01 - Айлавью Должен Умереть - Глава 1

 Мать честная, до чего же трещит башка!
 (из раннего)


 Рад Уроков так и не открыл глаза. Мы о том, как его зовут, пришла далеко не сразу. Да и не мысль это была, а так, пустая насмешка. Словно из калейдоскопа серых оттенков, – огромного, как чрево родительницы, вылетела банановая кожура или использованный презерватив. Вылетел – и шлепнулся в центр его аморфной сущности, явно намекая, что за всей этой жужжащей белибердой существует нечто априори осмысленное.
 Ах, одно это слово вызывало тошноту. Смы… смы… смы… сдыгр аппр – катились, перекручивались внутри сущностного придатка рвотные массы. Подумать об этом – хуже кары нет. Думать вредно, думать опасно. Думать больно. Штраф за каждую мысль – взрыв, дробящий мир на куски, рвущий, кромсающий, растирающий в порошок, вплоть до молекулярного уровня. Когда от тела не остается ничего, даже слова для его обозначения.
 Мысль о присутствии тела метнулась резко, пронзительно – и снова вселенная резлетелась в пух и прах, оставив боль - пульсирующую, будто обезглавленная змея. Тело присутствовало: вывернутое в неудобной позе на очень холодной, ровной и твердой поверхности.
 Он только успел понять: его тело – человеческое, а имя «Рад Уроков» – это ярлык, наклеенный свыше. Глупый, но уместный. Помимо ярлыка-имени на теле должна быть хоть какая-то одежда, скорее всего, грязная. Но думать об этом – еще больней, чем просто думать о том, что думать – больно.
 И мысли покинули его – он даже не успел прочувствовать боль: в растянутых сухожилиях, в переохлажденных суставах, в позвоночнике и в измученных легких. Зернистое серое марево окружило его затравленную сущность, и понесло, словно мировой океан - щепотку лебяжьего пуха. Спазм сосудов головного мозга прекратился – но лишь на долю секунды, чтобы в следующий миг оркестр передней лобной доли грянул стаккато. Тогда Рад Уроков и ощутил свои органы – словно внутри тела кто-то резко, по-заводски включил яркий свет. Содрогнулся, дернулся, захрипел: холодно, тоскливо, одиноко. Похожие ощущения налетели пчелиным роем, они подбирались поближе, жалили, отскакивали – и возвращались, чтобы жалить снова и снова, чтобы возвращаться опять и опять.
 Божественная дисгармония обернулась симфонией боли и страха. Неумолимо и безжалостно ее высокие тона подсекали и вышвыривали из океана забвения – прямиком в мир телесных форм. Из правого уха доносилось: «Ничего не попишешь, ты еще жив». И тут же из левого: «А смысл?» - «Сдыгр аппр!».
 Наконец, буря в башке поулеглась, Рад Уроков решил открыть глаза, но передумал. Чересчур ответственный шаг: хватит и доли секунды, чтобы мозг переполнился информацией, – очень вероятно, что пренеприятной. Незнание – сила. И лучший опиум для любого народа, включая коряков, чукчей и прочих российских колдырей. Что называется, почувствуй себя младенцем: вертишь головой, агукаешь – все нипочем: ни войн, ни революций, не повышения арендной платы – не знаешь ни вранья, ни предательства, ни единого матерного слова. Хороша жизнь: пачкай пеленки да ползай на здоровье.
 И Рад Уроков пополз. Сначало тихо, неуверенно, по-пластунски. Затем, шатаясь, приподнял холодную задницу, встал на четвереньки… Тут он и чебурахнулся со ступенек. Болезненный шмяк затылком о бетон вынудил его зажмуриться еще сильней: на уровне век плавали абажуры с ярко выраженной огненной каймой, с проступающими болотными пятнами.
 Рад Уроков охнул, застонал и вдохнул побольше воздуха.
 Глаза растворились сами. Сквозь тошнотворную матовую пелену проступали искусственные цвета; природа – непризнанный гений дизайна – не способна породить такую безвкусицу. Бетонная стена была выкрашена едкой зеленью до половины, как принято в постсоветских подъездах, а поверх зелени и до потолка красовалось титанических размеров матерное граффити. Каждая из его букв, будь то «X», «У» или «Z» - зеркально повернутая на бок, с огромной точкой наверху - обозначала координату пространства, в которое Рада Урокова забросила судьба-злодейка.
 Пространство дергалось, расплывалось и смердело.
 Рад Уроков сжался в утробную позу, отчаянно защелкал зубами. Слезы покатились у него из глаз. На опухшем, землистом лице, словно чернила сквозь промокашку, проступила гримаса неземного блаженства.

 - Господи! – прохрипел он со страшным весельем в голосе. – Наконец-то!

 * * *
 Еще вечером предыдущего дня (3-го сентября 2006 г.) Рад Уроков, возлежав на роскошном дырявом матраце в готически мрачной и свинарски грязной каморке, простодушно мечтал и боялся. Мечты его были укомплектованы сексапильными двоечницами и удовлетворительницами, а страшился он физической расправы за растление оных. Впрочем, за последние четыре года подобных расправ было восемнадцать, что в изрядной мере принижало драматизм грядущей девятнадцатой. Учитывая, что морду били за дело, обиды на горькую судьбину Рад Уроков отнюдь не испытывал.
 За окном бушевал ветер, хлестал ливень, сверкала молния, шугал близкий гром. В пределах матраца было тепло и уютно: по периметру расслабленного тела трезвонили пустые бутылки числом пятнадцать, в раздувшемся животе штормило дешевым пивом, а в ногах по-домашнему шуршал китайский вязаный плед, на котором изображенный белым ирисом Снеговик по-домашнему обнимался с цветастым Змеем Горынычем.
 Рад Уроков не считал себя алкоголиком, он просто никогда не упускал возможности накачаться пивом в ненастную погоду. Спирт освобождал мозг из тисков разума, дарил покой и безмятежность. А побочный эффект в виде похмелья сводился к нулю маленькой дозой портвешка или водочки местного разлива.
 Жилой дом, приютивший Рада Урокова, носил номер четыре по улице Свежанникова, окно каморки выходило в тенистый дворик, утопающий в густой листве. Проливной дождь смыл краски, оставил только мягкий шум и неясные тени. Полумрак заползал в жилище, делая видимость того, что оно заполнено всяким хламом. На самом деле у Рада Урокова ничего не было, кроме матраца и огромного шкафа, с одной вешалкой и парой осатаневших от скуки клопов, – и никакой одежды, кроме той, что на нем, а это были рваные джинсы, белая рубашка с темно-серым воротом, коричневый вельветовый пиджачок и старомодные бальные туфли с нетвердо сидящей подошвой.
 Такой прикид, однако же, не был лишен некоего стиля и намекал скорее не на затрапезность, а на философское одиночество. Тем более, даже здесь, в Васинске, где ходят в гости исключительно без спросу, при плохой погоде шанс заиметь незванного посетителя откровенно мал. Как повелось, бухать здесь начинают с полудня, чтобы до сумерек успеть покуролесить на Торговых Рядах: поджечь помойку или обоссать спящего бомжа. К шести вечера, когда из домов дружно вываливаются подростки, чьи тусовки гремят по всему Собачьему пустырю, делать на улице становится нечего, и колдыри собираются большими группами на квартирах; гитара и баян наяривают на полную, и только делегации из продувшихся в подкидного курсируют до круглосуточного подвальчика и назад. Так что коли уж пьешь в жало после шести, то можешь пить спокойно: никто не докопается.
 Громкий стук в дверь растормашил мысли Рада Урокова. А думал он о добром и вечном – о развратных школьницах и масштабых пьянках по весне. Мысль его завертелась черным пуделем; кряхтя и матерясь, он попал правой ногой в левый тапок, рванул на грудь фанерную дверь – вышел в сумеречный коридор, в ближайшем углу которого по-стариковски тарахтел пустой холодильник.
 Из-за входной двери доносилось подозрительное молчание.
 Рад Уроков приблизился к заплеванному с обеих сторон глазку и со всей мочи рявкнул: «Кого черти носят?!».

 - Своих, - послышался уверенный тенорок.

 Рад Уроков рванул входную дверь. На пороге некто Густав Драгунский - высоколобый шатен с густыми, вечно подобранными бровями и усами щеточкой - усердно стряхивал дождевые капли с зонта на плащ. Плащ был добротный, кожаный, с двойной подкладкой, как у охотника на вампиров, - он внушал тревогу и опасение. Такими же были глаза: светло-голубые, выцветшие, но еще хранящие боевой запал, в отличие от пронзительных карих глаз Рада Урокова, смотревшихся, как две пустые дыры, - настолько глубоко они были посажены. У того и у другого цвет глаз казался неуместным, аляповатым и дисгармонирующим с цветом волос, иссиня-черных и официально причесанных у одного и ярко-рыжих, глумливо растрепанных у другого. Оба ощутили стыд, словно в чужом взгляде читалась вся тайная до неприятия информация. Доли секунды до официального приветствия истекали, и Рад Уроков, сгорая от накатившего раздражения, все-таки сделал пригласительный жест, а сам отодвинулся в сторонку, к обувной этажерке, на которой возвышались две одинаковые пары титанических зимних ботинок с металлической окантовкой. Из-под этажерки наискось выбивался кончик затасканного половика, пропитанного влажной грязью болотно-синих тонов. Такого же цвета роились мысли в голове Рада Урокова, когда выданное им сакраментальное

 - Дарова, стахановец!

 вылилось в настолько мерзкий тембр, что даже стены бы содрогнулись, будь они из клюквенного желе. Густав Драгунский только остро стрельнул глазами. Полумрак казался осязаемым, сотканным из миллиардов волокон невыполненных обещаний, - настолько все вокруг разило запущенностью и отчаянно, с глазами навыкате, требовало либо ремонта, либо полного доразрушения. Так и фраза, брошенная Радом Уроковым: в ней жизнелюбивый стеб тесно соседствовал с гибельным фатализмом. Да и внешний вид квартиранта говорил о многом: рыжие волосы, длинные и спутанные, постоянно лезли в глаза, в уши, в рот и в ноздри, от чего Рада Урокова периодически пробирало на чих, за которым всякий раз следовал глубокий кашель.

 - Почему стахановец? - поинтересовался Густав Драгунский.
 - По кочану стахановец, - с ледяным спокойствием отвечал Рад Уроков, вальяжно облокотившись на холодильник. - Чего приперся? - колись давай! Время-деньги есть, а грабить нечего. Неужели вы, Густав Робертович, за жизнь перетереть решили?
 - Вроде того, - сухо выдавил Драгунский. - У тебя жуткий видок, знаешь?
 - Знаю, - тускло выспыхнул Рад Уроков. - Но коли дашь на маленькую, все будет по-шоколадному, без косяков. А коли ты опять за свое, да без закуси, да не под самое то, на кой мне такая радость? Поучать хочешь, так паучат поучай, чтобы по брюху не ползали, пока сплю. А народных учителей и так хватает на Рядах. Чекушки у них хрен выпросишь...
 - Спокойно, прынцессочка! - желчно улыбнулся Густав, вглядываясь в дальний угол коридора сквозь полумрак, как сквозь сновидение. - Как вы смели обмолвиться, все будет в шоколаде. Ты только не бычь на меня, лады?
 - Кто здесь бычит? - шепеляво пролаял Рад Уроков и зашелся в кашле, медленно отползая к матрацу.
 - А ты агрессивный стал, Радий, как я посмотрю, - Драгунский освободился от кожаного плаща, делающего его похожим на киборга-убийцу, швырнул оный на холодильник в прихожей. Теперь он был в костюме-тройке, из-под которого торчал тщательно выглаженный ворот гавайской рубашки. - Никак дошел до черты? Жизнь пора менять и головой пора думать, а не печенью да мочевым пузырем!...
 - Мой организм, чем хочу, тем и думаю, - жеманно проворковал Рад Уроков и зарылся с головой в плед и бутылки – исходная позиция, некогда привлекательная, а теперь какая-то невнятная. Это его начинало бесить.

 Густав Драгунский медлил в прихожей. Он протянул руку и медленно погладил шероховатости обоев, под которыми от каждого прикосновения с шорохом опадала каменная труха. Один конец коридора уходил в непроглядную тьму, в которой явственно чувствовалось чье-то присутствие - возможно, инфернальное. С другой стороны коридор изгибался напротив холодильника, рядом с полуоткрытой дверью в ванную, совмещенную с туалетом, обрывался возле кухни (дверь со вставкой из витража, за которой виднелся еще один холодильник: высокий, победоносный, скорее всего, доверху забитый разной вкусной едой). Гость сделал два крупных шага вперед, осторожно попытался проникнуть на кухню. Дверь оказалась запечатана: единственный участок нежной кожи между средним и указательным пальцами ощутил холод сургучевого комочка, сжимающего тонкое кольцо проволоки - как раз в том месте, где на двери обычно вешают амбарный замок.
 Между тем, Рад Уроков, не дождавшись ответа на свою реплику, замер в неудобной позе поперек матраца. Напускное веселье оборвалось на полутоне. В каморку закрадывалось что-то деловое и страшное. Показавшийся в дверном проеме Густав Драгунский был грозен. Тени колыхались вдоль и поперек его лица, закрадывались в морщинки, гнездовались под глазами. Приятель изучал оттенки пожелтавших обоев, свисающих клочьями с пола до потолка, вынюхивал углы, со значением пялился на потолок, хлопал ладошкой по штукатурке. Раду Урокову даже показалось, что он даже намеревался запустить руку за батерею (пространство так сильно заросшее паутиной, что там застревали даже окурки), однако брезгливо поморщился и передумал. Губы Драгунского чуть заметно шевелились, будто в поисках подтверждения некой Великой Теории. И чем дольше смотрел на него Рад Уроков, тем туманее становились его собственные мысли – до такой степени, что он уже сам перестал понимать, о чем думает. Его правую ногу сводило холодом, а корявый бородавчатый мизинец левой руки произвольно считал прогибы мастики, идущей по бордюру на уровне потолка, ибо пришлось что в сотый раз убедился, что пива нигде не осталось, а гость, судя по всему, не горит желанием немедленно забухать и оттянуться, как реальный пацан.
 Наконец, Драгунский обнаружил ключевую деталь беспорядка: пятнадцать пивных бутылок.
 
 - Это что? - спросил он лениво.
 - Это мои хорошие новости, - хихикнул Рад Уроков. - Я их все выдумал. Хороших новостей не бывает.
 - У меня есть хорошие новости, - сказал Густав Драгунский, не сводя глаз с паутины. - Они и тебя касаются, мой друг.
 - На чекушку одолжишь? - робко поинтересовался Рад Уроков. - Тогда сейчас и тяпнем.
 
 Гость совершил попытку хлопнуть дверью, но картон умел только шелестеть. Рад Уроков внимательно проследил за ним глазами. Не нравилось ему такое обхождение, хоть тресни!

 - Ты же знаешь, я не пью, - возразил Густав Драгунский. - И вообще, я по делу пришел. У меня важный разговор.

 Рад Уроков изобразил смертоносную скуку.

 - Ну, вот видишь, - констатировал он в угол. – Вот видишь, у него важный разговор. А еще другом называет... Крыса ты деловая, а не друг. Ничего знать не хочу - ничего, ничего, ничего! Душа разболелась - тогда бы хоть с чекушкой пришел...
 - Ладно, дело твое, - неожиданно сдался Густав. – Курить хочешь?
 - Хочу! - крикнул Рад Уроков.

 Гость порылся во внутреннем кармане пиджака, с трудом извлек пачку «Острога» без фильтра, бросил в сторону Рада Урокова. Тот схватил предмет, как нищий хватает монетку, и глухо, разочарованно запричитал: пачка оказалась наполовину пустой, лишний вес добавляла зажигалка. Пламя удалось высечь с первой попытки. Рад Уроков затянулся. Выпустил струйку дыма в ближайшего паука. Повернул голову влево, насколько это возможно, чтобы уголками глаз поприветствовать Густава Драгунского. Ветер на улице утих, тополь за окном выпрямился, в каморке стало чуть светлей.
 Рад Уроков почувствовал, что китайский плед вновь становится мягким, а матрац - послушным. Сургучевый комочек души чуток оттаял. Он перевернулся лицом к окну и сладко-сладко потянулся. Широкая улыбка озарила его некрасивое лицо.

 - Бог мой! - воскликнул Густав. – Радий, твои зубы!
 - Что, «мои зубы»? – вяло огрызнулся Рад Уроков. – Нету моих зубов. И не болят, и жрать не хотят, как видишь…
 - Я вижу, Радий, - произнес Драгунский сурово. – Опять пьяные драки, да?
 - Вот только не надо. Не надо. Жизнь - моя, живу ее - я. Как хочу, так и верчу. А ты губу обратно закатай: я не потерплю нотаций, да за такие дерьмовые сигареты. Не на таких напали! От кого хочу, от того и огребаю. И хоть до крови, хоть до мяса, - никто мне не указ. А зубы мне еще в том году Крысолов вышиб...

 И Рад Уроков снова улыбнулся во весь рот. В общей сложности у него не хватало восьми передних зубов: пяти сверху, трех снизу. Остальные же зубы выглядели, мягко говоря, с гнильцой. Густав поморщился и тут же скаламбурил:

 - Вы, Радий, уж настолько отморожены, что у вас прям зуб на зуб не попадает!

 Рад Уроков гулко заржал и вызывающе глянул в лицо Драгунскому. Как раз в ту минуту бешеный порыв ветра обрушился на тополь за окном. И снова хоровод неясных теней проплыл по сумрачным стенам каморки, и внезапная минутная бледность на лице Драгунского осталась незамеченной.

 - Неужели ты счастлив в такой грязи? – бросил Густав заведомо небрежным тоном, чтобы не дай Боже, не показаться пафосным.
 - А! – воскликнул Рад Уроков, торопливо вбивая пепел с сигареты в горлышко одной из пустых бутылок. – Хрен, блин, ё-моё, опять он за свое! Сто миллионов раз ему объясняй, - я давно устал от твоего душеспасительного бреда.
 - Почему бреда? - удивился Драгунский. - Ты живешь, как свинья, и это вполне объективное суждение.

 Рад Уроков сплюнул:

 - Хоть ты и математик, Густав, а, честное слово, ты не умен. Посмотрите-ка - он учит меня верить тому, во что сам не верит! Это глупости, Густав! Это больше похоже на Никифорчука, лысого хера в шляпе. Ты ему что: мамка или тетка? Или ты ему с голодухи за тридцать серебрянных копеек продался?
 - Хватит ерничать, Радий, - перебил его Драгунский устало. – Ты ведь знаешь, я почище твоего терпеть не могу всех этих сраных лжецов вокруг собственной глотки. Меня правда интересует, Радий, голая правда! Кто виноват в том, что ты так оскотинился, как последний бомж? Кто виноват, что ты дошел до точки?
 - Бздишь, дурак, - отвечал Рад Уроков. - Чтоб с пива - и сразу до точки? Вот по весне, когда в магазе при "Монархе" цена на спирт соскочила, был у меня марафончик. Трехнедельный, с устатку, не евши, понимаешь? До точки дойти - это умеючи надо. Таким, как ты, никогда не понять.
 - Мне и так все понятно, - звучно процедил Драгунский, делая на каждый гласный по пятнадцать ударений. - Ты как шарик, лопнутый Пятачком. Ни размера уже, ни цвета - не разобрать. Одна грязная тряпка валяется.
 - И что? Ты думаешь меня надуть? - не понял Рад Уроков.

 Вместо ответа Густав Драгунский опустил длинные пальцы все в тот же внутренний карманчик пиджака и на этот раз с легкостью выудил оттуда лист бумаги, исписанный тонким змеящимся почерком и сложенный вчетверо. Лежащее на матраце тело приподнялось, нехотя развернуло бумажку и принялось вчитываться.

 - Узнаю эту галиматью, - мечтательно проговорил Рад Уроков и потянулся. - "Пустый вагон беспечной юности...".
 - Тебе нравится? - участливо спросил Густав Драгунский и чуть погодя пояснил. - На днях перебирал в шкафу старые книги. Это лежало в "Двух капитанах".
 - Я такую лабуду только в школе читал, - задумчиво посмотрел на него Рад Уроков. - Это ж не Буковски...
 - Бороться и искать! Найти и не сдаваться! - сердито процитировал Драгунский. - Я смотрю, все ты позабыл, подонок. А как мы в Хабаровске, на площади Ленина, девок клеили? И костры на Амуре жгли! А помнишь, как мы в лесу заплутали, а еще хый-фын налетел с китайской границы?

 Рад Уроков вспыхнул и беспокойно завертелся на матраце. Теплый, ласковый плед спутал его ноги, мешал встать и надавать Драгунскому по шее, чтобы тот никогда, никогда, никогда не пытался напоминать о том, чего, кажется, вообще не было. Он машинально поддел ногой батарею и ссыпал пепел в горлышко очередной бутылки.

 - А ты тоже хорош... удружил, удружил! Спер втихую сочинение, чтобы вернуть - да через семнадцать лет с гаком! Теперь-то никто не поверит, что за эту писанину... что комиссия пустила слезу и поставила высший бал. И что в итоге я поступил вне конкурса!
 - Радий, я все прекрасно помню. И еще я искренне верю, что говорю именно с тем, кто написал это сочинение.
 - А нет, ни фига ты не помнишь. Горел я, браток, горел я, как танкист среди раскуроченной брони. Мне в армию совсем не светило. И общага в Хабаровске мне приглянулась. А особенно девочка черненькая, что бабку Женю на вахте замещала. Я даже не знал, как ее зовут, но мне она так понравилась, ей богу! Я пишу сочинение на свободную тему, а лик ее перед глазами, а гляну на бумагу - чувствую ее за правым плечом, как ангела. А сам думаю: я должен, должен здесь остаться. А то повлечет по жизни, я же знаю себя! И как полилось из меня, я даже не знаю! Словно кто-то внутри сидел и начитывал мне из куста пылающего. Я в детстве любил смотреть на огонь. Все мечтал настоящую живую саламандру поймать. И вот получил! Словно плевок огня – да по сердцу. И, знаешь, такая боль! Откатило, лишь только поставил точку в конце. И меня взяли, слышишь? Я учился, и забыл, что мне только на ЦБК дорога. В Скородумске, там еще парковка была, помнишь? Еще на водилу готовили, но кто ж меня возьмет с таким зрением?! Вот и девочку ту, черненькую, тоже проморгал. А вот сейчас думаю: на кой эта черненькая тварь мне сдалась? Что за саламандры? Что за огонь? Ты вообще умный мужик, что сбег из этого чертова гадюшника! А у меня были надежды... блин, даже говорить тошно!

 Рад Уроков очнулся посередине комнаты. Отринутый китайский плед лежал, скомканный, поверх матраца и бутылок. Густав Драгунский стоял рядом, усмехался в усы и негромко, по-любительски аплодировал.
 Рад Уроков плюнул, сказал "эх", опять плюнул, опять сказал "эх", скупо усмехнулся и швырнул листок бумаги в форточку. Впрочем, не попал. Листок свалился на то место, где среди воинства пустых бутылок поблескивали очки в черной пластмассовой оправе.

 - Ха! Ха! – крикнул Рад Уроков и вжался в стенку. – Бедный Крысолов, он совсем спятил! Ему бы не зубы мне выбить, а язык вырвать! Я треплюсь, болтаю, распинаюсь, языком чешу - называй, как хочешь! Ни слова больше об этом! На хрен гнилые базары! Начнем с очевидного, очевидным же и кончим: я – человек пропащий - это раз! У меня нет зубов - это два! На мне разошлись последние штаны - это три! От меня девушки шарахаются - это четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять! И еще у меня кончилось пиво. Уж лучше я промолчу. А то какой вообще смысл вот так вот, в сухую трындеть?

 За окном ураганный ветер с воем и треском прошелся по кроне тополя. В соседнем окне гулко хлопнула форточка.

 - Господи, Господи, – заныл Рад Уроков с досадливой, вымученной улыбкой. – Есть ли еще время со всем покончить раз и навсегда? Вечерний тепловоз подходит к восьми, а сейчас...

 Воцарилась длительная пауза. Густав Драгунский отсчитал про себя до ста и довольно хмыкнул:

 - Похоже, все-таки я достучался до твоего гордого сердца. Ты нам нужен.
 - Я никому не нужен, - нагло щерясь, выпалил Рад Уроков – словно щитом прикрылся.
 - Ты нам нужен, - медленно и внятно повторил Густав. – И мне, и Квазимодычу, и всем ребятам. Ты умен, Радий. И ты знаешь, я бы не стал распинаться по пустякам. И дело, с которым я пришел, серьезное: тебе придется поработать школьным учителем.

 Улыбка сошла с лица Рада Урокова, а глаза вмиг заволокла пелена мировой тоски.

 - А-а, - недовольно пробурчал он. – Значит, воспитывать приперся? Я же говорил тебе: не надо мне работу подыскивать! И плевать я хотел на твое дружеское участие. Сколько волка не корми, он жизнь свою на собачью долю никогда не променяет.
 - Опять двадцать пять! – не выдержал Густав Драгунский. – Тебе повторяй – не повторяй: толку – никакого. Нонкомформизм твой у меня даже не в печенках… под аппендиксом сидит! Ладно, так и быть. Есть у меня неотразимый аргумент: деньги называется. Выполняешь задание – получаешь пять штук наличными.

 Рад Уроков изобразил обезьянью задумчивость.

 - С одной стороны… гусары денег не берут, - размышлял он вслух. – Но с другой стороны… э-э… любая свободно конвертируемая валюта свободно конвертируется в пиво. Ради этого можно. Но тогда деньжата вперед!

 Драгунский пристально оглядел человека на матраце. Человек на матраце выдержал взгляд и громко зевнул и прищелкнул челюстью. Драгунский пальнул глазами по сторонам, в поисках запасного выхода. Все «за» и «против» напирали массивно и страшно, подобно монстрам в последнем уровне игры. Времени на раздумья не оставалось.

 - Учитывая твою репутацию, Радий, больше штуки за раз ты не получишь, - резюмировал Густав, лениво сколупнул кусочек краски на батарее и только потом извлек из кармана брюк толстое портмоне, в котором оказалось полтора косаря, два чирика и еще какая-то мелочь. Двумя пальцами, словно пинцетом, извлек он тысячную банкноту и протянул ее по направлению к матрацу. – На, держи. Остальное – по исполнении. А теперь слушай меня внимательно.


 Что такое КККК, и что там едят

 (сказка для самых маленьких)

 Густав отвернулся к окну и задумался о чем-то вечном и приятном, хоть и ненадолго. В глазах его все еще держался нехороший блеск, однако говорить он начал размеренно и спокойно. И рассказ его заключался в том, что некая Краткосрочная Комиссия Креаторов-Консультантов (сокращенно КККК), в которой он работает, и в которой до поры до времени работал внештатником и Рад Уроков, самым позорным образом прекращает деятельность.
 Все началось с разборок в Генеральной прокуратуре – еще при прежнем руководителе Владимире Устинове, – связанных с так называемой круговой порукой в области так называемого народного образования. «Проверки на вшивую стерильность» – такое негласное наименование получила в узких кругах антикоррупционная компания, инсприрированная президентом Всероссийского фонда образования, а по совместительству экспертом Государственной думы по вопросам образования Сергея Комкова.
 Действительно, летом 2006 года такие проверки хоть и вполголоса, но все же имели место. На местах шушукались, но паникой не попахивало, даже после первой ласточки с Алтайского края, где еще в мае произошел первый в этом году крупный скандал, связанный с тестовыми заданиями ЕГЭ по естествознанию для выпускников средних школ. После чего комиссия форсировала усилия, и вдруг стало ясно, что тестовые результаты Мордовии, Калужской области и Башкортостана превышают уровень по стране в восемь раз, что никак не могло не насторожить, тем более что тамошние школы оснащены были чаще всего лишь досками да огрызками мела, а вундеркиндов и малолетних пророков совсем не густо, как и в других областях Отечества.
 Разумеется, последовали возражения. Известный мордовский педагог, заслуженный профессор Игорь Николаевич Громов – он же автор нашумевшего трактата «Психология Учащегося» – вскоре заявил, что ни о каких кусках мела речи быть не может, так как школы давно компьютеризованны и подсоединены к сети Интернет, и что высокий результат – закономерен. В других областях, впрочем, время от времени возникала подобная ситуация, именуемая в высших эшелонах т.н. «вспышками нелояльности». Расследования продолжались, и хотя таких громких скандалов, связанных с ЕГЭ, как поджог средней школы в славном городе Ярославле пару лет назад, не слышалось, обстановка была напряженной.
 Хотя пусть трясутся директора-взяточники, любители потягать длинный рубль из родительского кармана, а вот честным трудягам-креаторам, беспокоиться нечего. Креаторами Густав Драгунский называл творчески подкованных авторов, вступивших в борьбу за золото на конкурсе КИМов (так называемых контрольно-измерительных материалов), из которых традиционно формируются задания для единых экзаменов. Подобные конкурсы были призваны обеспечить тесты качественными материалами, а за их проведением следили как специалисты, утвержденные комиссией при ЕГЭ на высшем уровне, так и региональные органы управления образованием, т.е. дирекция ГОРОНО.
 Ушлые креаторы, согласно поговорке, что, мол, рыбак рыбака видит издалека, сбивались в волчьи стаи, получившие рано или поздно юридическое наименование. Васинское креаторское объединение стало назваться «КККК», аббревиатура очень гордая и весьма стыдливо произносимая. Тем не менее, успех сопутствовал молодым васинчанам. Производимые ими КИМы хорошо оценивались местным ГОРОНО, успешно выходили на краевой уровень, откуда уже шла прямая дорога к федеральной кормушке. Густав Драгунский, один из креаторов-консультантов, производил львиную долю КИМов, в то время как уважаемый босс КККК, за какие-то заслуги прозванный Квазимодычем, занимался большей частью юридическими вопросами. Бывший адвокат с неясным прошлым, именно он предложил слово «креатор» дополнить гордым пояснением «консультант», что придавало краткосрочной комиссии статус настоящей консалтинговой компании. Что же касается прочих сотрудников (Бряхтина, Скиперова и Коровушкина), то они старались как можно незаметней мешаться под ногами, исполняя все, о чем просят старшие. С таким раскладом к 2005 году дела пошли в гору, все подготовленные КИМы обходили множество этапов редактирования, их не заворачивали и не снимали. Деньги наплывали косяками, вырастало и количество работы. В сентябре 2005 года Квазимодыч порешил, что без помощников-внештатников дело не обойдется, так что Рад Уроков получил дополнительный, хотя и кратковременный заработок; в декабре 2005 года Квазимодыч выпроводил его вон, а уже через месяц дела пошли так паршиво, что великому боссу пришлось в срочном порядке урезать зарплату всем сотрудникам и даже себе.
 Гром грянул значительно позже. Из-за неуплаты налогов за второй квартал, из-за жалобы, накатанной пожарниками, что, мол, в розетке для копира нет заземления, а самое главное – из-за ухудшения отношений с ГОРОНО контора оказалась на краю гибели. Нервные креаторы только зыркали по сторонам, в надежде сыскать козла отпущения, жрали тонны соленого крекера, поминутно выходили курить, а возвращались совсем уж мрачнее тучи. Дидактический материал, выпускаемый КККК для школьников и учителей, получался сухим и однообразным. В таких условиях Квазимодычу удалось впихнуть заключительный цикл учебных пособий в местную типографию еще до окончания того учебного года, что напоминало игру ва-банк, ибо по большей части материалов из ГОРОНО не пришло ни единого отзыва. Зато авральная работа расчистила целых полтора месяца, чтобы заниматься одними КИМами для государственных экзаменов.
 Ох уж эти КИМы, – основа народного образования! Во всей стране существует всего несколько штук юридически оформленных креаторских объединений, мирно пашущих на этой плодородной ниве; успешный переход на ЕГЭ по всем профилирующим предметам – это ли не показатель?! Весьма вероятно, что система образовательного контроля в государственных учебных учреждениях в ближайшее время всецело перейдет на тесты и тут уж, как говорится, – куй железо, пока не слямзили!
 1 июня 2006 года произошли сразу два знаменательных события. Во-первых, чиновники из ГОРОНО Васинска отнеслись лояльно практически ко всем учебным пособиям, выпущенными КККК накануне лета. Во-вторых, тесты действительно оказались более, чем перспективны. В начале лета Квазимодыч совершил геройский рейд в Москву, где добился аудиенции у чиновников из Минобразования, возможно, его представили самому Фурсенко. Старика горячо похвалили, налили чего-то горячительного, угостили хумусом и оладьями со шкварками, после чего, снабдив самыми сердечными напутствиями, отправили восвояси.
 Весь июль дружина креаторов-консультантов разгрызала гранит науки, перемалывала его в пыльную муку, высыпала ее в пять равнозначных ящичков, сбивая воедино добродетель и грех, ложь и правду, реальность и выдумку. Как известно, в основе теста лежит принцип разветления дорог (или распутья), известный еще со времен былинных преданий о богатырях и прочих сказочно везучих дурнях, любителях окрошки, калачей и вареников. Правда жизни – ежинственная дорога, все остальные – это пути грехов юности и заблуждений зрелых лет. Однако, чтобы досконально точно направо-прямо-налево, хм-м… такое бывает нечасто. Кривда ложных ответов в КИМах частенько походят на правду – и наоборот, – прямо, как и в жизни! По сему, создание тестов – это не сколько помощь государству в глобализации и унификации образовательной системы, столько метафизический посыл продвинутым и посвященным детишкам, некое предостережнение о том, что развилки нас ждут повсеместно, что вся жизнь – это непрерывный выбор из ограниченного числа величин. И чем раньше ангелы-хранители из КККК протрубят эту благую весть, тем быстрей человечество научится искать дорогу жизненной правды, в конце которой отважного первопроходца ждет ИСТИННОЕ ЗНАНИЕ. Только так, а не иначе отважный Тесей сможет вывести Человечество из критского лабиринта самодовольства и невежества, дабы соорудить опосля Рай Небесный на Грешной Земле.
 Воодушевленный московскими похождениями и вкусными блюдами, Квазимодыч толкал речь больше шести часов кряду, и сотрудники КККК слушали его в полном восхищении, с разинутыми варежками. Наконец, шеф уселся, вытерая пот с античного лба. Креаторы хранили торжественное молчание, нарушенное громогласным воплями тщедушного Скиперова о том, что Квазимодыч – гений и душка, и что щаз надо всем в срочном порядке расцеловать евонную харю, налить Агдамчика и предложить всем вместе сожрать китайского цыпленка банг-данга. Только смачный хлопок по хлипкой спине да тяжеловесной ладонью (произвел его красавчик-атлет Бряхтин) сумел успокоить возбужденного креатора. Скиперов замолк, зато пасть разинул вертлявый Коровушкин и начал толкать нуднейшую речевку о том, что драка – это весьма варварский метод внесения недостающей аргументации, и что он сам не намерен терпеть ретроградное обращение, когда речь идет о воспитании будущих поколений (сиречь зерна человеческого), тем более, всем был обещан очень вкусный китайский цыпленкок банг-данг. От бряхтинского удара спас его сам рассказчик (великолепнейший Густав Драгунский!), торопливо заявив, что нефиг лясы точить, когда работ полон рот и что сожрать вкусного цыпленка – затея, черт ее подери, хорошая. Коллеги единогласно сошлись во мнениях, что Драгунский, подери его черт, прав, и все дружно ушли по уши за работу.
 Креатив шел легко и непринужденно: каждый в процессе раскопок среди методичек и учебников находил вопрос позабористей, после чего задавал его остальным четырем коллегам, коллеги скрипели мозгами и выдавали неправильные ответы, которые и включались в тесты на правах ответов-ловушек. Иногда, правда, Квазимодыч начинал возмущаться: мол, креаторы производят чистосердечный маразм, мол, толку от вас, как от этого рыжего – как там его, блин? – Рада Урокова, что вас всех за ним надо в шею, что денег на всех не напасешься, а на блатных условиях естественный отбор не пройдешь, здесь будьте свято уверены. Бряхтин, Драгунский, Коровушкин и Скиперов хором успокаивали монументального старика, затем хором брались за головы и в коллективном порядке избавлялись от маразма, прущего изо всех щелей, после чего тесты даже получали некое изящество.
 «Тесты – это революция в системе образования», - приговаривал Квазимодыч и всячески насаживал среди подчиненных революционный дух: кормил их котлетами по-киевски, рыбой по-московски и салатом «Дружба народов», а также роздал им красные бейсболки, крутил на заезжанном бабинном «Маяке-210» песню «И вот продолжается бой» и даже повесил над своим рабочим местом несколько политических плакатов Д. С. Моора. Старик держался молодцом, революционный настрой сплотил коллектив: никогда сотрудники КККК не работали с таким апломбом и пролетарским рвением, а 30 июня, к девяти вечера первый блок пробных тестов был завершен и подготовлен к сдаче в набор.
 Однако, «революционность» проекта все-таки вышла боком. Дальнейшие вести из столицы оказались неутешительными. В Васинске творилась беда с телефонией, – уже четырнадцать лет не работал межгород, звонить приходилось из почтового отделения в Скородумске, и Квазимодыч всякий раз возвращался мрачнее тучи – теперь даже алкоголь не помогал! В начале июля выяснилось: они не одни такие умные и везучие. В Сызрани работает креаторская лаборатория «WIZARD Education», застолбившая в среде КККК более подходящее название – «Дубы-Колдуны». Их тесты грешили излишне запутанными формулировками, однако министрам это приглянулось, а вот тесты конторы Квазимодыча забраковали: слишком просто, слишком наглядно, ответ уже проглядывает из вопроса, как птичка из яичка.
 От такой наглости у креаторов свело яйца, но Квазимодыч вновь поставил песню «И вот продолжается бой», которую в порыве слезливого патриотического отчаяния горланили хором. Всю ночь и все дальнейшие сутки напролет переделывались формулировки вопросов, латались покрышки условий и накачивались воздухом варианты ответов. Розетка без заземления, из-за которого шел конфликт с пожарной комиссией, питала жизнью электроплитку, на которой ароматно фыркала яичница по-итальянски с макаронными завитушками, помидорчиками и дешевым колбасным сыром.
 А еще через неделю Квазимодыч узнал о появлении в Москве еще одного шустрого дельца – некого Павла Бергмана. Нехороший дяденька поступил совсем по-свински: на основе готового дидактического материала, разработанного Квазимодычем для средних школ столицы, оный прохиндей и скомпановал тесты: накрученные по-«колдуновски» формулировки и по четыре варианта ответа, вместо пяти. Итого следующая партия тестов, отправленная в Москву по факсу из Скородумска, получила еще один от ворот поворот. В КККК началась истерика: Бряхтин, мужичонка весьма брутальный, плакал, как брошенная девка. Скиперов заявился во в дупель пьяном состоянии и хрипло орал что-то перестроечное на мотив «Мои цены – мои скакуны», а Квазимодыч посмотрел на весь этот интергалактический бардак и мрачно заявил, что пойдет и удавится на лампочке в сортире Скородумского Дома Культуры. Впрочем, старик оказался пожелезней самого Железного Феликса. Битых два часа он поднимал разбитых в хлам работников умственного труда, назвал их дохлой скотиной, тунеядцами и грозил продать их в рабство, на римские галеры, где проживут они хоть недолго, зато тестов никаких сочинять не придется. Потом объявил пристыженным хлопцам, что свежий пивной суп с гвоздикой и корицей – лучший помощник в бедственных ситуациях, посему зазвал коллектив к себе домой – на званый польский обед. Креаторы в бешеном темпе смолотили кнели с брынзой, говяжьи зразы, бигос из судака и тыквенный кисель, после разбежались по домам и дрыхли сном счастливых младенцев. На следующий день работа закипела так, как никогда, – отдавать проклятым конкурентам хлеб насущный да со сливочным маслом не пожелал никто.
 Запросто вычеркнуть по одному ложному ответу без нарушения композиции и внутренней логики не удалось. Ампутация пятого варианта шла долго и упорно, словно сам пятый вариант не осознавал своей участи, тупо плелся в хвосте, все еще на что-то надеясь. Не обошлось без происшествий. В пылу ожесточенного спора Скиперов назвал Коровушкина бараном, на что Коровушкин пребольно боднул коллегу так, что тот свалился вместе со стулом и сгоряча ударил локтем Бряхтина в спину. Тяжеловес Бряхтин заревел то ли бегугой, то ли Годзиллой, после чего досталось всем, за исключением Квазимодыча, уважение к которому не меркло даже в самую трудную минуту.
 Впрочем, минуту ли? Как известно, беда не расхаживает в одночку, и следующая новость скосила даже стойкого шефа: с 17 августа – словно подлое эхо печально известного дефолта – все креаторские работы по созданию школьных тестов перешли под крыло столичной организации «Вечерняя молитва», втихомолку сваявшей единый междисциплинарный тест «БЕГЕМОТ-1». По мнению Квазимодыча, он представлял собой анти-интеллектуальную помойку, в которой мешались в кучу не только люди и кони, но и возникшие в результате группового спаривания кентавры: один вопрос теста мог касаться сразу двух или более дисциплин. Все это явно не выдерживало критики.
 И все-таки у чиновников оказалось единое мнение. «БЕГЕМОТ-1» стал флагманом новых моделей экспериментального тестирования, а прочие разработки креаторов оказались невостребованными. И надо отдать должное Квазимодычу – старик сумел ткнуть власть имущих носом в кучу серьезных недоработок «БЕГЕМОТА-1». Для этого пришлось совершить еще один дорогостоящий вояж в Москву, там старика вспомнили, и Квазимодыч получил на месте должность доработчика единого теста. Ее суть заключалась в том, что доработчик при помощи еще четырех-пяти человек внимательно изучает внутренности «БЕГЕМОТА-1», находит ахинею, исправляет ахинею, а потом проверяет изначальный и дополненный варианты теста на учащихся двух равновеликих по успеваемости школ. В случае, если качество ответов будет разниться по формуле (приближенное равенство набранных баллов для сложных вопросов со «звездочкой» и расхождения в элементарных задачах), а доработанный вариант теста наберет баллов больше, то у Квазимодыча со товарищи появится реальный шанс переехать из Васинска в Москву и продолжать работу, будучи уже прикрепленными к министерству, что влечет за собой не только стабильный доход, но и московскую прописку.

 * * *
 - Да за один такой шанс в коровью лепешку разбиться нужно! – орал Густав Драгунский, расхаживая по готической каморке в бешеном темпе. – К тому же у нас совсем нет времени! Все следующую неделю мы готовим тесты, а еще через неделю – апробация. И нет гарантии, что Бергман и «Колдуны» не участвуют в подобной авантюре... тьфу! в проекте. Мы должны урвать у этих недоносков все шансы на победу. И твоя задача – превратиться в ключевое звено нашего успеха. Тебе придется стать школьным учителем!

 Рад Уроков сладко зевнул и громко щелкнул челюстью. Голова его отнюдь не дымилась от полученной информации, он вообще не слушал Драгунского, а только поглаживал тысячную купюру в кармане брюк и мечтал о том, что сейчас пойдет на Торговые ряды и снимет проститутку, с которой можно будет нажраться в мясо и совокупляться всю ночь. Тем не менее, что-то неумолимо жестокое, темное и липкое просочилось между строк, охватило башку и углублялось прямиком в мозг. Что это такое, Рад Уроков не знал и знать не хотел, однако внутри происходило что-то, в натуре, странное. Словно эта липкая жесть, двойной агент буквенно-звуковых комбинаций, превратился в последнюю деталь детского конструктора – ту самую, которой не хватало, чтобы построить средневековый замок, египетскую пирамиду или Вавилонскую башню. Рад Уроков почувствовал: ему есть, что ответить!

 - Пройдемся по деталям, - торопливо вещал Драгунский. – Аванс мой придется тебе потратить на новый костюм и башмаки. В течение сдедующей недели забудь, что в мире есть спиртное. Много не кури. Тебе придется завтра говорить с ихним директором, так произведи впечатление надежного и интеллигентного человека. Я-то знаю: ты можешь, а вот знаешь ли ты?

 Густав Драгунский продолжал расхаживать по комнате. Рад Уроков следил глазами за Густавом Драгунским. Гость двигался быстрей, и зрачки хозяина двигались вслед за ним. А липкое предчувствие уже вертелось на кончике языка, подобно метафоре-колобку: жри быстрей, а то соскользнет!

 - Теперь самое главное. В следующую пятницу у тебя на руках будет комплект КИМов, подготовленных по новейшей системе. К тому времени тебе следует не просто войти в доверие к детишкам, но и подружиться с самыми умненькими – теми, кто оценит наше положение и свои перспективы. Завтра Квазимодыч продает свой «Жигуль», так что ребят будет чем подмазать, чтобы система поехала, ну а мы вслед за ней – в Москву! Понимаешь – Москва! Город Солнца, город любых возможностей, город красивых женщин и нашего светлого будущего! Не знаю, может, тебе и в кайф сидеть в этой конуре на задворках Великой Державы, но ведь ты еще одумаешься, поймешь, что жизнь одна, и что в ней еще многое надо успеть! А здесь кроме уксуса да гнили ничего не будет! Так что дерзай! Все уже готово. Директор ихний (Звягинцев его фамилия!) знает – Коровушкин ему от твоего имени уже позвонил. Он приходит к десяти, там и оформишься, а урок – в девять. Обществоведение – представляешь, какая удача? Сорок минут у доски, десять минут у директора – вот и все, о чем прошу! Завтра к трем буду здесь – расскажешь, как все прошло, получишь новые инструкции. Ну, что, готов ли наш Штирлиц к бою?

 Рад Уроков зевнул оглушительно, как старый лев. Посмотрел на красного от страсти Густава Драгунского и изрек:

 - Нее, на фиг. Я в такие игрушки не играю.
 - Тогда отдавай деньги, - почернел лицом Драгунский.
 - Не отдам. Это мои деньги! Я их заработал, выслушивая твою ахинею! Ты мешаешь мне про баб мечтать, трендишь о каких-то бегемотах… Но все равно за тыщонку спасибо. Отдам как-нибудь…. когда-нибудь…

 И Рад Уроков сделал вид, что сладко засыпает. Левая ладонь уместилась между ног, а правая образовала чашу, в которую легла правая щека, покрытая рыжим пушком бакенбард. Пьяный бездельник принял позу младенца и сделал вид, что беззаботно агугает. Густав Драгунский напротив был в ярости. Что вообще за хрень творится?! Он на что-то надеялся, а получил - шиш! Набор бессмысленных реплик!! Бред сивой кобылы!!! Четырежды проклятую комедию абсурда!!!! И весь его рассказ про КККК был всего лишь пустой тратой моральных сил. И все нервные клетки, что он потратил на этого рыжего чмошника, канули в бездну! И вообще, в этой сраной каморке он потерял кучу драгоценного времени! И если он кому-то это расскажет, или же когда-нибудь вспомнит, это будет такая же потеря времени, которого и так мало, оно всем дорого, особенно ему: без него соратники по КККК не совершат финальный бросок на гранитные утесы КИМов. А кто во всем виноват? Разумеется, этот рыжий сукин сын!
 С диким, яростным воплем Густав Драгунский подскочил в воздух, одновременно вытягивая вперед левую ногу. Слишком много пустых слов уже сказано, чтобы говорить дальше! Теперь только действие! Хрясть! Хрясть! Хрясть! – ногой в живот, кулаком по затылку, коленом под дых, и еще раз, и еще раз, и еще раз, и еще раз, пока не навалит свинцовая усталость!
 Объятый ужасом, Рад Уроков тихо подвзвизгнул - резко подскочил на ноги, но, отведав массивного ботинка, снова очутился на матраце. Еще одна попытка встать - и еще одно падение лицом в паутину. И сколько бы раз он ни пытался начать все заново, всякий раз оказывался он поверженным. Густав подсекал друга на пол, вытирал об него ботинки, затем ухватил запястье его правой руки и совершил такой выверт, что Рад Уроков завопил резаной свиньей, – его туловище надломилось пополам, а голова мгновенно опрокинулась вперед и скрылась за согнутым торсом, где-то между широко расставленных трясущихся ног.
 Вид, красноречиво открывшийся Драгунскому, совершенно однозначно содержал одно из следующих утверждений: а) Рад Уроков, подобно страусу, спрятал голову в песок, б) его штаны слегка разошлись и оголили зад, в) положение выходило запутанным г) напротив, все расставилось по местам.
 Ни один из вариантов Густава не устраивал. Его глаза по прежнему выискивали лазейку или надежное укрытие. Между тем цепкие пальцы, словно опричники, методично, градус за градусом, выворачивали Раду Урокову конечность – и с каждым рывком / усилием поросячий визг рыжеволосого пропойцы возносился еще на полтона.
 Драгунский знал, что миссия невыполнима, что отбившийся от рук, опустившийся на дно жизни Рад Уроков уже вряд ли будет хоть чем-то полезен. Но еще знал он, как пересекала лоб Квазимодыча глубокая старческая морщина – знак того, что шеф на грани отчаянья, ибо хотел как лучше, а поневоле вляпал-таки креаторов в беду. И Густав должен теперь искупить его старую коммунистическую гордыню, сделав невозможное возможным.
 Дело в том, что революционные песни, котлеты по-киевски и салат «Дружба народов» сделали-таки пагубное дело: коллектив КККК сплотился настолько, что уже не мог действовать, лишившись хотя бы одного из членов. Ясно дело: им четыре дня подряд вкалывать как проклятым, над КИМами, – тут уж и вдесятером управиться проблематично, не то, что впятером. Вдобавок только черту известно, какие ресурсы могут задействовать «Дубы-Колдуны» и прочее лесное дрянцо, дабы сорвать заветный джек-пот с кучей федеральных благ плюс квартира в Москве. Вот и вспомнил Квазимодыч про учителя-неудачника, и образовалась у него поперек лба та самая кожная складка, что придавала героическому старцу вид несчастной Мурки, и этого Драгунский уж никак не мог вынести. Он принял решение, что хоть душу вытряхнет из рыжего паразита, но внесет его тушку в ряды доблестных разведчиков КККК.
 Чем в данный момент и занимался.

 - Пусти, дрянь!! – визжал Рад Уроков в грязный паутинистый угол.
 - Не пущу дрянь!!! – рычал Густав Драгунский и смешно подпрыгивал. – Гнида трудовая, хряк сиворылый, алкаш позорный!
 - Я не алкаш!!! – визжал рыжий, пытаясь достать агрессора свободной рукой.
 - Кому рассказывашь?! - китайский плед в ногах звенел обилием стеклотары.
 - Пусти-и-и-и! – падал он на колени, вставал и снова падал.
 - Соглашайся, засранец!!! – ревел креатор-консультант на всю квартиру.
 - Согла-а-а-асен…. – Рад Уроков бешено закивал головой.
 - Ладно…. Выдохни, гад…. Я отпускаю тебя!

 Оба тяжело рухнули на пол. Оба дышали, как загнанные звери. У обоих на душе было черным-черно. Рад Уроков, хлюпая кровавым носом, оплакивал утерянный покой. Его десница висела, как плеть, играя всеми оттенками боли. Густаву Драгунскому было еще хуже. Его терзала не только собственная «вспышка нелояльности», воплощенная в желание изувечить друга наподобие цыпленка банг-данга. Глядя на то, как в углу всхлипывает и тихо ноет Рад Уроков, Густав сорвал джек-пот античного трагизма.
 Он даже непроизвольно всплеснул руками.
 Конечно, с самого начала не улыбалась ему эта идея – вести нудные переговоры с опустившимся скотом. Но кто еще согласится на такое – быть учителем в старших классах?! Школы в Васинске – случай сугубо клинический. Опытные учителя ходят там по стеночке, а вот драки с поножовщиной между учащимися случаются ежедневно. Не школы, а какие-то приюты для трудных подростков! Немудрено, что в глубинке огромный недобор кадров, никому не хочется губить нервы и драгоценное телесное здоровье. Посему эксперименты с ЕГЭ казались чуть ли не панацеей от всех земных бед, а особенно – от нищеты и прозябания креаторов.
 Конечно, была идея подговорить кого из нормальных учителей, но ведь это черевато оглаской! Многие учителя видят в креаторах соперников, так как в здешних краях уже был пущен слух, что среднее образование будет не только тестовым, но и заочным. Во-вторых, успех операции имеет обратно пропорциональную зависимость с числом людей, в нее вовлеченных, это все знают. Тем более, переговоры пришлось бы вести с директорами школ, а это люди не бедствующие, себе на уме, – точно не согласятся, да еще вдовесок стукнут куда повыше. Со школьниками напрямую никому общаться не хотелось так же, как и взваливать всю авантюру на плечи Квазимодыча, человека очень занятого и слишком весомого для деятельности такого рода. Впрочем, и сам Квазимодыч все отлично понимал. Ему через неких знакомых удалось выйти на Михаила Евграфовича Козинцева, директора гимназии № 89, и тот согласился провести тест в нескольких классах, но только без подтасовки ответов – здесь он оказался слишком категоричен и труслив, а неотразимую взятку наскрести не удавалось даже с продажей «Жигуля». Итого – нужна другая школа и совсем иной подход.

 - Радий, - позвал Густав Драгунский приятеля. – Радий, дружище. Радий, я все тебе прощу. Но и ты меня прости. Радий, я не мог иначе. Я не мог подвести Квазимодыча! И ребят не мог подвести.
 - Ты меня не подвел, - буркнул Рад Уроков в заросли паутины и быстро сжался. – Ты раздавил меня, как дождевого червяка… Тоже мне… дружище херов… Крыса деловая... псих недоделанный...
 - Радий, - сказал креатор-консультант, не меняя тона. – Радий, тебе разве удобно кушать без передних зубов?
 - Неудобно! – выкрикнул Рад Уроков, и Густав с ужасом подметил, что смешной шепелявый голос рыжего приятеля вызван не отношением к жизни, а дентальной неувязкой. – Неудобно, блин! Ну, и что, хрен в пальто?! Ты мне ущерб моральный компенсировать хочешь? Зубы мне золотые вставишь?
 - Нет, - признался Драгунский. – На то средств не имеем. Но ведь Крысолов еще на свободе. А он не из тех, кто забывает старое. И жизнь, и здоровье твоего организма висят на волоске. Ты же видишь: Васинск – городок крошечный. Если не считать кавказоидов, цыган, да этих… нанайцев, ульчей и нивхов, нормального русского населения здесь не больше десяти тысяч будет. Тут все про всех знают. И Кроговы про тебя уже стопудово все выболтали. А личность ты у нас яркая, очень примелькавшаяся. И Крысолов тебя найдет. Он в любой момент может тебя найти. Вот мы говорим тут, а он уже, может быть, идет вверх по лестнице, да с арматуриной в руке. И тебе больно достанется, и мне. А все почему? А все потому, что один рыжий увалень строит из себя гордую девицу, этакую-разъэтакую эгоцентричную кралю, не способную протянуть руку помощи в трудную минуту. Ты же своим пофигизмом и себя, и людей загубишь! Все мы сдохнем в этой проклятой дыре, а ведь могли бы получить прописку в Москве, стать нормальными гражданами РФ, носителями всех социальных благ и прибамбасов. Так что я уже один раз слышал твое согласие, подтверди мне его еще. Поверь, это будет самой райской в мире музыкой – не только для моих ушей. Сейчас я тебя покину и пойду, старика нашего обрадую. Ну, так что? Идешь учительствовать?
 - …в трудную минуту… руку помощи… - глухо ворчал Рад Уроков, баюкая поврежденную конечность. Наконец, он встал: трясущийся, жалкий, невесомый, с пронзительным взглядом, где лед и пламень взаимно пожирали друг друга. Заговорил он тихо, хрипло и картаво. – Свиньи! Самовлюбленные эгоисты! В Москву им захотелось! Тесты составлять! С министрами корешиться! Нееет, я все понял, приятель. Ваши тесты – они самые бездушные! Они делают детей тупыми, наподобие японских роботов! Нельзя, чтобы дети в самый ответственный момент… короче, это холодно и гадко… я не знаю… ничего толком не знаю… поэтому завтра я пойду завтра в школу и проведу урок. Но я отказываюсь играть в твои дьявольские игры, Густав Драгунский!

 Креатор-консультант расцвел майской розой. Он деловито боднул картонную дверь, прошествовал к хрипящему холодильнику, подхватил кожаный плащ и долго-долго запаковывался в него посредством различных тесемок и хлястиков. Уже в дверях обратился он с последними словами:

 - Радий! Ты самый лучший друг, о котором только можно мечтать. Богом прошу, береги себя в этой чертовой школе. Не лезь на рожон, не приставай к девочкам и не забудь, возьми в библиотеке что-нибудь по обществоведению. Например, о строительстве в Древнем Египте.
 
 И тут он вспомнил о прощальном даре Квазимодыча. Это был фолиант И. Громова «Психология учащегося». Книгу он бережно положил на внезапно умолкший холодильник.

 * * *
 Библиотека стояла запертой – на дворе по-птичьи щебетал хмурый воскресный день. Рад Уроков это осознал, лишь подергав стальную дверь и пробежавшись глазами по скромной табличке за стеклом.
 Книгохранилище находилась на первом этаже массивного общежития, населенного преимущественно нацменьшинствами и расположенного на углу улицы Долгой и улицы Поперечной. Девятиэтажка была самым высоким зданием в городе, с крыши можно было наблюдать закаты невиданной красы, а под это дело хлебать свежий пивас и ласково пощипывать сидящую рядом подружку за толстую задницу. Так поступали многие, в результате на крыше гнездилось великое множество стеклотары, за которую шла отчаянная драка между окрестными бомжами. К величайшему сожалению, именно стеклотара стала причиной гибели милой и доброй Прасковьи Ильиничны, сухонькой бабушки, которая до лета 2006 года мирно вела обществоведение в старших классах школы № 101. Не следовало ей жарким июльским вечером подниматься на злополучную крышу… впрочем, это уже другая история, рассказывать которую сейчас не только невыносимо грустно, но и априори бессмысленно.
 Что же касается Рада Урокова, то с ним все оставалось тип-топ. Он благополучно разменял тысячную банкноту, купив за две сотни ящик «Ухлеста» – самого дешевого и самого известного пива в здешних краях. После вернулся в берлогу – под плед, где тихо и свежо. Там его одолели раздумья.
 В последние дни Рад Уроков пил по мелочи, но без передышки. Пить ради того, чтобы пить – занятие, не требующее семи пядей во лбу. Другое дело, признать существование Великой Теории, доказательство или опровержение которой возможно только при помощи беспробудного пьянства. Часто, находясь на грани алкогольного отчаяния, человек разумный понимает, в какой глубокой жопе застряло человечество. Водка стирает мозги, содержащие мудрость веков, великие труды Аристотеля, Платона и Сократа, теорему Гаусса и триаду законов Ньютона. Легионы водочных бутылок шествуют по белу свету, и грохот ихних кованых сапог переплюнет по обезоруживающей кошмарности шаги любого каменного гостя. И все страшатся этого грохота, кроме него, Рада Урокова, бухого пьянчуги, – Великого Война Из Числа Избранных. И он будет сражаться в одиночку, поглощая содержимое басурманских вояк десятками тысяч литров, пока его печень, пронзенная миллионами незримых штыков, не ссохнется, словно гармошка в мозолистых крокодильих лапах. Вот такая героическая судьба, достойная воспеваний менестрелей, скальдов и прочих Боянов различного калибра.
 Похожая теория сложилась в голове Рада Урокова еще в конце 2005 года, когда Квазимодыч с позором вышвырнул его прочь из рядов креаторов-консультантов. Однако Рад Уроков, не будучи конченым идиотом, вскоре понял, что все это самообман. Никаких легионов не существует, никакие скальды и менестрели не будут слагать о нем эпические саги – сдохнет под забором, как последняя дрянь. Другое дело, если беспросветный забулдыга, горький пропойца из глубокого захолустья вдруг откроет глаза, воспрянет Фениксом, завяжет с вредными привычками, найдет в себе уйму неимоверных талантищ – и взлетит под небеса Мировой Славы и Известности, по одну руку с Билли Гейтсом, по другую – с Майклом Джексоном. Ох, как же удивятся тогда хреновы собутыльники, кинувшие его еще в том году Крысолову на заклание! Удивятся, да поздновато будет...
 Вот в таких тщеславных мечтаниях Рад Уроков возлежал в готической каморке, ощущая голым пузом дырявый матрац, рассматривал залежи паутины за батареей и размышлял, является ли все это тем самым дном жизни, от которого уже сейчас стоит оттолкнуться, дабы начать все заново. Он отлично понимал, что все не так уж плохо, что дно жизни бывает только у наркоманов, а все остальное – это жизнь, как она есть, без преувеличений и приуменьшений. Нужно только не бояться посмотреть правде в глаза. А еще имеется судьба, но лучше про нее не думать. Рад Уроков не был уверен на сто процентов, что судьба, окутавшая его по горизонтали, вертикали и диагонали, действительно принадлежит только ему. Может быть, это просто очередная социальная роль.
 Рваные джинсы, рыжие волосы и большая дырка на заднице - это и есть элементы так называемой промежуточной судьбы, проживая которую, человек не может оставаться самим собой. Рад Уроков давно это заметил. Еще он заметил, что кроме него этого никто не замечает. Никто не хочет пережить промежуточную судьбу, вместо этого все тупо живут ею. На автопилоте люди пьют, громко матерятся, отчаянно дерутся и снова пьют – уже на брудершафт. Затем, обнявшись за руки, на автопилоте выходят из подъезда, на автопилоте топают по Краснобульварскому скверу (единственное культурное место в городе!), на автопилоте пинают бутылки, расставленные вдоль тротуара, матерят оборванцев, продувшихся в казино «Пять Тузов» или в одиноко стоящего «Однорукого Бандита» (их в городе поприбавилось!), так же на автопилоте пристают к молодым девушкам и на том же автопилоте тягуче горланят помесь блатняка с вдумчивой авторской песней.

 - Идиоты, - вдруг процедил Рад Уроков сдавленным голосом. – Тупые свиньи. Содомиты. Скотоложцы. Могли осчастливить род людской, а вместо этого пропивают остатки совести.

 Через пару секунд в квартиру забарабанили. Он поднялся, схватил очки, тихо вышел в прихожую и распознал за дверью отрывистые реплики и хриплый смех, которые явно выдавали присутствие знакомых колдырей. Так и было. На узкой лестнице, облокотившись на шаткие перила, ржали Потемкин, Халябло и Свинотрыщ. Все трое в потертых коричневых пиджачках на голое волосатое тело, фланелевых штанах и галошах. «Три мушкетера», как некогда заметил Густав Драгунский.

 - Здарова будь, рыжий урод, - закричали веселые синяки, размахивая пузырем с надписью «Диверсант» (название самого дешевого портвешка в городе). Затем от них поступило конструктивное предложение. – Пойдем, посидим в сквере!
 - Ребята, я не пью, - жалко промямлил Рад Уроков, чувствуя беспомощность ситуации. – Я учитель. У меня школа завтра. Подготовиться бы надо…
 - Неубедительно!! – содрогнулась гулкая лестница. – Мы сами тебя, как пить дать, подготовим. Твой рыжий интеллект заблещет ярче некуда! Не хочешь в сквер, тогда можно и во дворе, под дохлой ивой…

 Рад Уроков забко поежился. Его тщедушное тело разрывало надвое. Конечно, ему хотелось. Даже очень. Но, с другой стороны, была теория. И очень грязная каморка. И скорый приезд хозяев с дачи. Так что дело решили эмоции. «Обожаю этих ребят», - расчувствовался Рад Уроков. – «Они не крутят руки, не тыкают мордой, не обзывают алкашом. Я не алкаш. Просто погодка сегодня дерьмовая».

 - Не надо под дохлой ивой! – он сглотнул слюну и нацепил на нос очки. – Мне кажется, все мои неприятности от этого дерева. Его бы надо сжечь.
 - Неправда, - резонно возразил Петемкин, бывший геолог. – Все неприятности от радиоактивного завода. Его нужно поскорей забетонировать.
 - Дай закурить, - встрял Свинотрыщ.

 Рад Уроков безвольно протянул ему пачку «Острога». Через минуту она была пуста. А еще через минуту «мушкетеры» уже забрались в каморку и дымили, по чем свет стоит. Серая завеса массивно поднималась до потолка, затем незримые токи воздуха влекли ее книзу, и получившаяся конструкция напоминала ядерный гриб. Самым шиком было стряхивание пепла в плафон люстры – занятие куда более спортивное, чем курсировать с пепельницей до туалета и обратно. Тем более, в унитазе уже бултыхалость не менее пяти килограммов хабариков, отчего у фаянсового друга случился преждевременный запор.

 - Радик, - спросил Халябло. – Ты, случаем, не собираешься сегодня забухать?
 - Как – забухать? – притворно удивился Рад Уроков. Паленый «Диверсант» уже вдарил ему в голову. – Ну-у… я это-о… выпить – да, забухать – нет…
 - Ну-у, - Халябло помедлил с ответом. – Ты же безработный, ни денег, ни женщин, – ничего нет. У тебя депрессия. Сегодня мы тебя будем лечить. Апробированными… ик!… м-методами.
 - У меня есть работа, - попытался возразить Рад Уроков. – Завтра в школу, подготовиться бы надо... наверное…

 Степан Халябло легонько прикрыл ему рот ладонью и хитро-хитро заулыбался. В глазах его промелькнул озорной колдырский огонек.

 - Тихо, - сказал он вполголоса, а дальше зашептал. – Ты не забыл, Радик, что тебе все это снится? Ты никогда в жизни не пил и не курил. Ты вообще крутой атлет-здоровяк. Метатель тяжеленного молота. Ты даже не знаком ни со мной, ни с Витьком и Славкой. Правда ведь, ребята?
 - Правда, правда! – грянули хором Потемкин и Свинотрыщ и расхихикались.
 - Ну, вот, - невинно подхватил Халябло. – Я же говорил, что тебе бояться нечего. Ты преуспевающий бизнесмен, живешь в Москве… н-нет, пожалуй, даже на Манхэттене… Ну, вот, значит… Нью-Йорк – город великих надежд, но и только. Там даже на покупку картошки нужно так поишачить, что больше ни на что времени не хватит. Ты прогорбатился всю неделю, сильно устал. В конце рабочего трахнул длинноногую блондинку-секретаршу – а иначе никак, она в курсе всех черных делишек фирмы, тут уж доверие порождает доверие – и вырубился бы на том же офисном диване.
 - Я бы за сутки этот диван пропил, - саркастично встрял Рад Уроков, словно речь шла вовсе не о нем. – С с-с-секретаршей сэ-э-этой в довесочек…
 - …и заснул. Ты спишь долго, очень долго. Тебе снится Россия. Повсюду снег, медведи в присядку пляшут, на балалайках играют, с мужиками сивуху пьют. Плохо в России жить. Но не бывает худа без добра. Есть в России один подзабытый, но милый уголок – город Васинск, в котором картофель в сто раз дешевле, а водку гонят не в подвалах, а на заводе самого мэра, поэтому запашок опилочный не чувствуется. Ты живешь здесь, у тебя – хорошие друзья, которые тебе всегда нальют, избавят от проблем и заботливо хлопнут по плечу, если вдруг начнешь раскисать. Будь счастлив, Радий! Живи, мать твою за ногу, каждой божьей секундой! Какая, нафиг, школа, работа, тесты? Может быть, через минуту эта сучья секретутка разбудит тебя к чертям офисным, и ты больше никогда не увидишь вот эти проникнутые заботой лица. Правда, пацаны?
 - Правда-правда, - нестройно загалдели великовозрастные пацаны.
 - Вот и наплюй, - добродушно резюмировал Халябло.

 Что оставалось делать? Рад Уроков вылил внутрь организма остатки «Диверсанта» и энергично кивнул головой. Энергичней, чем даже под пытками Густава Драгунского.

 * * *
 Правда у каждого своя. И вообще - не стоит об этом! Другое дело, как эту правду-матку нарезать-нашинковать?
 Может, Густав просто хотел его предупредить просто так, по дружбе. Или же это была уловка, хитромудрая махинация? Он, Рад Уроков, рожденный быть свободным, должен стать колесиком в часовом механизме у дьявольского часовщика Квазимодыча?! Мысль эта была отнюдь не нова, вообще все эти ККККшники слишком много думают и, наверняка, – о мировом господстве. Квазимодыч – тот вообще родился в Польше, значит, точно шпион. А остальные – Драгунский, Бряхтин, Скиперов и Коровушкин – просто дешево куплены. Хотели его по-рыжему заарканить – ан не вышло!
 Вот «мушкетеры» - совершенно другое дело. Сразу видно – свои. Пьянствовать – это для них не самоцель. Это, скорее, способ доказать чистоту души. Как известно, бухому намного труднее врать и выкобениваться, его суть становится ясной и прозрачной, как стеклышко. Хвастун начинает хвастать, злодей порывается морды бить, у сентиментального – слезы в глазах. Просто сказка безо всяких психологических тестов и детекторов лжи, зато с приятным ощущением комфорта и безопасности: никто тебя не унизит, никто не подставит. Один за всех – и все за одного!
 Кроме того, стоит также добавить, что именно «мушкетеры» помогли Раду Урокову сделать правильный выбор – без их негласной помощи ему было не потерять вольготную должность в КККК. Однажды они прознали, что каждый вечер с пяти до шести Рад Уроков занимается какой-то школьной ахинеей и договорились между собой, что рыжего стоит навещать только в означенный промежуток времени, причем опоздавшие или пришедшие раньше времени строго наказывались: им взыскивалось крейсировать за новой выпивкой. Вдобавок, сам Квазимодыч крайне внимательно отнесся к внештатнику, давал ему самые изуверские задания, а опосля еще выказывал брюзгливое недовольство:

 В каком слове произносится твердый глухой шипящий согласный?
 а) прочерк
 б) щека
 в) щетина
 г) поджог

 Каждое тестовое задание традиционно печаталось на одном листе, а листов было много. Все тесты Рад Уроков оперативно набивал на «Ундервуде» (старой рухляди, выпрошенной у Кроговых на время и с трудом), после чего относил на суд председателя КККК. Квазимодыч театрально выгибал левую бровь и прищуривал правый глаз, пока его куцапые пальцы перебирали машинописные листы, словно игральные карты. Кряхтел. Сопел. Хмурился.

 Какое слово означает «изящный и маленький»?
 а) минимальный
 б) мизерный
 в) ничтожный
 г) миниатюрный

 - Это вы на трезвую голову такое сочиняете? – вопрошал он сердито.
 - Разумеется, - Рад Уроков расплывался в похмельной улыбке и невинно добавлял, – ведь одна бутылочка «Ухлеста» не в счет, правда? (Бутылку принес вечно голодный и вечно косматый геолог Потемкин).

 В каком случае пропущена буква Ю?
 а) Злые наркоманы трусливо пряч…т тело жирное в утесах
 б) алкаши бле…т противно и громко, как черные овцы
 в) не дыш…щий бомж был найден в шесть ноль-ноль у седьмого парадняка
 г) Четверо Наполеонов крас…т обветшалый забор

 На этом месте Квазимодыч уже не мог сдержать старческий кашель, в руладах которого проскальзывали междометия типа «o tempera, o mores». И напрасно. Градус повысился всего до пятнадцати – в бой идет вино (сухое полусладкое), которое принес Степан Халябло, известный на Торговых Рядах охламон и декадент.
 А вот какой креатив увидел свет после половины фляги с сивухой, бережно приволоченной сорокалетним хохмачом по фамилии Свинотрыщ:

 Укажите предложение, в котором нужно поставить только одну запятую. (Знаки препинания не расставлены.)
 а) Вчера я купил два по ноль пять и с кем не поделился и ушел в свою комнату и нажрался аки дикий хряк
 б) Больше ничего я не помнил так как получил с ноги по репе
 в) Он сорвал занавеску и увидел за окном чертей цветных и черно-белых
 г) Я мечтаю уехать отсюда или просто и тихо умереть

 Председатель тяжело хмыкал и отбирал примерно 50% «трезвых» тестов и 10% «пьяных». Про задания и ответы, прошедшие отбор, говорил, что потом посмотрит, и тут же платил налом. За месяцы работы в КККК Раду Урокову так и удалось попасть в штат – по причинам вполне очевидным.

 - «…я мечтаю уехать или тихо умереть», - вполголоса бубнил Квазимодыч над очередным творением. – И это ты хочешь предложить школьникам? В России и так рождаемость никакая, а еще ты – со своими суицидальными тестами. Поймите, Радий, эти задания для 9-го класса. У ребят переходный возраст. Здесь надо быть чутким, как хирургический скальпель, а ты… Значит, так, - поднимал он, наконец, глаза. – Еще одно «умереть» в школьных тестах, и ноги твоей в КККК не будет, уразумел? По миру подыхать пущу, понял?

 Рад Уроков только кривился. К ударам судьбы он давно привык и подыхать не спешил. По его щетинистому лицу уже пятый год кряду бродили нервные и блаженные улыбки. Одна из таких улыбок осталась навсегда: она вмерзла в лицо в тот день, когда Квазимодыч учинил ему Торжественный Разнос с Увольнением, а никто из креаторов, включая Драгунского-суку, так и не пикнул! Так пусть подавятся они своим мерзким, дешевым подхалимажем!

 * * *
 «Мушкетеры», между тем, сорвали пломбу и вторглись на территорию кухни. Рад Уроков поспешил за ними. Кухня представляла собой просторное и чисто убранное помещение. Справа стояла массивная газовая плита с четырьмя конфорками, имевшая логическое продолжение в виде мойки с сушилкой для посуды и нескольких кухонных столов. Все мебель, кроме плиты, была деревянной и однотонной – из сердцевинной кедровой древесины, выкрашенной бледно-желтой олифой. На стыках крепления досок представляли из себя массивные шурупы, завинченные глубоко в слои дерева – понадобилась бы недюжинная сила, чтобы провести такую операцию. Слева стоял тот самый большой и новый холодильник, увиденный Драгунским через стекло, за ним – резной кухонный стол, из все той же измученной кедровой древесины.
 Весельчак Свинотрыщ отворил все четыре конфорки, по-собачьи принюхался и радостно завопил: «Токс! Токс!», подбадриваемый остальными «мушкетерами», пока ему в голову не взбрела идея получше: нагадить в суповую тарелку и спрятать ее на самый верх сушилки.
 Халябло и Потемкин оказались намного благоразумней. Они провели тщательную инспекцию холодильника, в ходе которой на столе оказалась палка сырокопченой колбасы, несколько банок иваси в масле, кильки в томате и даже горбуши в собственном соку. Бывший геолог деловито нарезал булку, пока Халябло рыскал в морозилке: он лелеял надежду найти заныканный кораблик уже раритетной таждикской дури. Рад Уроков стоял без дела, усиленно пытаясь ни о чем не думать. Все четверо отважных друзей так истово курили, что дым просочился в коридор, повалил по всей квартире, а в соседней комнате что-то вдруг истошно заорало. Потемкин отключил газ и, опасливо косясь на друзей, выглянул в дымный коридор.

 - А-а, это бабка Кроговых, - махнул рукой Рад Уроков. – Кричит: пожар, пожар.
Сумасшедшая, да и не ходит почти. В этом году ее даже на дачу не забрали, соседка за ней смотрит.
 - Она что – и гадит под себя? – деловито поинтересовался Свинотрыщ.
 - Соседка тоже дура чокнутая, - с сожалением произнес Рад Уроков. – Позавчера суп разогревала на плите – в тарелке фаянсовой! Вы подумайте, какова? Хорошо, я дома был, не дал свершиться апокалипсису!
 - Апокалипсис свершится и без тебя, - мрачно заявил Потемкин. – Выручил старуху – и ладно. Радуйся теперь солнышку в небе голубом.
 - Какое на хрен солнышко?! - не выдержал Рад Уроков. – Дождь, как из ведра.
 - Вот-вот-вот, - промолвил ему в лад Халябло, доскребающий остатки горбуши с жестяных стенок. – Мы же одна команда. Мы и под снегом, под дождем в твой милый дом свой путь найдем. Ну, ребята, кто мы такие?!
 - КОЛДЫРИ!!! – завопили колдыри и тут же расхохотались.
 - Понимаешь, Радий, - изрек Свинотрыщ, сидя в мойке орлом. – Мы не простые любители посинячить. И мы не безвольные алкаши, пьющие по привычке и ненавидящие привычку…
 - Вот и я о том же! – вскричал Рад Уроков. – Я же всем твержу одно и то же. – Я НЕ АЛКАШ!!!
 - И мы не алкаши, - пробасил в густую бороду геолог Потемкин. – Мы колдыри, потому что у нас есть Великие Теории. Вот Степка считает, что реальность ужасна, и мы в этой жизни просто спим, отдыхаем от нее…
 - Наш отдых не вечен, - грустно вымолвил Халябло, доскребая последнюю консерву. – Но я знаю точно: мы спим, пока бухаем, и мы бухаем, пока спим.
 - А вот моя теория в том, что когда я пью, я друг всему человечеству, - признался геолог. – Я не вру и не притворяюсь. Я это просто я. И все вокруг, кто следует моему примеру, становятся мне друзьями. Мы вместе – единая колдырская нация, можно сказать, духовная общность …
 - А вот моя теория верней всего, - бодро заявил Свинотрыщ, натягивая штаны. Он уже сделал все, что хотел: тарелка со скандальным сюрпризом уже остывала в сушилке, среди чистой посуды, на самом видном месте. – Я считаю, что спирт – это волшебный элексир, очищающий наши головы от тлетворного влияния политиканов и рекламистов. Я не имею ничего против этих парней, но пусть не пристают ко мне со своими бредами! Но нет, этим голубчикам нужна именно тотальная зомбация русского народа, включая меня, понимаете? Они хотят мне надеть самодовольную маску вместо лица, хотят мою сладкую душу, мою нежную плоть! Ха! Фигу в соусе от меня они получат, я ведь очищаюсь от ихней лжи, как и вы, мои родные колдырики! Ох, как я счастлив! Как я счастлив!…
 - Кстати, Радий, - пробасил косматый геолог. – Мы же колдырим вместе еще с той осени. Но ты не разу не признался, какая теория есть у тебя. Думаю, самое время сделать это здесь и сейчас.
 - Ну, это трудно объяснить, - поежился Рад Уроков. – Теория моя незрелая и незавершенная. Я просто сам для себя, безо всяких теорий, хочу понять, насколько можно упасть… ну, вы понимаете, я фигурально… чтобы…
 - Ой, Радик! – перебил его вертлявый Свинотрыщ. – Я тут, пока вы курили, немного колбаски отложил… то есть, одолжил. Тебя не слишком заругают, дружок?
 - Это фигня! – рассмеялся Рад Уроков. – Кроговы заявятся во вторник, увидят все, что мы съели, наорут на меня, а я им скажу: «Ребята, какие претензии? Я богат!». И вытащу из вот этого нагрудного кармана вот эти вот денюжки!

 Рад Уроков действительно извлек на свет божий восемьсот рублей, чем несказанно удивил «мушкетеров». Свинотрыщ восхищенно присвистнул. Остальные хранили сакральное молчание.

 - Мужики, харэ лясы точить, - сердито прошипел Халябло и деловито отнял у Рада Урокова деньги. – Собрались бухать – так идемте же.

 Вчетвером они выволокли из каморки Рада Урокова ящик «Ухлеста», прошлепали мимо ворчливого холодильника, на котором все еще лежал фолиант И. Громова «Психология учащегося», и еще долго хранила гулкая лестница их раскатистый смех и беззлобные подстебки…

 * * *
 Дождь кончился. В небе показалась голубая краюшка – ехидное подмигивание свыше. Двор посветлел, улыбнулся, лишь только огромная сожженная ива в центре двора накрест перечеркивала это мнимое дружелюбие. Четырнадцать лет назад в дерево попала молния – в день, когда на том самом заводе произошла катастрофа, превратившая массивное здание в подобие драконьего зуба. Мертвая ива была единственным памятником в городе: самым мистическим образом она притягивала и черных птиц, и мыслителей. Если идти по тропинке прямо, а затем свернуть в расщелину между угловыми пятиэтажками, можно выйти на обширный Собачий пустырь. Если же обогнуть правое крыло дома, то это прямая дорога на Красный бульвар, в двух шагах от пересечения с улицей Свежанникова. За перекрестком с левой стороны сразу покажется Краснобульварский сквер – большый и элегантный фрагмент нетронутого лиственного леса, примечательный в первую очередь густыми зарослями насаждений шиповника и акации, идеальных для активного досуга всяких компаний. Северная его часть упирается в улицу Долгую, выходящую за пределы городка, где ее уже называют дорогой на Скородумск. В точке пересечения с Красным бульваром улица Долгая представляет собой живейшую магистраль городской жизни: с одной стороны – суматошные Торговые Ряды и упомянутый сквер, за которым виднеется печально известное здание общаги с библиотекой. С другой стороны – огромный виноводочный завод «Северный Монарх», незаконно принадлежащий мэру Никифорчуку, и внушительное здание муниципалитета – целая система пустых офисов, которые можно сдавать, кому ни лень. Там, среди прочих, располагалась и креаторы-консультанты с Квазимодычем во главе.
 Было еще светло. Водосточные трубы затихли. С жестяных навесов доносился нестройный перестук. Воздух дрожал от переизбытка влаги. В сквер высыпали молодые мамаши – они толкали коляски с апатичными карапузами, а вот колдыри-единомышленники почему-то не попадались. Геолог Потемкин эксперимента ради даже пораздвигал самые вдохновенные кусты, однако в интимной тиши находил только сонных бомжей с пустыми бутылками у изголовья или зажатыми между ног.

 - Контингент не тот, - уверенно заявил Халябло и деловито пернул.
 - Что-то бомжей этих развелось последнее время, - шмыгнул носом Потемкин.
 - Как и «Одноруких Бандитов», - добавил Рад Уроков.
 - А-ах, теория мирового заговора, - обрадовался Свинотрыщ.

 Присесть решили на длинных бетонных ступенях, ведущих к дверям библиотеки (вход на общажные этажи был со двора). Именно сюда с крыши девятиэтажки и падали самоубийцы – из числа тех, у кого в самый разгар запоя закончились как сто рублей, так и сто друзей.
 Начали с добавочной порции «Диверсанта», догонялись пивком и самогоном, заботливо изготовленным бабульками с Пьяной улицы (она же улица Ленина) в Скородумске. Рад Уроков пил, не выбиваясь из коллектива. Ему было тяжеловато: что-то, похожее на язву, скоблило в желудке, а из-за хронического недоедания опьянение накатило слишком быстро. Чувствование духовности в мгновение ока приходило на смену телесным невзгодам. После шестой можно уже было улыбаться во весь рот, не чувствуя ни боли, ни мысли, – спирт в крови интеллекта не прибавлял. Зато появлялось ощущение чудного духовного подъема: когда «да» и «нет» теряют силу, когда логика улетает на юг в рамках косяка журавлей, освобождая пространство для ИСТИННОГО ЗНАНИЯ. Именно так. ЗНАНИЕ приходит в тот момент, когда мозговые пенаты покидает всякая шушера, которой учат в школе. Когда рушатся границы между алгеброй и литературой, когда химия бойко обвивается вокруг физподготовки, когда ни русского, ни английского языка не существует, а есть только Адамов язык, давший имена не только эдемским животным, но и всему первородному человечеству. Когда нет ни исключения, ни отрицания, а существует только глобальное утверждение, высшее выражение всякой морали – будь!
 Теперь они шли рука об руку. Рад Уроков был в центре. Со всех сторон ему втолковывалось что-то про великое очищение от скверны, но рыжий учитель уже ничего не понимал. Голова его болталась из стороны в сторону.

 - Ты же всегда пил, как паровоз, Радик! - усовестил его Свинотрыщ, чья рожа сосуществовала одновременно в шести проекциях различной четкости.
 - Дебильное сравнение, - весело огрызнулся Рад Уроков и сплюнул.
 - Не увиливай от вопроса, - наседали три мушкетера.
 - Вопроса не расслышал, - горько плакал рыжий учитель.
 - Вопрос был, но в подтексте, - разъяснял Халябло. - А подтекст выглядел так: что ж ты, пудель, бухать совсем разучился?
 - Вообще-то нет. Бухло кончилось, - Рад Уроков то ли спросил, то ли грустно констатировал факт.
 - Не беда, - бодро возразил Степан. – Витек, Славка, за горилкой. Если Радий бачит: продолжаем, так тому и бывать!
 - А он сказал? - не поспел Свинотрыщ за халяблинской мыслью.
 - Не сказал, - признался Халябло. – Но был подтекст.
 - Ладно, - охотно признал Свинотрыщ. – Какую берем? «Зверя», «Обух» или «Привет»?
 - После «Привета» сушняк на полчаса дольше, - сообщил Халябло. – «Обух» дороговат ныне: по полтиннику за 0,5. Берем «Зверя».
 - Оки-доки, - грохнули Потемкин и Свинотрыщ, растворяясь в пространстве, которое спустя пару минут растворило Рада Урокова.

 * * *
 Помнится, они куда-то сорвались: может, шухер, а может, просто надоело торчать на месте. Помнится, подходил небритый толстяк, аскал мелочь на хлебушек с маслом. Еще некий алкогольный батрак орал на ухом: «Мне тут километры приходится наворачивать на своих двух, а этот гад отказывается со мной пивка выпить!». В то время на ступеньках библиотеки уже восседала новая компания алкашей, пила горькую и громко распевала примерно следующее:
 
 Мы не жалкие букашки –
 Супер-ниндзя-черепашки,
 Панцирь носим, как рубашку,
 Юные таланты,
 Ха-ха!

 * * *
 …Аморфная череда болотно-зеленых оттенков сошлась, наконец, воедино. Рад Уроков очухался на лестничной площадке незнакомого подъезда. Он лежал на спине. Жутко саднил ушибленный копчик. В голове царил полный кавардак: мысли наезжали одна на другую, как льдины по весне.
 Рад Уроков так и не открыл глаза – они растворились сами. Расплывчатому взору предстало огромное трехбуквенное граффити во всю стену. «Затейники», - подумал он и повернул голову. Рядом, между двумя лестницами, по-детски посапывал коротышка бомж в ярко-оранжевом пуховике. «Где я?» - еще раз подумал Рад Уроков. – «И кто я?».
 На треснувших (вот, сволочь!) часах – шесть утра, а в изголовье – бутылка с надписью, от которой рыжему учителю стало максимально дурно. Ах, он ведь учитель! Ему сегодня учить. А чему - учить?…
 И в этот миг Рад Уроков все понял. Человеческая сущность слаба и подвержена порокам, однако в основе она несет титанический, гиперборейский потенциал. Удары судьбы и тлетворное влияние извне разрушают гордость, самоуверенность, стремление к успеху, могу убить даже здравый смысл – но потенциал выживет. Он, как капитан тонущего корабля, покинет мозг самым последним. В любой момент можно измениться, начать новую жизнь. Ведь он –Адамов сын, человек, а это, как известно, звучит гордо! Главное – не скатиться до уровня животного, как вот этот бомжик в оранжевом. Уровень бомжа – это бесповоротный переход за черту, из мира людей в мир живущих трупов, в мир опущенных животных. Гибель духа, а вслед за этим гибель мечты и гибель души. В остатке – лишь смердящая протоплазма.
 Рад Уроков зябко поежился. Геолог Потемкин говорил, что бомжей и так развелось порядочно, а становится все больше и больше. Свинотрыщ назвал это мировым заговором. Халябло вещал что-то про закон звериных джунглей. Но ведь это правда! Превращение в человекообразных животных – это и есть истинное служение Зверю!
 Рыжий учитель еще разок взглянул на оранжевого бомжа и прикинул, кого больше напоминает он сам: бомжа или школьного учителя. Он подумал про друга Густава: его жесты, его пламенные речи – не человек, а саламандра, криком вещающая из неопалимой купины. Путь к небесам и путь вглубь земли – вот два вектора, определяющие жизнь человеческую. И если у обычных людей сумма этих векторов стихийна, то у наиболее продвинутых подчинена Великой Теории.
 Молния пронзила помутненный рассудок, выработанный озон дал импульс, чтобы вспомнить теорию и сопоставить ее с практикой: ему удалось достичь дна.

 - Господи! – прохрипел он в глухой искрометной радости. – Наконец-то!