Аля

Была в ночном. Коня искупала, сама порезвилась в воде. Вода теплая, звездочки над ней, словно хрустальные искорки мерцают в вышине. Туман перинным пухом повис. В роще березовой соловейко заливается. Благодать божья!
Вышла из речки, а песок холодный, противно по нему ступать, обратно хочется. По траве босыми ногами пошла, а трава мягкая, шелковая. Где-то в ней прячется неугомонный сверчок.
Наши парни с девчатами у костра расселись, песнями натешились, каждый на огонь смотрит, думку думает. Подошла и я, веток сосновых подкинула. Иголки вспыхнули, вверх взметнулись, сучья затрещали.
Осветились лица: девицы красавицы, чернобровые, нарумяненные; парни удалые, в плечах широкие – любо смотреть.
И тут вижу, дед Петрок пришел. Тень от костра-то так и пляшет в его длинной бороде. «Не сидится дома», - думаю, а сама спрашиваю:
- Что, дед, не спится?
- Не спится, Алевтина, не спится, черноокая.
- А что ж тебе спать мешает? – спрашиваю и к деду подсаживаюсь.
Раздвинулись парни, понимают, что помочь деду хочу. Травница ведь я, в травах, кореньях знаю толк. Много чего ведаю.
- Думы разные, - ответил дед и устремил мудрый взор в костер.
- Зайди, дедуля, ко мне завтра до заката солнца. Я тебе травок приготовлю, будешь на ночь пить…
- Спасибо, Алевтина. Добрая ты девка. Только ни к чему мне твои снадобья.
- А чего ж?- удивляюсь я.
- Помирать собрался. Преставлюсь скоро.
- Ты, дед, о смерти не думай, - говорю.
- А чего об ней не думать: стоит уж, в затылок дышит.
- Поживешь еще, коль мысли о ней, окаянной, гнать будешь.
- Нетушки. Сам хочу. К лебёдушке своей милой, женушке любимой.
- Дед, так ты женат был? А я-то думала, что ты век бобылем доживаешь.
- Был.
- А расскажи, - интересно хлопцам и девчатам о любви послушать.
- Ух, молодой я тогда был, горячий. Сила такая во мне кипела, что забавы ради ясени с кореньями выворачивал. Девки по мне так и сохли. Страсть! А хлопцы не раз проучить собирались. Сойдутся, бывало, наши деревенские, колья в руки и ко мне драться. Я, шутя, их раскидаю, а зачинщика на сук за пояс подвешу, чтобы неповадно было народ против меня баламутить. И вот иду я раз по деревне, вижу, девка пришлая ходит из хаты в хату - побирается. Я к ней. Как зирнула она на меня черными очами, так я и онемел враз! Будто молоньей шибануло, - засветились глаза стариковские. - И она на меня смотрит, руки опустила, все, что люди добрые дали, по траве покатилось. Я первым опамятовался, стал сбирать дары с земли. Собрал, ей в руки сую, а она остолбенела. Стоим два дуралея, друг на друга пялимся. – Крякнул дед. - Деревенские наши вкруг нас обступили, интересно им…
- Откуда ты? – спрашиваю.
- Из далече, - отвечает девица-лебедушка.
- По Святым местам идешь?
- В монастырь, - отвечает.
- Пошли, отведу тебя к матушке моей на постой.
Согласилась. Идем. Я гостинцы ее несу, а сам думаю: «Така краса в келье век коротать будет. Не бывать этому!»
Уж больно девка мне приглянулась. До нее ко мне многие молодушки приставали, замужние и незамужние. С одной позабавлюсь и к другой переметнусь. Воротило меня от них. А эта… Такая нежность проснулась во мне. Сам не свой стал.
Матушка моя девицу приветила, велела мне баньку истопить.
Уж, простите меня, дурака старого. Не удержаться было! Как пошла лебедушка в баню…
- А ты знамо дело – подглядывать стал, - догадался Змитрок, сын нашего кузнеца.
- Верно, - ухмыльнулся дед, ус подправил. Глаза засияли озорным огнем.
- И что ж ты там увидел, дед? Бабу голую,- подал голос Змитрок и потешно раскрыл глаза.
Засмеялась молодежь.
- А не поверите! Стан молодой, красивый, да… - замолчал дед, притихли все.
- Что?!
- Лебедушка моя пришлая была. Сколько живу, в городах был, а такого не видел ни где. – замолчал дед, задумался – сказать или не сказать. - Достала она стеклянный пузырь, нажала на его бока…
- Да ну! – не поверил Змитрок.
- И потекло густое что-то на ладонь, – оперся дед на посох и дальше молвит. - Она эту зелень из пузыря на волосы. Руками потерла – пена!
- Так она чародейкою была? – еще шибче выпучил глаза Змитрок.
- Завирает дед! – махнул рукой Оська, и черными от сажи пятками, сгреб в кучу мерцающие угли.
- Может, почудилось? – спрашивает Змитрок.
- Продолжай, дед! – сказала я.
- А опосля, как пену смыла, запела. Наши-то песни я почитай все знаю, а ее песня незнакомая была. Сколько лет прошло, а я все помню:
Говорила мама мне про любовь обманную,
Да напрасно тратила слова.
Затыкала уши я, я ее не слушала,
Ах, мама-мама, как же ты была права… - запел дед под балалайку, а я чуть не покатилась со смеху. Губу прикусила, неудобно как-то смеяться, когда у всех серьезные мины.
- Брехня! – сказал Оська, прикапывая картоху раскаленными углями.
- Рассказывай, дед, что дальше-то было.
Вошла моя лебедушка в хату. А дух от нее славный, так и дышал бы… Ландышем запахло. Будто май в жнивень внесла!
Девчата рты раскрыли:
- Чародейка! Не чета тебе, Алевтина.
- После баньки ужинать стали. Поставила матушка посередь стола картоху, молока налила в плошки. Наши-то девки картоху полущат и чавк-чавк, а эта осторожненько, по кусочку малому откусывает. Зубы, как перла у нее - белые.
- Как звать-то тебя? – интересуется матушка.
- Любава.
- Откуда путь держишь?
- Не ведаю, - отвечает.
Смотрю, матушка моя насторожилась: как это так – сама не знает, откуда идет. Недоброе заподозрила матушка. Ведь если человек не помнит дня вчерашнего, то хворый знать.
Встрепенулась лебедушка:
- На наше село, лихие люди напали. Я в стогу сена схоронилась. Потом бежала, дороги не видя, в лес. По болотам топяным скиталась. Как страх пропал, к людям вышла. В монастырь теперь вот иду.
- Намаялась, - по-доброму сказала матушка, жалость в ней к девице-лебедушке пробудилась.
Замолчал дед.
- Женился?
- Женился, - вздохнул дед, - только счастье наше недолгим было. Чудная она была: к работе сельской не приучена и ласковая больно. Слова разные ненашенские повторяла: цивилизация, кризис, атмосфера, - засмеялись девчата, хлопцы подхватили, а дед продолжил. - Неделю прожили, и не стало Любавушки. Люди сказывали, что вошла она в дуб широченный - десятерым не обхватить, и все…Пропала моя лебедушка, пропало и дерево. Думал, брешут люди, вернется моя черноокая красавица. Повидать бы ее, милую… Авось на том свете встретимся, - сказал дед и на посох навалился.
- Дед, ну ты мастак! – очнулся Змитрок, стал картоху из угольев доставать. – Ух! Горячо! – дует на пальцы, клубень из руки в руку перекидывает.
Смотрю я, а дед осунулся, обмяк и на бок повалился. Я к нему – отмаялся сердечный.
Не до веселья всем стало – жалко деда, хороший был, слова скверного никому не сказал, балагурить любил.
Схоронили. После тризны я домой подалась.


Иду по лабиринту нашей конторы.
Тоска. Не люблю я каменные стены, датчики и приборы, диковинные растения с синими пуховыми пастями. (Иногда, если никто не видит, я тушу в их инопланетной почве окурки.)
Мишка, друг сердечный, суженый мой подлетает:
- Алька! Явилась, наконец, девица-красавица, да не во время – уезжаю. Не одичала там, среди малограмотных крестьян? – Мишка панибратски похлопал меня по плечу.
- Одичала я давно, Мишенька, но не с крестьянами. А ты куда сейчас?
- В двадцатый, - радостно сообщает он. - Вернусь в четверг. Клево выглядишь, - сделал мне комплимент Мишка, - слушай, возьми меня в свое древнее село!
- Я бы с удовольствием, Миш, но у нас вкалывать нужно, на полатях спать, избу по-черному топить, вставать с первыми петухами, - с серьезным лицом стала загибать пальцы.
Мишка театрально сморщился.
- А давай… ты со мной! – предложил он.
- Не-а, - отвечаю игриво, - ты ж знаешь – я свежий воздух люблю, еду простую, овощи без нитратов. Зачахну я в двадцатом… копыта склею! – произнеся одно из Мишкиных выражений, улыбнулась.
- Бывай тогда! – грустно улыбнулся Мишка и зашагал в отдел перемещений.
- Прощай, голубчик яхонтовый!
«Обычные современные супружеские отношения. Спешит как всегда», - вздохнула я и направилась в матушкину лабораторию.
Без стука, отворив дверь, я оказалась в просторной комнате с серыми стенами и высоким арочным потолком. Мама листала подшивку журналов за прошлый век. «Примет или не примет? Какое у нее настроение?» - подумала я. (У меня особые отношения с ней: как никак – начальник она.)
- Мама, здравствуй, - тихо сказала я.
- Присаживайся, - сухо пригласила она, - как старик?
- Помер. Схоронили по обычаям предков.
Я посмотрела на мать: лицо каменное, веки опущены; только как-то предательски задрожали у неё руки и пожелтевшие страницы глянцевого журнала зашумели в бесчувственном вакууме кабинета. Почему она спросила про деда? Неужели в этом мире был человек, судьба которого ее волновала?
- Аля, - строго сказала она, - он твой отец, - как бритвой по сердцу провела словом «отец».
- Мама! Почему ты молчала?.. Что же ты раньше не сказала?! – негодуя, выкрикнула я.
- Эмоции прибери! – сделала мне замечание мама. - А чтобы это изменило?
- Ничего, - буркнула я, обидевшись.
- У тебя задание! Понимаешь, дочь, за-да-ни-е!
- А сама? Почему не устояла? Почему позволила себе?..
- Аля, не повторяй моих ошибок! Я была одной из первых. Молодая, глупая, поддалась чувствам, нарушила все инструкции. Помню растерянность… - мама отвернулась к окну. - Личные чувства мешают работе. Я подвела коллег и налогоплательщиков, - отчеканила она, как перед строем.
- Но я же помню, как ты выла по ночам. Мама! У тебя была возможность остаться ТАМ. Почему ты ею не воспользовалась?!
- Была. Но тогда не было бы тебя. Разве я могла доверить рождение единственного ребенка темной бабке-повитухе?!
- А потом у тебя не возникало желания вернуться?
- Аля, мне было страшно! Да и как я могла смешать личное с общественным?!
- Но ведь ты любила!
- Да, любила, но все проходит. Тогда мне нравились крепкие и здоровые мужики, а теперь…
- Теперь ты несчастная женщина! – бросила я матери.
- Чушь! Я люблю свою работу, и я многого достигла! – мама быстро пришла в себя. - Агент Маркова Алевтина, сдайте до четверга отчет и можете быть свободны, - ледяным тоном сказала мама, промокнув выступившие слезы.
Вот такая моя мама: личные чувства в сторону - работа, прежде всего.
Мама, мамочка… Столько лет прошло… Я ведь знаю, тогда ты была лучше. Что с тобой сделало время?! Постоянные запреты и табу. Отец, царствие ему небесное, добрее был. А ты иссушила себя одиночеством, неумением раскрыть душу, слезами в подушку. Где теперь твоя сердечность?

«Время! Что же ты делаешь с нами?! Почему мы становимся гаже, хитрее, злее, и жизнь наша проходит по инструкциям и в спешке?» - подумала я, заканчивая отчет.
Хочу в свою наивную и добрую старину, туда, где мне было суждено родиться! Туда, откуда родом мой отец.