Любовные и другие похождения Никодима Михайловича Волгина сына п

Модест Ла Гранж II

при содействии
ТОРЧУ «Диарея» им. Лелика и Манолика

Любовные и другие похождения Никодима Михайловича Волгина (сына помещика Волгина и жены его,аварской княжны Алиевой), юного кадета и сорвиголовы, описанные им самим

роман о 17 главах с прологом и некрологом

ОАО «Бумага терпит» при содействии ООО «Неадекватная книга»
лето 2002г., лето 2003г., лето 2005г.
 
Сей вполне гениальный труд посвящается
Наталье Михайловне Свириной, педагогу от Бога,
профессору и матери двоих детей...

Мое солнце мне скажет:
«Это про нас»,
Посмеется над текстом лучший друг.

Песня.

Пролог

 Прежде всего, я хочу предуведомить многоуважаемого читателя, что пишу сии мемуары не в старости, ибо я еще молод, и не от праздности, а ввиду некоторой ценности, которую они могут в ближайшем времени приобрести в свете той литературной славы, которую мне пророчат весьма известные и почитаемые в определенном кругу лица, не исключая и критика Д.
Моя голова кипит от идей, я не знаю, за какую же схватиться, а ночами напролет я сочиняю стихи. Но давеча я принялся писать мемуары, ибо осознаю всю ценность сего произведения и мою ответственность перед потомками. Не сочтите за себялюбие слова о том, что иному молодому человеку полезно будет почитать мою книгу, ведь в ней мой опыт, и горький, и славный, в ней мои мечты, и вполне реальные и сумасшедшие, несбыточные, и любовь моя, мучительная и безгранично дорогая, как мне так и, надеюсь, читателю моему.
 
О своем отрочестве я вспоминаю со слезами на глазах, хоть и знаю, что проявления излишней чувствительности недостойны настоящего кадета. Первый образ, который всплывает в моем воображении - образ моей Маменьки, аварской княжны Алиевой. С самого раннего отрочества я был почти влюблен в нее, подобно всем моим товарищам, которые, правда, боялись княжны. Сказать по правде, я тоже немного побаивался Маменьки. Это была властная и самоуверенная женщина, и на моей памяти ни одна слезинка не прокатилась по щеке ее. Хотя моя Маменька была уже немолода, ее лицо сохранило небывалую красоту. В отличие от большинства восточных женщин, Маменька не потеряла с возрастом своего очарования, а, напротив, приобрела что-то большее, то, чего не было у нее в юности. Ее кожа не увяла, ее глаза не погасли, а слегка проявившаяся седина придала ее лицу оттенок мудрости, а, вернее, выражение осознания всего, что есть вокруг – всех чувств и эмоций, всех событий и явлений... О, Мама, я пишу это слово с заглавной буквы, дабы в очередной раз подчеркнуть свое уважение к вам!
 Мой папенька был коренастым, крепеньким человеком. Его краснощекое лицо излучало доброту и веселье. Он любил скакать на лошади и иногда брал меня с собой. Благодаря его мне так полюбилась настоящая русская быстрая езда. Мой папенька, который не раз отстаивал свою честь в кулачном бою или на дуэли, необычайно пасовал перед Маменькою и почитал ее, чуть ли не за божество. Я помню, после очередной драки в трактире он так испугался, что спрятался в шкап. Впрочем, мой отец был очень достойным человеком, хотя некоторые говорили, что он немного слишком буйный, но с этим еще можно поспорить.
 Родился и рос я в уездном городке на реке Эс. Ах, как я благодарен господу за то, что рос я именно в тех чудных краях! Передо мною были и леса, и поля, и река наша. Помню, ходили мы с одним мальчуганом на реку и купались, купались, купались, пока не посинеем от холода. Лес был также любим нами. Нам нравилось собирать грибы и ягоды. Как-то раз, я набрал ведро каких-то поганок и сварил их на костре... потом я чуть не умер от возмущения...
 
 Однажды в непогожий день я открыл для себя мир книг. Гремел гром, выл ветер, но новые впечатления свершили еще большую бурю в моей душе, в моем сознании, у меня сделался припадок. Я никогда не забуду, как в первый раз открыл томик Пушкина. «Евгений Онегин» привел меня в такой восторг, что я неделю промаялся в жару, переживая за смерть Ленского.
А Гоголя я почитал за человека самого умного, самого чувствующего, задумывающегося над судьбой России. С тех пор, с того памятного дня, я начал читать взасос.
 Когда же я узнал, что Гоголь скончался, я еще долго не мог прийти в себя, я думал, что жизнь моя потеряна, да и всей России тоже, что люди стали сиротами, я чуть не слег с горячкой; все это время я пробыл в лихорадке, как во сне, я не я, у меня даже случался бред, я носился и хватался за голову, рвал на себе волосы. Я даже обратился к Маменьке с просьбой носить траур по Гоголю. Но она ответила: ” Да вы (а она всегда обращалась ко мне на “вы”, когда была мною недовольна), я вижу, дурак-с!” Я так много говорил и думал о Гоголе, что тот даже перевернулся в гробу!!!
 Мои родители, а в основном, моя Маменька, были очень обеспокоены тем, что я рос увальнем и придавался одним лишь забавам. Впрочем, моя Маменька успела обучить меня французскому, а я занимался самовоспитанием и много читал. Но все же я был несколько буен, в этом я был в папеньку, поэтому Маменька решила, что мне пора изучать арифметику и правописание, и заставила меня пойти учиться к дьячку. Меня не надо было долго уговаривать, ведь я отнесся к этому сначала как к развлечению, но уже в тот же вечер, как мне это объявили, я понял всю серьезность и ответственность сего мероприятия. Я представил, как выучусь слагать стихи, решать задачки, буду писать повести, а потом какой-нибудь великий поэт передаст (сам ты передаст!) мне лиру, или великий писатель выкажет свою уверенность насчет моих необычайных способностей, как, впрочем, и произошло впоследствии.
 Я оделся как настоящий денди, потому что хотел произвести известное впечатление на дьячка. Ночью я выучил стихотворение Пушкина и, довольный, заснул. Я проснулся ни свет, ни заря, после завтрака я побежал к дьячку. Вернувшись за сумкой, которую я собрал с вечера и которую, конечно, забыл, я имел разговор с Настасьей. Я попросил благословить меня. Она усмехнулась и сказала: ”Ну, иди с богом, пиит!” Это мне очень польстило, и я, окрыленный, побежал еще быстрее. Маменька наказала мне постучать в дверь 3 раза и не рваться внутрь, пока меня не пригласят, но я, конечно, все забыл. Подбежав, я первым делом стал дергать за ручку. Но каково же было мое изумление, когда дверь не поддалась. Я стал дергать с удвоенной силой, и – О! УЖАС! – ручка осталась у меня в руках! И в этот позорный момент открылась дверь, на пороге стоял дьячок и грустно улыбался.
- Ее давно надо было починить, – сказал он.
О, сколько благородства, сколько достоинства прозвучало в этом ответе! Дьячок, надо сказать, был очень похож на Льва Николаевича: такой же молоденький, такой же светленький и потрепанный.
- Ты, видимо, Никодим Волгин … – сказал он, улыбнувшись опять.
- Да, я – Никодим Михайлович Волгин, сын помещика Волгина и жены его аварской княжны Алиевой! – выпалил я.
- Ну, твоя мама тебя так и описывала, - промолвил он.
- А, так вы имели честь знать мою Маменьку? – тут я понял, что сморозил глупость, но было уже поздно. Дьячок предложил заняться арифметикой.
- А как же стихотворение! – вскричал я.
- Какое стихотворение? – не понял дьячок.
- Ну, как! Стихотворение! – горячился я.
Все кончилось благополучно, когда я все-таки рассказал наизусть приготовленное дома стихотворение Пушкина. “Да ты, я вижу, в поэты метишь”, - усмехнулся он, и, заметьте, как в воду глядел!

 В моем отрочестве и приключилась со мной моя незабвенная и горячая первая юношеская любовь. О, Маша, ты получишь вечную память и жизнь в моих стихах! Она была для меня лучом света, моим благодетелем, моей первой музой. Нет, конечно, мое первое стихотворение было посвящено Маменьке, но могу ли я назвать Маменьку своей музой?
 Однажды днем я одиноко брел по улице и разговаривал сам с собой. И забывшись, я, кажется, уже вызвал себя на дуэль, но случайно, по роковой, позволю себе заметить, случайности, мой взор упал на спелые яблоки, которые росли за забором. Во мне в унисон запели голод и юношеский задор. Недолго думая, я перепрыгнул через ограду в надежде отведать запретный плод, а запретный плод, как известно, сладок вдвойне. Но вдруг на меня напала собака. Мне ничего не оставалось делать, как взобраться на яблоню. И в этот судьбоносный момент (а иные мгновения, как известно, длиннее целой жизни кажутся) из дома вышла девушка чудной красоты. Ее светло-русые волосы были заплетены в косу. А ее ланиты были цвета яблок, которыми я хотел полакомиться. Да будут благословенны эти яблоки, которые нас познакомили! И, позволю себе заметить, она была недоступна для меня, как и эти яблоки. Девушка неторопливо приближалась ко мне, и я не мог оторвать взгляд от ее полных локтей. Но тут произошел инцидент, а вернее, казус. Она подошла к яблоне, на которой я сидел, и начала ее трясти. Я держался изо всех сил, но не выдержал и с громким криком свалился к ее ногам. Краска залила мое лицо, мне было стыдно поднять голову, но я все же решился признаться ей в своих чувствах и предложить бежать со мной. Я встал и – О! УЖАС! – заметил, что она на две головы меня выше. Я не знал, куда деть глаза от стыда. С воплем скорби я бросился бежать со всех ног. Дома я тут же слег с горячкой. Я не мог уснуть, Настасья прикладывала мокрое полотенце к моему лбу, но все было бесполезно. Утром я вскричал на нее и потребовал оставить меня одного. Я метался по комнате, но тут мой взгляд упал на стол. Я нашел выход, я нашел спасенье, луч небесного света озарил меня. Я бросился к столу и на жалком клочке бумаги накропал стихотворение. С этого мгновения началась наша вселенская большая любовь.
 
Поскольку рос я сорванцом, не обходилась моя юность и без перепалок, в основе которых лежали юношеские забавы, буйность мысли и мой горячий нрав. Так и первая серьезная моя дуэль произошла еще в моем отрочестве при весьма интересных обстоятельствах.
Я подошел к трактиру. Не веря ушам своим, я услыхал голос Михаила Петрова. Он громко смеялся и что-то разгорячено доказывал. Он был действительно мастер слова. Но то, что он говорил, вызвало во мне негодование. Впрочем, я услышал только последнюю фразу. При всем моем уважении к его персоне, я не мог такого стерпеть. Он сказал: ‘Я люблю Россию с ее неповторимым менталитетом, я люблю русских людей и их харизму, но поняли мы и поняли уже давно, что русский человек настолько задавлен, настолько угнетен, так уж исторически сложилось, что сам уже ничего выдумать не может. Теперь мы свет с Запада ждем!’ Я не мог стерпеть и не вмешаться. Я распахнул двери трактира и, сдерживая эмоции, произнес:
- Это, конечно, очень интересная мысль, но с этим я позволю себе не согласиться!
- А вы, собственно кто, молодой человек? - отозвался кто-то из товарищей Петрова.
- Я - Никодим Михайлович Волгин, сын помещика Волгина и жены его, аварской княжны Алиевой, - меня всего передернуло: никто ранее не осмеливался называть меня молодым человеком.
 - Приятно познакомиться, князь, - раздался хохот.
 В этот момент я заметил, что в трактире сидят почти все мои друзья. Они давеча слушали, что говорил Петров.
- Да как же вы можете! – горячился я. - Как вы можете это слушать! Это же просто безобразие! Господа, вы же русские дети!!!
 На этот раз отреагировал другой приятель Петрова.
- Молодой человек, да вы бы молчали, вы же и слова здесь не вразумеете!
- Я вам не молодой человек! Я дворянин, я Никодим Михайлович Волгин, сын помещика Волгина и жены его, аварской княжны Алиевой. Да и как вы смеете…
- Да сейчас каждая блоха княжеский титул имеет, - заметил какой-то бородач в возрасте.
- Как вы смеете...
- Действительно, приятель... – усмехнулся Михаил Петров. - Этакого воробьишку обидел!
- Сами вы воробьишка!!! – я не мог сдержать негодования, да и не в моих правилах, дворянских, позволю себе заметить, правилах, было спускать такие обиды. Я почувствовал, как желчь разлилась по моему лицу. - Завтра … у реки … утром … я требую, … я требую удовлетворения!!! – вскричал я и выбежал из трактира уже почти в горячке. Но передумал, вернулся и кинул ему в лицо белую вязаную варежку. Это был официальный вызов.
Всю ночь я пролежал в горячке.
Дуэлировать мы поставили на шпагах. Мне это очень понравилось, ведь это так романтично. Однако к утру я совершенно забыл, на чем поставлено дуэлировать. Меня начало лихорадить, и я решил написать всем прощальные письма на случай моей гибели. Письма получились короткими, но искренними: не даром же говорят, вспоминая Льва Николаевича , что краткость – сестра таланта.




Маменька!

Простите меня, я, право, не хотел!..

Ваш сын, Никодим Михайлович Волгин, сын помещика Волгина и Аварской княжны Алиевой.


Папенька!

Поймите меня, как мужчину, вы знаете, по-другому было нельзя!..

Ваш сын, Никодим Михайлович Волгин, сын помещика Волгина и жены его, аварской княжны Алиевой.


Машенька!

Утрите слезы и продолжайте веселиться: я того не стою!

Ваш бешеный пиит, Никодим Михайлович Волгин, сын помещика Волгина и жены его, аварской княжны Алиевой.




Лорд Сирилл!

Прости, что я в очередной раз поломал твои очки!

Твой друг, Никодим Михайлович Волгин, сын помещика Волгина и жены его, аварской княжны Алиевой.

(Не могу не рассказать вам, дорогой мой читатель, о сердечном друге моем, Сирилле, ибо, не зная его имени, вы едва ли сможете понять всю суть серьезного повествования моего.
С Сириллом мы знакомы с рождения, и оттого он особо дорог мне, ведь, как известно, никто не знает о нас больше, чем друзья детства. Сирилл был сыном английского лорда Кента и жены его, Анны Алексеевны Гурьяновой, а также внебрачным сыном английского лорда Гурьянова и жены его, сестры лорда Кента, Марии Кент-Гурьяновой, а также приемным сыном английского лорда Кент-Гурьянова и его жены, баронессы Гурьяновой-Кент. Проживал юный лорд Сирилл в поместье на реке Эс вместе со всеми своими шестью родственниками. Кроме них в доме наблюдался дедушка, не умевший говорить. Я думал ранее, что он слабоумен, но Сирилл давеча сказал мне, что дедушка просто не изучал русского языка.
Сирилл был незряч, ну или почти незряч. Маменька часто пыталась объяснить мне, что молодой лорд вовсе не слеп, а слабовидящ, но я этого никак не мог понять. Он носил огромные очки с очень-очень толстыми стеклами. Я не раз ронял их на пол, когда пытался примерить, и они разбивались. После этого Маменька покупала лорду новые очки и запрещала ему давать их мне, но Сирилл, как настоящий англичанин, был слишком вежлив, чтобы отказать другу... потому он давал мне все новые и новые очки, а Маменька все ругала и ругала меня за буйность.
Один раз ситуация с очками и правда вышла за границы разумного. Мы с Сириллом беседовали о чем-то, когда я попросил примерить его очки... Я не помню из-за чего, но мы поругались. Я решил вызвать лорда на дуэль, но – О! УЖАС! – у меня не было перчатки. Недолго думая, я швырнул в Сирилла его очки...
Дуэль состоялась на следующее утро. Сирилл не попал в меня, потому что был незряч. Я попал Сириллу в очки! Но камень (а мы дуэлировали на рогатках) отлетел от его очков прямо мне в голову! На том и помирились...)
 


Настасья!

Вы были мне как Арина Родионовна. Вы не просто няня – вы друг! Вы больше, чем друг – вы няня! Впрочем, вы не няня, я знаю, но вы обучили меня грамоте и стихосложению. (На тот момент я совершенно забыл, что Настасья является кухаркой и посему никак не могла обучить меня правописанию). Простите меня за эту несусветную околесицу: я в бреду. Постарайтесь меня простить, Настасья!.. и приготовьте свой яблочный пирог на мои похороны! Позорной звездой я зажгусь на небе, с неба улыбнусь тебе и подмигну. «Спасибо тебе, Настасья!» - скажу я, и ты заплачешь...

Ваш вечный должник, Никодим Михайлович Волгин, сын помещика Волгина и жены его, аварской княжны Алиевой.

На этом месте я сам заплакал горькими, как соль, слезами. Но вдруг озарение пришло ко мне – я вспомнил: мы будем дуэлировать на шпагах!
Радость моя была не столь долгой, как хотелось бы. Дело в том, что у меня не было шпаги. Однако решение само пришло в мою голову. Я забрался на кухню, чтобы украсть оттуда подходящий нож...
На кухне было много ножей: и большие, и малые. Даже разделочный топорик – и тот был. «Это все не то», - с горечью сказал я. Делать было нечего. Пришлось украсть папину саблю.

Я выбежал во двор около пяти утра. Настасья уже стирала свои тряпки.
- Возьмите, моя Арина Родионовна! – гордо произнес я и протянул ей конверт. – В случае моей кончины откройте конверт и передайте письма адресатам.
- А ты куда это собрался так рано и с мечем?
- На дуэль! – вскричал я и бросился прочь.
Не пробежав и трех шагов, я споткнулся и упал на землю, но мне было некогда лежать на земле, посему я встал и побежал далее.
- Смотри об саблю не повредись! – крикнула мне вслед Настасья.

К реке я пришел первым. Впрочем, долго ждать мне не пришлось: гнусная компания западников пришла почти сразу после меня. Все они пребывали в отличном настроении и над чем-то смеялись.
- Послушай, дружок, - снисходительным тоном обратился ко мне Петров, – ты что за штуковину вместо шпаги принес? (послышался дружный хохот).
- Это... Это не штуковина! Это фамильная сабля моего папеньки!
- Да прекратите же вы потешаться над мальцом! Что вы этого воробьишку опять обижаете! – закричал Петров своим друзьям.
- Вы сами малец! Вы сами соловей! А я Никодим Михайлович Волгин, сын помещика Волгина и жены его, аварской княжны Алиевой! – возопил я. – Начнем же мы, наконец, эту дуэль!
- Молодой человек, что вы саблю держите, как топор? Вы хоть пользоваться-то ей умеете? – спросил кто-то из последователей Петрова.
Меня всего передернуло: ранее никто не осмеливался называть меня таким образом.
- Да он просто решил, что он как Платон Каратаев: французы на него с шашками, а он на них с топором! – кинул кто-то.
- Ах! Так! – возопил я и побежал вперед, прямо на оскорбителя, держа саблю наготове.
К сожалению, я так и не добежал до него, споткнувшись на пути и разбив голову о камень!
Когда меня принесли домой без сознания с кровоточащей головой, Настасья решила, что я убит. Но я выжил! И даже не был серьезно болен! И сознание-то потерял не от сотрясения мозга и не от сильной боли, а от злости и бесконечного возмущения! Вот так!

***
Дорогой мой читатель, скажу вам откровенно, что могу бесконечно и с неописуемым удовольствием рассказывать об отрочестве моем на реке Эс. Это время останется навеки в памяти моей самым светлым и беззаботным периодом моей насыщенной и не всегда простой жизни. Я бы даже с превеликой радостью написал бы для этого отдельный роман, но сейчас я вынужден остановиться, ибо настоящий роман задуман мною иначе. В нем мне хочется говорить не о беззаботном детском веселье, а о суровых реалиях праздной столичной жизни. Здесь мне хочется осветить все стороны столичной кутерьмы, познакомить вас со всякого рода интересными людьми и приоткрыть для вас завесу безнадежной души моей.
Итак, в один прекрасный день мои родители решили серьезно заняться моим образованием. Конечно, дьячок много чего мне дал, но настоящему дворянину негоже не знать военного дела. Посему было решено отдать меня в военное училище, которое находилось в столице и которое в свое время кончил мой папенька.