не предлагал изобретательный Савелий, предусмотрительно пытаясь зарегистрировать каждую новую идею в патентном бюро.

Со своим чудо-звонком Савелий не давал Грицацуеву прохода.

- Пристрой. Бабок наживем. Фифти-фифти!

Как только ни прятался от него Грицацуев, перекрывал все возможности для контакта, но тогда изобретательный Савелий переключался на его жену и так по-родственному доводил сестренку, что она, бедняга, сама умоляла мужа:

- Поговори с ним. Все равно не отстанет. Вот ведь наказание.

И вновь он слышал неоднократно повторяемое и многообещающее:

- Давай: фифти-фифти.

Но однажды тон его резко поменялся. Савелий стал требовать, чтобы Грицацуев прослушал мелодию, которую мог бы исполнять звонок.

- Ты не можешь мне отказать. Из политических соображений, - заявил он ультимативно.

На встречу Савелий притащил вырезку из какой-то газеты, в которой корреспондент писал об идее как о потенциальном прорыве в деле возрождения патриотизма и самосознания людей. Такая постановка вопроса смутила Грицацуева и он впервые задумался о практической стороне вопроса.

- Слушай, а ведь может выстрелить, - делился он своими соображениями с женой. – На каждом углу говорят о безыдейности, разложении, падении нравов. Дальше болтовни дело-то не идет. А тут - на тебе. В каждом доме зазвучит патриотическая мелодия. Идея неплохая. Савелий твой не такой уж и дурак.

Он говорил, прикидывал возможные варианты, сопоставлял их с обещанными «фифти-фифти» и получалось, что за короткое время савельевское изобретение могло сделать их миллионерами.

- Тут с умом надо подойти. Без науки не обойтись. - заключил Валентин Антонович.

Грицацуева взглянула на мужа. Сердце ее тоскливо заныло.

7

За полгода своей работы во Всеобъеме Захар несколько раз присутствовал при телефонных разговорах Грицацуева со странным собеседником. Как правило, они были короткими и бурными. При этом столоначальник не церемонился и не выбирал слов.

- Кто это вас так достает? – машинально полюбопытствовал Захар и неожиданно для себя стал первым, с кого хитрый Грицацуев начал маркетинговое исследование.

- Родственник один. Талантливый, чертяка, а практической сметки ни на грош. Куча изобретений, а живет…, - Грицацуев в сердцах махнул рукой. - Изобрел дверной звонок. Представляешь, нажимаешь на кнопку, а в квартире у тебя: «Эскадрон моих мудрых мыслей, прискакай ты ко мне побыстрей». Грицацуев допел до конца первый куплет песни, которой в последнее время заканчивались все торжественные мероприятия во Всеобъеме. В ней пелось о чиновнике с семью пядями во лбу, разрабатывающем общий Уклад «О справедливости».

Переведя дыхание, Грицацуев продолжил:

- Об этом даже в газетах пишут. Вот, смотри. - и протянул Захару ксерокопию статьи, озаглавленной «Из звона возродится пламя». - Хочет наладить производство таких звонков. Как думаешь? Пойдет?

Захар скривил лицо и, отводя рукой протянутый столоначальником листок, пренебрежительно произнес:

- Лажа.

- Злишься, что без вспоможения остался? - прочувствовал настроение Захара Грицацуев. – Напрасно. Мы тебя с Берлагой отстаивали…

- А что? Мне радоваться по-вашему? Юрику с Гургеном по четвертаку, а мне – шиш?

- Сам виноват. Внимательней нужно относиться к работе. И хватит об этом. Не зли меня.

- Обидно же. Ни за что лишили вспоможения, - упрямо твердил Захар.

- Благодари Бога, что так все кончилось. За такие вещи можно вообще загреметь.

История с Посейденьском не прошла для Захара даром. Балаганову донесли, что это именно Задунайский не доглядел с финансированием, а уж все остальное последовало по накатанной схеме. Весь Всеобъем по итогам работы получил денежное вспоможение, а его, сотрудниц мемориального туалета, да еще документооборотчицу Зосю, старавшуюся в том же секторе, что и Захар, лишили желанного вознаграждения.

Тех-то баб, в принципе, за дело. Зинаида Корейко поймала их на перепродаже цветов. А вот Зося, как и Захар, пострадала не по собственной вине.

Вот уж кто во Всеобъеме действительно казался на своем месте, так это она. Зося была, пожалуй, единственная из всех, кто приходил на работу не с видом каурой кобылы, на которой весь день будут возить воду, а энергичного иноходца. Целый день она могла носиться, как угорелая, по этажам, выполнять в минуту массу заданий и при этом оставаться сдерженно-любезной со всеми, кто обращался к ней с просьбой или вопросом. Неизменно все, кто соприкосался с этой рыжеволосой и слегка тяжеловатой в заду чиновницей, говорили:

- Какая она прелесть.

«Какие у нее прелести!», - отмечало для себя мужское сословие, безусловно, отдавая дань еще и внешности яркой особы.

Зося пришла во Всеобъем, чтобы посвятить всю себя служению благородному делу без остатка. И это ей удавалось. Единственный момент, который существенно влиял на триумфальное восхождение даровитой чиновницы, была все та же вездесущая Зинаида Корейко. Она невзлюбила Зосю с самого начала, а когда та стала приезжать на работу в такой же машине, что и Зинаида, да еще и ставить ее на VIP-местах, жизнь документооборотчицы заметно усложнилась.

Дважды ее на неделю лишили льгот на покупку цветов в Зинаидином киоске, а затем и вспоможения, которое гарантированно получал любой всеобъемовец, если, конечно, он не плевал в начальство из трубочки разжеванными бумажными пульками и поступал по понятиям.

Притеснения и несправедливость начальства свели Зосю и Захара. На этой почве они прониклись доверием друг к другу и гораздо дольше, чем того требовали приличия, проводили в курилке, обсуждая сквозь призму собственных обид неправомерные и, как им казалось, неквалифицированные действия тех, кто стоял выше по служебной лестнице.

В редкие минуты, когда Зосе нужно было дать ход какому-нибудь циркуляру, она прибегала к помощи Захара, достаточно сносно овладевшего замысловатой всеобъемовской клинописью.

- Захарий, послушай. Я что-то запуталась: «В силу специфики работы комиссии необходимо поручить данные функции сотруднику аппарата Надзирательного Всеобъема, оставив при этом П.П.Шарикова в составе комиссии в качестве ее члена».

- Ну и что?

- Мне не нравится – «в качестве ее члена». По-дурацки звучит. А по-другому, вроде, не скажешь.

- Лучше не скажешь.

- Я же серьезно, - понарошку обижалась Зося. – Как правильно сформулировать-то?

Немного покумекав, Захар находил округлую формулировку, после чего Зося благодарно смотрела на него, и они вместе шли курить.

Платонический служебный роман регулярно нарушал лишь Гурген, моментально увязывавшийся за парочкой. Ему нравилось наблюдать за соблазнительной Зосей. При этом он, как водится, садился на корточки неподалеку и периодически со свойственным ему простодушием проверял наличие своего мужского достоинства. Делал это он машинально, как пешеход, непроизвольно поворачивающий голову влево, ступая на проезжую часть.

Захара злило присутствие и возмутительное поведение коллеги, но он старался не подавать вида. Зосе, напротив, нравилось находиться под прицелом мужских глаз, хотя гламурные жесты она допускала, например, у Балаганова, но уж совсем не у мелких сошек, вроде Гургена или Юрика. В ее понимании, эти должны были теребить компьютерную клавиатуру, готовя циркуляры и челобитные.

8

Первым, с кем Захар столкнулся на этаже после выхода из своего первого законного трудового отпуска, заработанного во Всеобъеме, был Берлага. Тот встретил его приветливо и даже нежно.

- Оо-о-о! Кого мы видим! Теперь с новыми силами и за дела? – похлопывал по спине Захара Венцеслав Ильич. – Между прочим, ты отдыхал, а я тут разгребал твои завалы. Нашел инвестора для твоего Посейденьска. Зайди к Грицацуеву. Он в курсе.

Выяснилось, что возрождать из небытия богом и людьми забытый городишко было политически и экономически невыгодно, но и не реагировать на депеши главы административно-территориального образования, становившиеся все более и более грозными, было чревато. Берлага с Грицацуевым решили поискать инвестора и нашли того, кто за разрешение начать разработку в окрестностях Посейденьска яхонтового месторождения готов был восстановить мост и построить в городе боулинг.

- Солидная компания с мировым именем. От них будет Джеймс Бо. Китаец. Вот, пожалуй, и все.- заключил презентацию инвестора Грицацуев. – Встречаться будем завтра в «ВЕК ВОЛИ эн-ти-эс банке».

- А почему не у нас-то? Зачем тащиться за тридевять земель? Да и слухи о банке…

- Так Берлага решил. А что слухи? «ВЕК ВОЛИ нот ту си банк» - авторитетное учреждение. Другие не лучше. А если всему верить, мы без штанов будем ходить, - пошутил Грицацуев. - Забыл? Твои ошибки исправляем.

Когда Захар был уже в дверях, Грицацуев крикнул ему вдогонку:

- Зоська тоже с нами идет. Напомни ей.

«Зоська» встретила собрата по прежним несчастьям довольно холодно. Этого Захар никак не ожидал. Он надеялся по старой памяти потрепаться с Зосиком в курилке, услышать от нее кучу новостей и сплетен, но вместо привычного обращения Захарий, наткнулся на протокольное Захар Остапович. Зося сразу дала понять, что на прежние отношения коллеге Задунайскому рассчитывать не стоит.

Захар поначалу решил поиграть в официоз, но Зося решительно пресекла и эту попытку, вслед за которой, как справедливо полагала она, последует ёрничество. Этот экстравагантный стиль общения она не принимала, чувствуя в нем скрытую угрозу для набираемого авторитета.

- Я уже получила все инструкции от Венцеслава Ильича, - парировала Зося, когда Захар, наконец, посчитал возможным передать ей напоминание Грицацуева.

Однако, на следующий день Берлага с Зосей неожиданно отбыли в загранкомандировку по делам Всеобъема на лечебные грязи, оставив встречу с Джеймсом Бо на попечение Грицацуева и Захара.

- Так-то оно даже лучше, - довольно делился со своим стряпчим Валентин Антонович. – Нам еще этой шпионки не хватало.

Перед самой встречей Грицацуев был невероятно возбужденным и неестественно бодрым. До прихода иностранных переговорщиков он умудрился понадкусывать все фрукты, выставленные на стол, и отпить из всех бутылок с минеральной водой.

- Давай-давай, брат, не теряйся, - подзадоривал он и Захара. - Халява – священна.

Когда же в комнате для переговоров появился сам Бо со своей свитой, Грицацуев приосанился. На лице его появилась плотоядная ухмылка. Он уперся взглядом в седовласого бизнесмена, словно рассматривал случайно доставшуюся ему вазу времен династии Цынь, стараясь понять, сколько ему обломится за эту диковину.

Оттеснив господина Бо от остальных вошедших, Валентин Антонович препроводил инвестора на уготованное тому место.

- Относительно проекта, который я имею честь предложить, - начал Грицацуев важно, - наша позиция заключается в следующем…

С этой минуты его лик можно было переносить на чеканные монеты или холсты, так вдохновенно, запуская пятерню в густую шевелюру, он приступил к изложению идеи, сопостовимой по своей значимости, разве что с долгожданным Укладом «О справедливости».

- Россия буквально задыхается от недостатка простых и легких в эксплуатации дверных звонков, умеющих воспроизводить патриотические мелодии. – констатировал Грицацуев. - Рынок поистине грандиозен. Миллионы тысяч в конвертируемой валюте получит тот, кто первым выйдет на его просторы.

Захар растерянно посмотрел на сидящих за столом, а затем и на Грицацуева.

- Мы предлагаем вам не только проинвестировать развитие вышеназванного бизнеса, способного стать лидирующим в обозримом отрезке времени, но и оказать конкретную помощь нашего Всеобъема как в центре, так и на местах.

Скажу сразу: недостатка в инвесторах мы не испытываем, - подпустил блефа Грицацуев. - Так что при всех равных условиях, а также при определенных соблюдениях наших интересов, - он многозначительно приподнял бровь и сделал паузу, - мы готовы дать зеленый свет вашей компании, пользующейся в деловых кругах непререкаемым авторитетом и солидным весом.

Начав свою речь, Грицацуев в какой-то момент стал понимать, что остановиться уже не может. Роль гаранта международной сделки, сулящей для него лично недурную маржу, возвеличила его в собственных глазах на высоту сопоставимую с длиной Великой китайской стены, если бы она вдруг разогнулась и выпрямилась во весь свой рост. Дух захватывало и вместе с тем добавлялось красноречие.

Слова «консенсус» и «добрая воля» чаще других звучали в нескончаемом словесном потоке, проливавшемся на желтолицего иностранца. Но были еще и «к обоюдному согласию», «смею заверить», «на благо наших народов», которые служат обязательной солью в процессе приготовления каши из международных контактов.

Собственная трель увлекла его так, что он перестал замечать, что синхронность перевода безнадежно нарушена, а сам переводчик растерянно нашептывает лишь отдельные слова, которые застревали в его сознании.

По мере бурного словоизвержения, обрушевшегося на китайца, и отрывочного перевода глаза восточного гостя делались все круглее и круглее.

В конце выступления воодушевленный оратор потянулся к инвестору и, произнеся загадочное: «Хинди - руси: бхай-бхай», выпятил губы. Переводчик, хотя и не знал индийского, все же совершенно правильно перевел фразу на тот единственный язык, которым виртуозно владел Грицацуев.

- Индийцы и русские – братья.

- Братья на век, - с видом идущего на баррикады подтвердил Грицацуев.

Когда до желтолицего брата дошло, что сейчас его будут целовать, и он не сможет предотвратить этот интимно-дружественный акт, символизирующий общность взглядов сторон на обсуждаемые вопросы, глаза его сделались как две антрацитовые пуговицы. Подавшись назад, и оттянув момент, когда толстые губы Грицацуева все же запечатлели поцелуй, пришедшийся чуть ниже уха, китаец почти страдальчески выдавил из себя:

- Булшит!

Только врожденная вежливость и приобретенный в Кембридже деловой этикет не позволяли ему развить тему. Взяв себя в руки, бизнесмен поблагодарил за лестное предложение и через переводчика пообещал тщательно рассмотреть его со своими экспертами.

- Как думаешь? Клюнул китаёза? – спросил Захара Грицацуев, когда они на попутке возвращались с переговоров. И сам же ответил на свой вопрос:

- Куда он, на хрен, денется. Ты только смотри, не тренди. В доле будешь.

И философски добавил:

- Деньги любят тишину.

9

Подготовка к очередному конкурсу на лучшего по профессии во Всеобъеме в этот год проходила с куда большим размахом, чем за все предыдущие разы. Юбилейное, пятьдесят второе вручение главного приза совпало с такой же круглой датой, отмечавшейся в эти дни содиректором Балагановым. Два события широко проанонсировали, и на некоторое время Всеобъем привлек внимание всех средств массовой информации.

На этаже постоянно находились аккредитованные тележурналисты, переодетые в добропорядочных самаритян папараццы и всегда голодная пишущая братия. Для людей публичных и штатных бунтарей здесь были созданы все условия, чтобы лишний раз засветиться на экранах и в таблоидах.

Для поддержания имиджа захаживал сюда и Балаганов. На этаже он неизменно появлялся с двумя пурпурными розами, предназначавшимися для возложений. На выходе из мемориального комплекса Славному Чиновнику, чтобы обеспечить работой и представителей желтой прессы, он нарочито становился в позу, наиболее выигрышно демонстрировавшую неглиже, порождаемое обычно забывчивостью хозяина брюк. На самом деле это было удачное ноу-хау, предложенное политтехнологами. Пикантная деталь лишний раз подчеркивала, что Балаганов свой, нашенский, от сохи. Это увеличивало рейтинг, как минимум, на семь с половиной – десять процентов.

Пока папараццы ловили момент, какой-нибудь из официально приписанных к этажу репортеров тоже включался в работу:

Захар множество раз становился свидетелем общения содиректора с репортерами. Более доверительными, чем с другими, сложились у Балаганова взаимоотношения с телеканалом «Мультур». Их новости и аналитические передачи, считалось, наиобъективнейшим образом отражали реалии времени.

- Вы выглядите усталым, Михал Сергеевич, - протягивая микрофон к подбородку содиректора вкрадчиво, почти полушепотом, констатировал гладкий юноша, зная, что вольности такого характера для его канала позволительны. – Можно нелицеприятный вопрос?

- Валяй.

- Тяжело достается хлеб руководителя?

- Тык-это… как говорится, маленько есть. Прикинь: о людях постоянно думаешь, чтобы лучше им, типа, жилось, а они…тупые уроды… жлобы… работать совсем не хотят. Иждивенцы, блин… Команды, понимаешь, нет. Раньше-то и в поле… и … Только я не врубился – причем тут хлеб?

Корреспондент виновато пожал плечами и, смущенно улыбаясь, пытался сгладить накал.

- Так принято говорить. Хлеб ведь он всему голова. А вы здесь содиректор. Иными словами, тоже голова.

- Что-то ты гонишь, брат, - подозревая подвох, повысил голос Балаганов. – Хлеб у него голова. А голова – хлеб? Кумекай сам маленько своей башкой. Свободен. - закруглил интервью Балаганов, застегнул брюки и довольный собой прошествовал к парадной лестнице.

Вечером в новостях голос ведущего уверенно говорил, что содиректор Всеобъема Балаганов считает, что только недальновидный руководитель может позволить себе пройти мимо проблем, волнующих людей. И в качестве доказательства из телеприемника неслось живое слово содиректора:

- О людях постоянно думаешь, чтобы лучше им жилось.

- Иди скорей! Нашего показывают! – позвал Захар жену.

Но та не прореагировала. Только крикнула в ответ:

- Чего мне на него смотреть? Видела уже. Каждый день его рожу показывают. Пусть лучше зарплату тебе повысит.

- Повысят-повысят. К юбилею всем обещают некую толику накинуть и дать вспоможение.

- Я уже десять лет от тебя это слышу, - устало огрызнулась супруга. – Грицацуев твой без года неделю вон в яхонтовой компании дурака валяет. А дом уже построил. Дочерей за иностранцев выдал. А ты все бумажки домой таскаешь. Лопух.

То, что супруга называла бумажками, на самом деле было выступление Гургена на юбилейном торжестве. Его Захар готовил по поручению самого Балаганова. В качестве победителя конкурса в этот раз был определен Гурген, и нужно было, чтобы лучший по профессии сам рассказал коллегам о секретах своего мастерства.

Все было уже написано и согласовано. Задерживал лишь Гурген, который безбожно перевирал текст, начиная с самой первой фразы.

- Дарагыэ калэки, дарагыэ калэки…, твердил он, тщетно пытаясь воспроизвести текст по-написанному.

И если бы не Зося, вмешавшаяся в процесс и предложившая сделать фонограмму выступления, дальше бы дело ни за что не пошло. С ее легкой руки, Гургену предстояло делиться опытом голосом закадычного друга и «калэки» Юрика.

Постепенно роль Зоси в подготовительной работе становилась все более заметной. Поначалу ее робкие, предложения сделать то, попробовать это становились все более категоричными. Затем Зося уже требовала беспрекословного выполнения своих наставлений. Наконец, дошло до того, что любой конфликт, возникавший на почве подготовки к юбилейным торжествам, Зося доводила до кабинета самого Берлаги, настаивая там на строгом наказании бузатеров.

Угроза отлучения от традиционного ритуала нависла даже над бессменными ведущими праздника: женой и дочерью Славного Чиновника. Возник скандал, в который волей-неволей были вовлечены все сотрудники Всеобъема.

- Что эта проститутка себе позволяет? – кричала на все здание мамаша.

- Да! Что? – вторила ей дочь.

- Мы с Эллочкой этому делу всю душу отдаем. А эта проститутка…

- А эта проститутка отнимает наш хлеб, – подхватила Эллочка.

- Я этого так не оставлю. Вы поплатитесь за самовольство.

И сразу же словесная перепалка переросла в заваруху. Дошло до угроз. Эллочка-дочь и Элла-мама пообещали наслать на Всеобъем колдунов и шаманов. Страшные кары должны были посыпаться на безобидное ведомство, которое за долгие годы своего существования никому не сделало ничего плохого. А эти две, судя по всему, могли испортить размеренный рабочий ритм коллектива единомышленников.

В конфликт вмешался лично Балаганов, свято веривший во всевозможные приметы, но особо жутко опасавшийся козней Кики-лукавого, который, по его понятиям, мог натворить разных бед.

- Вы это… С этим не шутите, - плюнув трижды через плечо, приказал содиректор.

Зосю ограничили. Она на время притихла.

Наследницы Славного Чиновника ликовали. Им удалось отстоять свое, выстраданное, и получить сатисфакцию, в соответствии с которой маме выдали талоны на пожизненное отоваривание в киосках Зинаиды Корейко, а дочери – пропуск на свободный вход и выход. Однако, окончательно мировой удалось достичь только после того, как младшей наследнице хоть и в урезанном виде, но разрешили показать перед всеобъемовцами звездное шоу, в котором прежде известные по умолчанию подробности использования стульчака, демонстрировались открыто, без ханжеских заморочек.

В среде истинного гламура и неподдельного пафоса гладкий аксессуар стараниями Эллочки уже давно стал модной штучкой, а у наиболее продвинутой, богемной прослойки, получил даже статус вещи культовой. Отполировать же его до блеска, да еще заработать на этом, удалось лишь Эллочке.

Более удачного места для пропаганды любимого Эллочкой ватерклозетизма, раскручиваемого ею вокруг себя с мощью торнадо, чем Всеобъем, выдумать было невозможно.

От неожиданно открывающихся перспектив захватывало дух.

- Я в шоке, мама. Мы сделали это!

- Я всегда верила, что наша возьмет, - бесстрашно глядя в камеры набежавших репортеров, отчеканила мама.

В новостных программах именно эта фраза цитировалась чаще всего.

10

Под предлогом того, что должности стряпчего во Всеобъеме должны комплектоваться исключительно секс-символами, Захара уволили.

Бухгалтер Ромуальд Эрнестович Фунт, когда подписывал Захару отпущение, пытался подбодрить коллегу:

- Ничего, ты-то хоть на свободу… Нашему брату в этом смысле тяжелей. По лезвию бритвы ходим. А ты через две недели - вольная птица.

- Слушай. Какой им секс-символ нужен? Я пятнадцать лет пилю здесь бюджет, а до подспорья так и не добрался. Ни грамули ведь не перепало. Зоська на грязях свой курорт построила. На всеобъемовские это можно сделать? Скажи, Ромуальд Эрнестович, на всеобъемовские можно?

- Нельзя, Захар, нельзя. Но ведь подспорье-то ведь оно не для каждого. Вон папаша мой, Эрнест Густавович, думаешь за что здесь срок нажил? За это за самое - за подспорье. А Балаганов… Э-э-э, милый, я тебе такого мог бы рассказать.

Но рассказов мудрого Фунта Захару Задунайскому не суждено было услышать. За день до получения окончательного расчета Ромуальда Эрнестовича в наручниках вывели из стен Всеобъема. Оказалось, что и он утаивал от народа подспорье, да к тому же вскрылась какая-то химия по давней сделке с яхонтовым месторождением.

Слухов по этому поводу хватало. Их всегда было много во Всеобъеме. Впрочем, сказать, что их было очень много, значит не сказать всей правды. Слухи наполняли атмосферу Всеобъема, пронизывали ее. Они, как газы внутри человеческого организма, бродили, вступали в реакции и, как водится, вырывались наружу, с тем, чтобы в один прекрасный момент удивить или озадачить окружающих. Некоторые из них оглушали, вызывая эффект разорвавшейся бомбы, другие подпускались из-под Тишка, но и они в четком соответствии с законами диффузии умудрялись распространяться так же быстро.

Слух о том, что Фунт загремел, тут же оброс живописными подробностями и затмил весть о замене старательного и безотказного Задунайского на Эллочкиного дружка-стриптизера.

- С дачи яхонтов вывезли немеренно, - зашептались по углам.

- Годовое подспорье трех городов заныкал…

- Отто Ромуальдович теперь сядет на это место, - предсказывали ушлые всеобъемовцы. - Наверху уже все согласовано…

- По тринадцати эпизодам проходит Фунт, - докладывал Юрик Гургену. Гурген кивнул. Хотя он и не понял значения слова «эпизод», но суть происходящего была ему ясна. Оттого-то и неуютно чувствовал он себя. За квартал от Всеобъема стоял его пятиколесный вседорожник, подаренный фирмой господина Бо. Впервые Гурген пожалел, что взял с китайца не деньгами, а лошадиными силами.

Грустные размышления так растревожили, что он даже не обратил внимания на то, как Захар вялой рукой отмахнулся от своего прошлого и исчез за дверью.

Скорбность момента пригнула Захара, отчего еще более явно стало заметно отсутствие стрелок на серых костюмных брюках. Он шел знакомым евроремонтом и не замечал уже ни подвесных потолков, ни добротного букового шпона, раскатанного по стенам. Все это теперь уже не вызывало в нем благоговения и стремления к самодисциплине.

Хихикнув, Захар, вдруг, остановился и быстро-быстро написал на шпонированной стене ругательство из трех букв. По дороге к выходу он еще несколько раз вынимал ручку и второпях обкладывал матом несущие стены. Одно слово оказалось написанным аккурат под огромной фотографией Эллочки. Их теперь много висело во Всеобъеме с призывным слоганом «Забей!». Элла-мать через знакомых шаманов внушила Балаганову, что жизнерадостные портреты ее дочери олицетворяют верность курса, выбранного Всеобъемом.

Он опять хихикнул. Ему представилось, как будут бегать по Всеобъему люди и требовать друг от друга объяснительных записок, чтобы по почерку определить написавшего. А его уже нет. И не будет. Зато это будет первый случай, когда по-написанному Захаром слову во Всеобъеме, наконец, примут решение. Захару это показалось забавным, и он снова хихикнул.

Бросив прощальный взгляд на серое здание, он увидел как рабочие разворачивали на Всеобъеме огромное панно, на котором улыбающаяся, жизнерадостная Эллочка провозглашала: «Забей!».

За этой же картиной наблюдал и Юрик. Он сидел на корточках у края тротуара, задрав подбородок, и изредка, без задней мысли, дергал себя за ширинку, точно так же как делал это его бывший друг и нынешний руководитель Гурген.