Максим

Утро для Максима началось плохо: стрекоза, пойманная вчера на пруду и заботливо посаженная в стеклянную банку, сдохла и лежала на дне скучная и бесполезная.

Доев без аппетита огурец, Максим обул калоши и выглянул за калитку на улицу.
На куче песка сидел соседский рыжий Ванчик и катал купленный родителями под Пасху в городе желтобокий экскаватор. Машина была ослепительно хороша. Максим хотел юркнуть обратно во двор, чтоб хвастливый Ванчик не рвал душу своей обновой, но тот уже его увидел и, подняв машину над головой, громко крикнул:

 - Гля!..

Теперь прятаться было стыдно.

Очень медленно, вразвалку Максим подошел ближе, демонстративно развернул прихваченную из буфета карамельку и сунул ее в рот. Карамелька была большая, и, пока она жевалась, Максим быстро соображал, чем бы таким стоящим ответить Ванчику, чтоб сбить с него спесь. Конечно, будь жива стрекоза, можно было похвалиться ею, сказав, что она дрессированная. Можно было показать Ванчику нового отцовского гончака Арбата. Но и стрекоза, и гончак были так обыденны и просты по сравнению с кричащим шиком азиатской поделки, что Максим, скрепя сердце, решил признать ее превосходство. Он присел и уважительно поинтересовался:

 - На батарейках?

 - Не... Так ездя…

Ванчик ловко зачерпнул вместительным ковшом песку и откинул далеко в сторону.

 - Неча песок пулять! Эта мой батя насыпал!

Песок и правда был ссыпан для строительства нутрятника, и Максим чувствовал себя в своем праве.

Ванчик, понимал, что правда на стороне друга, но, не желая терять позицию, повторил маневр с ковшом. Горсть песка отлетела еще дальше.

Максим показал рыжему наглецу кулак и отрезал:

 - Еще раз - и в ухо!..

Ванчик затихарился, и, повернувшись спиной, дал понять, что разговор закончен.

Максим фыркнул и стал пятиться к загону с гусями, намекая, что уходит, но все видит и баловать не позволит.

Загон находился под окнами старой бабки. Из форточки тянуло вкусным – бабка пекла тарарушки.

Максим подумал, что здорово сейчас было бы набрать полные руки еще горячих тарарушек и, сев на лавочке напротив Ванчика, съесть их все самому, не угощая товарища за его вредность. Ход, конечно, спорный (что, Ванчик тарарушек не едал?), но своевременный, а потому полезный. Однако идти в бабкину хату Максим боялся: вчера он разбил у нее склянку с валерьяной, и та, обидно обозвавшись «рябым чертом», выгнала его прочь.

Кроме того, по бабкиному двору сновал отвязанный Лодырь – пес большой, бестолковый и отчаянный. Он грыз гурашек, колотил банки с молоком, пугал скотину. А однажды даже опрокинул бабку, и отец сказал, что его надо пристрелить.

Максиму не было жаль Лодыря. Он больше жалел глупую Пеструху – маленькую декоративную курочку, которая случайно заскочила к свиньям и была в момент ими порвана. Максим некоторое время даже носил в кармане ее, в серых ряпушках, перо, пока оно не затерялось, и сейчас в кармане нащупывалась только бумажка от карамельки.

Внезапно Максим вспомнил, что вчера играл в подкидного «до семаки» с дедом Василем и выиграл у него десять рублей.

Эта мысль сорвала его с места. Пулей облетев огороды, чтоб не встретиться с Лодырем, он выскочил во двор бабкиной хаты с задов и сразу увидел деда. Тот рассаживал кроликов, аккуратно беря их за толстые белые уши. Максим вскочил на заборчик возле крольчатника и стал гнуть свою линию:

 - Василь, десятку давай. Ты мне должон…

Василь, едва не упустив от неожиданности котанную крольчиху, недовольно буркнул:

 - Нету… Пенсия будя - отдам…

Максим не отступал:

 - У бабки возьми! Мне сейчас надо!

 - Сказано – с пенсии…

Василь взял ведро и пошел к колодцу за водой.

Максим, и сразу-то не шибко рассчитывая на удачу, слез с забора и вышел в огороды.

Дело было к полудню. Весеннее солнце входило в силу, высоко в небе играли стрижи.
В пыли возле стога сена, растопырив перья, купались два шустрых, писклявых жида.

Проверив живоглотов-свиней и постояв возле строгой Зорьки, Максим принялся выбирать длинную осиновую щепу из тех, что были в достатке рассыпаны вокруг строящегося нутрятника. Найдя подходящую, Максим долго представлял себе, какой красивый кинжал может получиться у него в итоге, и как он будет нападать с ним на старшего борова, играя в месть за Пеструху.

Потом Максим снимал с молодой вишневой ветки жирных гусениц и давил их. Гусеницы лопались с противным хрустом. Отчистив щепой подошвы, Максим снова вышел во двор. Ванчика уже не было – его загнала обедать мать.

Максим сел на лавочку и стал ждать из школы няньку. Скоро он увидел ее курточку в конце улицы, и ему стало легче на душе, как всегда делается, когда понимаешь, что уже не один, и что кому-то стал нужен.

 - Мамка дома?.. – спросила нянька, толкая калитку рюкзаком с учебниками.
 
- Торгуе…

Максим тоже прошел в дом, сел на кухне и начал радостно болтать в воздухе ногами.

Нянька сбегала к бабке и принесла в чашке еще теплых тарарушек. Они съели их все, запивая сладким чаем.

Потом нянька села делать уроки, а Максим включил себе мультик по Тимона и Пумбу. Мультик был старый, и Максим, выучив его наизусть, повторял за героями каждую фразу.

Когда мультик закончился, Максим заглянул в комнату к няньке. Та сказал, не повернув головы:

 - Только не гомони…

Максим сел в кресло и стал смотреть, как нянька пишет что-то в тетрадь, старательно шевеля губами.

Нянькой гордились все.

Старая бабка говорила на лавочке во дворе, что внучка непременно выучится в городе «на аблаката» или даже «на судью». Максим тоже гордился, что его нянька такая умная, и даже пожалел ее, когда вместо обещанных в газете тысячи рублей, няньке, победившей в конкурсе сочинений, прислали только триста. Нянька горько плакала, потому что, уверенная в своей победе, уже подсчитала сколько и каких накупит книг. Это был еще и первый случай на коротком Максимовом веку, когда деньги платились за ум, а не за работу или карточное жульство, и Максим запомнил его. Сам он больше любил собирать с отцом металлолом, справлять огород и, особенно, ходить на охоту. Пока он был маленьким, мать не отдавала его отцу, боясь, что тот его спьяну потеряет. Но с недавних пор отец стал брать его с собой, когда ходил на косого.

Во дворе хлопнула калитка – пришла с рынка мать, и стало слышно, как она разговаривает с Ванчиковой матерью.

Максим подхватил шапку и пошел искать правды.

 - Ма! А чего Ванчик наш песок пуляе?.. – дергал он за подол материной кожаной куртки, а сам смотрел, как рыжий Ванчик быстро собрал свои игрушки из песка и спрятался за своей матерью. Ни Ванчикова, ни Максимова мать не обратили на его слова никакого внимания, но справедливость была соблюдена: утренняя проказа рыжего была оглашена при взрослых, и у Максима отлегло на сердце. С полной уверенностью в своей правоте он сказал:

 - А ну, покажь… - и выдернул экскаватор у Ванчика из рук.

Они вместе до темноты по очереди пуляли ковшом великолепной машины песок – кто дальше, и Максим все время выигрывал.

Потом вернулся на своей хлебной будке с работы отец, и Максим вспомнил, что в это воскресенье они едут в город, в парк, на карусели. Это придало ему уверенности, и очередная порция песка лихо долетела аж до гусятника.

 - Чур, завтра без меня не пуляться! – кричал Максим в спину растрепанному Ванчику, когда их загоняли на ужин матери. Ванчик согласно кивнул.

Потом они все вместе ужинали – Максим, нянька, мать и отец. Отец шутливо рассматривал на свет графин, где были остатки шиповниковой настойки:

 - Ну, что тут пить-то?!.. – и уговаривал мать дать непочатую бутылку водки. Мать отмахивалась:

 - Сирота…

Уже поздно ночью Максим, лежа в постели, думал, как много у него на завтра дел: нужно будет поиграть с Арбатом, выпросить у отца перочинный ножик и выстрогать из щепы кинжал, победить им борова, стребовать с деда Василя долг и выиграть у Ванчика в пулялки. Думалось Максиму легко и радостно. Взгляд его, уже совсем мутный, был устремлен на няньку, которая сидела на диване под торшером и читала новую книгу. Ее волосы были заплетены в тугие косы и заканчивались розовыми, мягкими бантами. Максим еще долго разглядывал их, пока они не превратились вдруг в блестящих стрекоз и не улетели далеко-далеко…