Пророк

Она стояла на остановке. Жутко хотелось есть. И спать. Пронизывающий ледяной ветер издевался над тем, что когда-то было ее прической, пробивал тело вспышками своей ярости, подобно холодному оружию, искусно заточенному кинжалу. Было очень холодно. Вверх, в пустое осеннее небо, отягощенное грузной массой серых облаков, устремлялись остатки жухлой листвы, напоминающие выцветшую мишуру безрадостного праздника поздней осени. Они поднимались и вновь льнули к земле, сами обуреваемые безустанной силой земной гравитации. Казалось, что она находилось на поле противоборства двух сил: беспощадного колючего ветра и непревзойденной, гордой силы притяжения. Все – листва, мусор, порой – пакеты и шарфики припозднившихся прохожих – летело вверх и падало, падало, падало, обрушиваясь на голову обмякшим дождем.
Пожалуй, все не напрасно, - так думалось ей в тот момент. Ее мысли подобали вспышкам молнии, озаряющим ее сознание лишь на долю секунды и снова увлекаемым в небытие. Быть может, они походили и на это неистовое природное противостояние: возносились и падали, падали, укрываясь в потемках ее души.
Было очень холодно. И хотелось есть. А этот коварный последний автолайн не спешил. Видимо, все мироздание в этот день было настроено против нее…
Она оглянулась. На остановке стояло еще несколько человек – таких же усталых, продрогших и пребывающих в состоянии смутной тревоги, ожидания нападения, удара от молчаливых, несущих зловещий холод улиц ночного города.
«Только бы Саша не догадался. Только бы он ВСЕ не понял», - вспыхивало в ее сознании, испещряя черной молнией все ее усталое естество. «Нет, он уже знает. Он давно это понял. Как и эти люди на остановке… Они так смотрят, так смотрят на меня, словно давно ВСЕ поняли. Они ненавидят меня, и он меня тоже теперь ненавидит…»
Щелчок – и кто-то заговорил – таким писклявым, надрывным фальцетом: «Я не знаю, не знаю. Это всего лишь игра…Не беспокойся. Хочешь закурить?»
Двое мужчин на остановке закурили и продолжили разговор, переступая с ноги на ногу, подпрыгивая на месте, подобно заводным куклам.
Да, всего лишь игра… Как вся наша жизнь…
Она тоже закурила, делая быстрые затяжки и беспокойно вглядываясь в даль почти пустого шоссе. Сигаретный дым буквально застывал в заледенелом воздухе, образуя причудливые узоры, порой – лица и силуэты. Один из них походил на лицо очень старой, уродливой женщины, а еще один – на диковинное чудовище с огромными ушами и торчащими в разные стороны акульими зубами. Именно так, пожалуй, выглядит и ее душа…
Щелчок – и подъехал автолайн. Ее маршрут. Стараясь не обращать внимания на разговор этих двух достопочтенных джентльменов за своей спиной, которые с шумом пытались затолкаться в маршрутку, она окинула быстрым взглядом салон, ища удобное место в самом конце, у окна. Вот оно, это уютное местечко. Здесь уж никто не будет изучать тебя своим любопытным взглядом, вновь наводя на мысли о том, не догадался ли он о том, ЧТО произошло сегодня.
«Как можно так жить!» - пульсировал в ее голове беспощадный ключ, окропляя ядовитой водой все то, чего в ней еще оставалось мыслящего, понимающего, человеческого. «Сколько раз я ему изменила? Три? Может, все-таки четыре? Нет, нет, быть того не может. С каждым из любовников это было хотя бы три раза, а этих самых любовников было… К тому же, мой Саша даже не знает, что я больна раком. От моей груди через пару месяцев ничего не останется. А через год, я быть может, и вообще… Ведь врач сказал, что… О Боже!»
Поток ее мыслей резко оборвался, словно на пути у мирно текущей по равнине реки внезапно выросла плотина. Или, быть может, движение этой реки изменил водопад…
На соседнем кресле сидел мужчина, вернее, жалкое его подобие. На этом несчастном, пропитанном грязью и потом существе была надета мешковатая засалившаяся куртка, что делало его похожим на огородное пугало. При том эта куртка была ему явно велика, обладая неимоверным, непропорциональным худому тельцу мужчины размером. Плечи находились где-то на уровне локтя, рукава свисали, чуть не касаясь пола, а подол куртки почти прикрывал его угловатые маленькие колени. На его голове красовалась гигантская шляпа с огромными полями, уходящая колпаком вверх; то была шляпа сказочного колдуна. Лицо бедняги было покрыто коростами и язвочками, напоминая пригоревшую кашу. Видимо, именно цель скрыть все это убожество носила обильная растительность на его лице – седая, редкая, неухоженная.
Замогильный запах окружал это создание подобно ореолу. Единственным, что заставило ее отвлечься от мрачных раздумий и все-таки заметить этого человечка, был его запах – жуткий миазм мертвечины, непереносимый смрад.
Но… но постойте! Откуда он взялся? Ведь всего минуту назад, когда она заняла свое место, когда расплачивалась за проезд, соседнее место пустовало! Или… она что-то путает? У нее галлюцинации? Помешательство рассудка? Неужто она могла, будучи в здоровом уме и трезвой памяти, не заметить его? Этого… Этого не может быть. Просто безумие.
Все то, что она совершила, безумие. Безумие состоит в том, что она изменяла мужу, которого действительно любила, пред образом которого преклонялась, без которого не могла прожить и дня. Безумие содержится и в том, что к двадцати девяти годам она заработала рак молочной железы, а еще больше такового в том, что она терзается, мучается, скрывает этот факт от самых близких людей, столь беспомощно пытаясь маскировать свою болезнь. От своего чудесного мужа, от двоих прекрасных и умных дочек… Никто не знает о ее боли. Ах, да, верх безумия – ее образ жизни, способ заработать на жизнь, ее профессия, специальность. Главный бухгалтер рекламной фирмы, отмывающая в чистой водичке левые доходы своего предприятия, составляющая фальшивые отчеты для налоговых органов, а порой и сама принимающая непосредственное участие в некоторых делах, далеких от рекламного бизнеса. Несчастная, пустая жизнь, скупая душа, никаких надежд, никакого выхода…
Это не ее мысли. Они имеют иной, сторонний источник. Кто-то повествовал ей о ее же собственной жизни.
Она явно прочувствовала, каждой клеточкой своего тела, каждым атомом своей души, как кто-то копается в ее сознании, нагло запуская в ее голову свои вездесущие щупальца…
Безумие… Этот мерзкий старик! Интересно, видит ли кто-либо еще его, ощущает ли этот непереносимый смрад? Она оглянулась, силой освободив свои мысли, свое сознание от чужака.
Двое мужчин все так же разговаривали о какой-то бессмысленной ерунде, об игре в казино. Порой голос писклявого человека взвивался до очень высоких нот, когда тот слишком увлекался своим рассказом. Пожилая женщина спокойно дремала под монотонное мурлыканье мотора, прислонившись лбом к стеклу. Молодая девушка в гламурных сапожках и розовенькой курточке подкрашивала губы, совершенно не обращая внимания на странного люмпена, хотя сидела, казалось бы, прямо напротив него.
Боже, кто же он, откуда взялся? Безумие, безумие, безумие…
Безумие в самом мирозданье, дорогая, в самой человеческой природе. Почему вы так с таким завидным упорством, свойственным только вашему виду, поступаете в противовес своим убеждениям, своим чувствам и своему разуму? Почему продолжаете пытать других и себя? Совершаете действия, не окрашенные смыслом? Ненавидите себя? Презираете других? Что вам мешает жить так, как сами того хотите? Ведь подлость, обман, предательство и измена, алчность и жадность, прелюбодеяние и жестокость – все это идет не из вашего сердца и даже не из вашего разума? Лишь потому, что ведомы инерцией, предубеждением, толпой внутри каждого из вас, но не разумом и не душой… Почему вы обманываете, предаете, изменяете и ненавидите себя за это, хотя внутри каждого из вас живет мечта о счастье, о добродетели, о мире и покое? Неужто вы, люди, полагаете, что через порок, измену прежде всего себе, а не другим, можно прийти к счастью?
«Кто ты?»
«Я – тот, кто наблюдает. Тот, кто пророчит. Кто может многое. Тот, кто ненавидит вас, весь ваш подлый мир, ваши несчастные продажные души. Вас ничего не изменит».
«Я не верю тебе».
«Поверь. У тебя не остается иного выхода, несчастное дитя. Скажи мне, кто поможет тебе, кто тебя спасет?»
«От тебя?»
«Ответ неверный, порочное дитя. От себя».
«Меня уже никто не спасет, никто не поможет. Я – это разогнавшийся на полную скорость поезд. Остановить его уже не получится».
«А я могу. Посмотри на этих людей? Что они вызывают в твоей душе? Презрение? Равнодушие? Никто из них, равно как и ты, дитя, не стал на Праведный Путь, на путь своей души и своего разума. Они несчастны. Они живут своими жалкими фальшивыми ценностями, люди-фантомы, люди-богусы. Сейчас, вот прямо в сию секунду, твои страдания могут прекратиться. Автолайн может наскочить на камень, распластавшийся посреди шоссе, перевернуться и слететь в канаву. Произойдет утечка бензина, взрыв – и… Тебе не будет больно. Никому не будет больно. Ты не будешь больше страдать; душевные муки и муки совести остановятся, низвергнутся в бездну. Той боли, что причиняет тебе опухоль, также не будет. Ты хочешь этого? Ты этого хочешь? »
«Нет!!!», - вскричала она, буквально провопила со всей силой своего сухого отчаяния; и, судя по всему, этот эмоциональный взрыв имел внешние проявления, ибо весь салон в недоумении обернулся.
«Я могу это сделать, о, страждущее дитя!»
«Но ты ведь всего лишь пророк. Как ты это сделаешь? И это… это нельзя делать. Я хочу… я хочу стать другой!»
«Когда-нибудь все это поймут. Но, я боюсь, будет уже слишком поздно».
«Я всегда это знала, это понимала. Только я не могла ничего изменить».
«Я знаю твою судьбу. Я знал про твой выбор с самого начала. Однако я промолчал».
- Так что же, что же будет? Что будет со мной? О Пророк! О мучитель! – прошептала она вслух. Люди вновь обернулись, в течение нескольких секунд не отводя от нее свои физиономии – удивленные, но лишенные ума, лишенные смысла, не способные даже просто задуматься. Скоро эта очная ставка пришла к своему логическому завершению, и ход времени в автолайне снова потек плавной рекой – медленно, однообразно, не неся за собой никаких изменений. Все вернулись к своим привычным делам, видимо, приняв ее за сумасшедшую.
«Только то, что ты захочешь. Теперь все в твоих руках, впрочем, как было всегда. Есть вещи, которые ты не можешь контролировать – я согласен. Но лишь тогда ты снова ощутишь вкус жизни, когда внесешь в ее процесс свою лепту. Когда разобьешь всеобщее молчание, когда наступишь на их необъятный порок».
«Я смогу поправиться? Я смогу снова любить своих мужа и детей так, как это было прежде? Простит ли он меня когда-нибудь – в этой жизни или в следующей?»
«Слишком много вопросов для первой встречи, понимающее дитя. Пытайся изменить в ходе вещей то, что тебе подвластно. Спасай свою жизнь и свою душу. Останови игру. Это все, что я могу тебе сказать».
Щелчок – и автолайн остановился. Будто пьяная, цепляясь за жалкие остатки своего здравомыслия, что свисали, как обмокшие веревочки, на краях ее разума, вылезла она из салона. Старик остался там: она видела, как сквозь черный саван, его шляпу с огромными полями, ужасную куртку-мешок, ощущала кладбищенский смрад. В ее голове все еще звенели песней миллиона колоколов его слова: «Тебе решать». Но она не обернулась.
Ветер уже успокоился, заключив временное перемирие с земной гравитацией. Свинец облаков растворился в необъятном черном ночном небе, и наконец выглянули звезды, изрешетившие небесный купол мириадом осколков далекого света. Дышалось на удивление легко и свободно. Окинув взглядом асфальт, она поняла, что совсем недавно шел дождь: маленькие лужицы ленно растекались по сонной земле.
«Милый мой, дорогой мой, как же я все-таки люблю тебя. Только ради этого я согласна на борьбу».
На несколько секунд она остановилась и набрала полную грудь свежего, насыщенного, казалось, имеющего физический вес, воздуха. Столько путей, и не одного выхода. Сколько порока, и не одного путеводителя, кроме своего собственного сердца.
Однако что-то изменилось. Теперь она согласна выбирать.

08.04.07.