Про экспонаты, которые пишут автографы

«Музею – от экспоната». Такой автограф оставила на своей книге омская писательница Татьяна Гончарова. Но речь пойдёт не о ней, и не о подаренной ею книге, а о других музейных предметах, некоторые из которых пропали безвозвратно, а некоторые стали экспонатами и хранятся в фондах омского литературного музея.

***
Жил в рабочем посёлке Любино известный краевед Иван Семенович Коровкин. И была у него мечта – создать в Омской области литературный музей. Обычный учитель в средней школе, Коровкин всерьёз интересовался фольклором, записывал песни, частушки, сказки, предания, былины. Обращался к известным писателям, поэтам. Получал от них ответы. Часто к письму, которое само по себе уже являлось ценным автографом, прилагалась фотография или даже книга с надписью. Материал постепенно накапливался. Коровкин устраивал выставки. К нему приезжали учёные и коллекционеры, ему самому стали писать аспиранты, студенты и школьники. Задавали вопросы, консультировались. Стали поговаривать, что Коровкин открыл собственный литературный музей. Восхищались, какой подвижник, энтузиаст. Ведь за свой счёт, без участия государства. И всё для людей, чтобы больше знали о родном крае, любили и ценили его.

Но, как и многие увлечённые люди, Иван Семёнович предполагал жить вечно. А, может быть, и вовсе не задумывался о смерти. Он умер так внезапно , что не успел распорядиться судьбой своих коллекций. И, как это нередко бывает, родственники покойного захотели поскорее избавиться от ветхих бумажек, которые забили весь дом, от «никому не нужных» старых книжек и фотографий.

Одним из первых в доме краеведа побывал омский журналист Александр Лейфер. Ему удалось застать в архиве собирателя множество ценнейших документов: «Письмо Елены Вяловой-Васильевой – второй жены поэта Павла Васильева, фольклорные записи, что-то ещё, сейчас уже не помню, оказалось среди «самого ненужного». Помню, что набралась порядочная стопка. Сколько раз за эти дни топилась таким образом печка и что в ней сгорело, знает один лишь Бог…

Побывав на кладбище, мы пошли в райком партии и объяснили ситуацию. Нам дали ключ от пустого секретарского кабинета и «Волгу». В несколько рейсов мы вывезли архив. Грузили, не разбирая, не читая – все подряд. Иногда случайно попадалось на глаза: вот письма поэта и ученого Петра Драверта, вот – Твардовского, вот – дневниковая запись самого Иванан Семеновича, вот – чья-то рукопись…

«Забирайте, все забирайте, – радостно говорила вдова, – мне эту комнату белить надо, квартирантов пускать – все подмога».

Архив благополучно пролежал в запертом райкомовском кабинете до тех пор, пока его не забрали профессионалы – сотрудники областного госархива. Сейчас там – личный фонд Коровкина.

Закончив с бумагами, принялись за книги. Их вдова намеревалась продать. Разделили библиотеку на две части: ту, которую можно продать кому угодно, и ту, которую надо продать целенаправленно, – для будущего омского Литмузея имени Ф.М. Достоевского. Во вторую вошли книги с автографами, литература о Достоевском, редкие издания, литературоведение, довоенная Литературная энциклопедия и т.п. – набралось довольно много.

Однако все наши труды по разбору библиотеки оказались напрасными: краеведческий музей не сумел оперативно решить вопрос с покупкой и вывозом книг. А пока тянули, приемный сын Коровкина, алкоголик, сетками таскал на пропой книги – как из той, так и из другой части. Спасти потом удалось лишь крохи».

Продолжая рассказ А. Лейфера, замечу, что прекрасно помню, как в литературный отдел краеведческого музея позвонили из Любино. «Умер Коровкин. Срочно приезжайте. Материалы его архива продаются пачками за бутылку водки. Прямо с порога его дома в багажники подъезжающих машин укладываются раритеты, которым Иван Семёнович посвятил всю свою жизнь». Стыдно признаться, но пока удалось «выбить» командировку прошло несколько месяцев. Человеку, «свободному» покажется странным, что в Любино, до которого час езды на электричке, мы добирались, как до экватора. С другой стороны – чего стыдиться? Со службы не удерёшь. Музейные будни не имеют выходных – дежурим и по субботам, и по воскресеньям… Отправиться в Любино я смог только в конце мая.
Прихожу в дом к Коровкину. Его жена и сын сухо вежливы. Говорят, что практически ничего из собранного Иваном Семёновичем уже не осталось. Ссылаются на госархив. Мол, приехали оттуда и увезли сразу несколько мешков. Расспрашиваю, допытываюсь. Прошу показать хотя бы оставшееся. Нехотя достают из-под кровати чемодан. Извлекаю из него несколько потрёпанных книг по фольклористике. Да уж. Понятно, почему эти книги не заинтересовали ни коллекционеров, ни архивистов. Скудное содержимое этого чемодана как раз и было остатками той части богатейшего архива и библиотеки, которая приуготовлялась для «омского Литмузея». Хозяева с нетерпением ждут когда я уйду. Ещё бы – из кухни тянет запахом свежесваренной картошки. Видимо, в неё успели положить сливочное масло и посыпать зеленью из теплицы, потому что пахнет чрезвычайно аппетитно. Но я не могу уйти с пустыми руками. Век потом себе этого не прощу. К тому же, в другой раз меня могут сюда и не пустить. Я в те годы почти не употреблял спиртного и с гораздо большей нетерпимостью, чем сейчас, относился к выпивохам. А ведь приди я тогда с бутылкой – глядишь, разговор бы и сложился… Но, поскольку бутылки нет, продолжаю допытываться долго, занудно и уже сам понимаю, что противно. Но всё-таки добиваюсь своего. «Есть ещё кое-что, – вздыхая, признаётся хозяйка. – Вообще завалящее. Мы на растопку положили в угольный сарай. Можете пойти, посмотреть, если не сожгли»…

Не иду – бегу в этот злосчастный сарай. Среди бумаг действительно малоинтересных нахожу и кладу в портфель две фотографии… Почему не наорал тогда на хозяев, увидев эти снимки.? Почему не сказал им всё, что о них думаю? Наверно, интуитивно сработали два соображения. Они пришли мне в голову одновременно и тут же погасили клокотавшую в груди ярость. Скажи я им, что эти фотографии имеют ценность – хозяева могли запросить за них определённую сумму. Пока отыщется возможность выплатить им государственные деньги, они перепродадут снимки коллекционерам. Ну, и, во-вторых, что махать кулаками после драки? Спасибо надо сказать, что ни коллекционеры, ни даже архивисты не поняли , что это за снимки. А то не видать бы их музею. Хотя, быть может, и у тех, и у других до угольного сарая просто руки не дошли и мне просто повезло? Так или иначе, одна из тех фотографий 23 года занимала почётное место в экспозиции литературного музея.

На фотографии три человека. В центре – сибирский поэт серебряного века Георгий Андреевич Вяткин, а рядом – братья Бунины, Иван и Юлий Алексеевичи. Кто-то из учёных говорит, что снимок сделан в Харькове, кто-то настаивает на Москве. В 1909 году Г. Вяткин пытался издать сборник писателей-сибиряков в созданном А.М. Горьким издательстве «Знание». Бывал во многих сибирских городах, встречался с местными авторами. В Москве посещал писательские «среды» в доме Телешева, где, по всей вероятности, и познакомился с братьями Буниными.

12 ноября 2001 года, после открытия памятника Ф.М. Достоевскому, в музее побывал губернатор Омской области Л.К. Полежаев. Очень внимательно слушал экскурсовода. Когда я обратил его внимание на фотографию Буниных с Вяткиным, стал расспрашивать. Сказал, что любит творчество И.А. Бунина. Так уж, видимо, совпало, что в декабре того же года губернатор подписал распоряжение об издании пятитомного собрания сочинений Г.А. Вяткина. У репрессированного писателя никогда не было никаких собраний сочинений, выходили лишь отдельные книги… В 2006 году издание завершено. Не дожидаясь этого события, вышли из печати первые тома уникального полного собрания сочинений И.А. Бунина, заказанные и профинансированные Л.К. Полежаевым…

Да, не сказал, а кто же на втором снимке из угольного сарая? Вы не поверите. Ромен Роллан, знаменитый французский писатель. И на обороте фотографии – его собственноручный автограф – естественно, на французском…

***
В доме И.С. Коровкина, среди бумаг, приготовленных на растопку, обнаружил весьма пухлую тетрадь в твёрдом тёмно-зелёном переплёте. На обложке красовалась фотография автора – Андрея Девятова, а на страницах, очевидно, нарезанных вручную и вручную же сшитых обычными нитками, наклеены многочисленные вырезки из фронтовых газет. Каждая вырезка – новое стихотворение. Получилась добротная самиздатовская книжка. Стихи, правда, явно любительские, не профессиональные, но автор, очевидно, дорожил своим творчеством. Вчитываясь в текст, пытался найти хоть малейшую зацепку, которая позволила бы узнать, откуда А. Девятов был призван в армию и куда вернулся, если остался жив, после окончания войны. Под одним из стихотворений прочёл, что связист А. Девятов служил до войны на Омском прижелезнодорожном почтамте. Оказывается, есть и такая организация. Срочно звоню туда. Узнаю, что Андрей Иванович Девятов много лет как на пенсии. Человек замкнутый, на службе мало с кем разговаривал, а уж о том, что он пишет стихи, не знал никто. В отделе кадров мне выдали его домашний адрес. Узнаю через справочное номер телефона, звоню. Увы, А.И. Девятова уже нет в живых. Дочь согласилась встретиться со мной.

В квартире сохранилась всего лишь одна фотография её отца. Да, писал стихи. Блажил старик – так они все полагали. Был в доме большой сундук, где он хранил свои бумажки. Андрей Иванович закрывал сундук на ключ, который всегда держал при себе. Как-то на праздник подпил и признался, что писал Алексею Максимовичу Горькому, посылал свои стихи. И сам Горький – автор «Песни о Буревестнике»! – ему отвечал. Якобы, Андрей Иванович показывал родственникам эти ответы.

Слушал, и не верил своим ушам. В Омске много лет жил человек, который переписывался с Горьким! И до сих пор об этом ничего не было известно! Можно же добавить новый штрих в картину культурной жизни Омска! Но увы. Открытия не состоялось. Оказывается, семья Девятовых жила тогда в частном доме. Вскоре после смерти Андрея Ивановича родственники получили благоустроенную квартиру. На семейном совете решили сундук с бумагами деда на новую квартиру не везти. Ну, и в последний раз хорошо протопили печку…

Родственники литераторов, быть может, и не читали «Мастера и Маргариту», но, словно сговорившись, усиленно стремятся опровергнуть ставшие крылатыми слова «рукописи не горят»!.. И никому даже в голову не приходит позвонить в музей, обратиться к учителю литературы из ближайшей школы или к любому библиотекарю.

***
Таких болезненных примеров не беспамятства даже, а какого-то удивительного нежелания ни о чём думать, только из своего опыта могу привести немало. Людское равнодушие можно объяснить, найти ему оправдание. Но когда коллеги, якобы единомышленники, проявляют подобную же глухоту и недальновидность… Например, фондово-закупочная комиссия музейного объединения отказалась принять в фонды собранный мной очень скромный архив Юрия Сопова. Они заявили, что «документы о колчаковском прихвостне не могут храниться в краеведческом музее». Рекомендовали вернуть собранные материалы родственникам. К счастью, я не прислушался к ценной идеологической рекомендации и сохранил маленький свод драгоценных документов среди своих личных бумаг.

Талантливый поэт ушёл из жизни совсем юным. Он учился в Омском землемерном училище, но не окончил курса. Началась гражданская война, и молодой человек был призван в колчаковскую армию. Стал юнкером. Потом произведён в младшие офицеры и переведён в охрану Верховного правителя. В августе 1919 года в Ставке раздался взрыв, в результате которого Юрий Сопов погиб. В своё время, видимо, чтобы спасти для истории имя талантливого юноши, придумали версию, будто бы Сопов готовил покушение… Но, впоследствии установили, что взрыв произошёл из-за неосторожного обращения с гранатой.

Однажды я целое лето просидел в госархиве и областной научной библиотеке. Отыскал большое количество стихотворений Сопова. Мне хотелось во что бы то ни стало познакомить читателей с творчеством этого одарённого мальчика. Правда, публикации я стал добиваться уже в новом веке, в новую эпоху. Но всё это время мной руководил не только азарт исследователя. Я хотел ответить то ли на идеологическую тупость, то ли просто на коллективную бессознательную слепоту членов фондово-закупочной комиссии, отказавшихся принимать на хранение в фонды рукописи Сопова, его фотографии и единственную книжку стихотворений. Да, время было такое. Но иногда и собственной головой думать надо… Кстати могу сказать, что теперь-то уж уникальные материалы, связанные с жизнью и творчеством Ю.Сопова будут сохранены для потомков, потому что поставлены на государственный учёт в Омском литературном музее…

Когда-то А.В. Луначарский назвал музеи «памятной книгой человечества». Любое сравнение хромает, но, принимая эту характеристику, хочется пожелать авторам книги делать в неё лишь продуманные и вдохновенные записи. И пусть «памятную книгу человечества» никогда не постигнет участь книг, сожённых на кострах. Забытых пылиться на полках. Разодранных на картинки. Использованных как бумага для черновиков или других надобностей. Меняются времена, нравы. Приходят и уходят поколения. Но что-то должно оставаться всегда. Если, конечно, люди не трава перекати-поле, которая растёт там, где оставит её в покое ветер.
_____________________