Глава 2. Три недели назад
Раковые клетки, как фаланги, опутывают тело, выпуская свое ядовитое жало. Человек вроде остается прежним, но это призрачно, ибо внутри его поселилось нечто вурдалическое, - оно быстро размножается и стирает обычные клетки, а те в свою очередь, как беззащитные аборигены с луком и стрелами против вражеских танков и пулеметов, убегают наутек. А куда?.. Тело имеет свои пределы. Его здоровая часть бросает в бой свои последние резервы. Но и они гибнут. Лицо человека желтеет. Он почти слепнет, видя расплывчатые абрисы предметов. Он не может есть, и любой, даже самый сладостный нектар подобен цикуте. Он не дышит, не слышит, не осязает. И только последняя воля, то чувство, которое отличает его от животного, помогает человеку еще как-то держаться...
В семье понимали, что конца осталось ждать недолго. И наступило какое-то странное тупое оцепенение и ожидание, когда приходится лгать о том, что все образуется, все выправится. Мать уже не могла ни читать, ни вести долгие беседы, угасая быстро, словно полевой мотылек. А однажды она неожиданно упала посреди комнаты, потеряв сознание. Кровь пошла горлом, словно водопад.
Тут же вызвали "скорую", и мать спешно погрузили в объемистую медицинскую машину, а потом под зловещий гул сирены отправили в госпиталь их небольшого городка.
Они сидели долго и молча, отец и дочь, друг напротив друга, в длинном госпитальном коридоре. Мимо проносились каталки, суетились, переговариваясь, медсестры. В воздухе стоял неопределенный специфический запах неизлечимой болезни. А может быть, это казалось только им двоим. Тем, кто бывает здесь изо дня в день, выполняя рутинную работу, наверняка было не до подобных философских умозаключений.
- Ну, как дела в школе? - наконец спросил Владимир, чтобы попросту нарушить затянувшееся молчание.
- Да все в порядке, ты же меня знаешь, - неудачно попыталась улыбнуться Анна.
- Хорошо, когда все хорошо, - многозначительно хмыкнул он и неожиданно повернул: - А ты не ругаешь нас за то, что мы приехали в Америку?
- Ни чуточки... - она быстро взглянула на отца и тут же скосила в сторону. - Вы же все решили за меня сами - согласовали и подписали. А я, как в паре "ведущий-ведомый", только и сумела, что сесть в самолет и перенестись...
Владимир глубоко вздохнул, сделав многозначительную паузу.
- Ты же знаешь, это была моя инициатива. Но я... но мы это сделали ради тебя...
- Не надо, папа. Все у нас хорошо: и квартира, и у меня в колледже, и у тебя на работе. Только вот мама, как они говорят, терминал...
Анна осеклась на полуслове и, поджав губу, заплакала. Владимир подсел к ней вплотную и крепко обнял ее.
- Что ты, что ты! - заговорил он, вынимая носовой платок и вытирая ее торопливые слезы. - Она обязательно поправится, вот увидишь...
Он солгал в очередной раз, уже чисто механически, хорошо понимая, что перед ним сидит его вполне взрослая шестнадцатилетняя дочь, совершенно здравомыслящий человек. И ему стало стыдно от этой лжи, когда он увидел близко от себя ее глаза - они были доверчивы и в то же время далеки. Что-то крепко засело в этой маленькой мудрой головке..
- Я все-все... Я больше не буду, - поправилась Анна и быстро поднялась. Глаза ее покраснели и выглядели, как алые круглые блюдца. - Я попрошу у них разрешения побыть с мамой...
- Они сказали, что еще не время...
Она подошла к доктору и что-то усиленно стала ему доказывать. Доктор, молодой бойкий светлый американец, втолковывал какое-то стандартное правило, но потом, видимо, согласился с ее доводами и, кивнув головой на дверь, провел в палату.
Это было довольно обширное помещение, оборудованное и приспособленное для одного человека.
"Заказная для отправляемых в рай", - промелькнула в мозгу у Анны злодейская мысль, но она тут же ее отогнала.
Мать лежала в окружении всевозможных капельниц и специальных приспособлений, и казалась маленькой спеленутой куколкой в тесном театральном футляре.
Она тут же открыла глаза и с трудом стала пытаться раздвинуть губы.
- Как я рада, что ты пришла! - наконец произнесла мать.
- Мы давно уже тут с папой, - ответила Анна, садясь на небольшой стульчик возле кровати.
- Вот как?
- Да, но нас почему-то долго не пускали...
Мать глубоко вздохнула и на секунду скривилась, терпя очередную боль.
- Ты, Анечка, скажи ему... скажи, чтобы...
- Что, мама? - Анна привстала и поправила спутавшуюся простыню.
- Да нет, нет, ничего... Я потом... потом ему скажу, - выдавила мать и попыталась выпростать руку.
Анна неспеша погладила ее по голове. Ей хотелось, чтобы мама почувствовала огромный прилив нежности, однако что-то ледяное, неоттаявшее пролегло между ними, и они обе, каждая по-своему, чувствовали это, втайне обвиняя друг друга. Но пора было примириться перед вечностью.
- Ты прости меня, Аннушка, - сказала мать и остановилась.
- За что, мама? Разве ты в чем-то передо мной виновата? - спросила дочь, внутренне понимая, что невольно лукавит.
- Так уж... - неопределенно уронила мать. - Вытащили тебя сюда, а теперь вот...
- Ну что ты, что ты! - заторопилась Анна, опасаясь, что услышит совсем другое. - Я вполне становлюсь законопослушной американкой. И напрасно вы с папой волнуетесь по этому поводу.
- Это хорошо, хорошо, - опять вздохнула мать. - Но я... видишь ли, ты стала совсем большой. И я тебя перестала понимать.
- Эх, мама, мама! Да разве это сейчас самое главное?!
- Да, да, ты права, права, доченька, - она почему-то заторопилась. - Но я хочу, чтобы ты... следила за ним, нет, не то, - чтобы ты любила...
- Ну, мама! - протянула Анна. - Как же можно не любить родного отца?
- Это смотря какой отец! - мать взяла паузу и выдавила: - Я-то своего отца просто ненавидела... Я сейчас о твоем... Я хочу отдать его в твои руки... Не желаю, чтобы кто-то лежал в моей кровати и... Ну, ты понимаешь?
Анна молча кивнула и уставилась на мать.
- Я не хочу, не хочу, чтобы он меня предавал!
- Мама, но ведь это же... - Она запнулась и едва выговорила шепотом: - Это же нереально.
- Много ты понимаешь - нереально! - почти выкрикнула мать и ойкнула, вся обмякнув.
- Ну, не надо, не надо, мамочка! - стала успокаивать ее Анна. - Я, кажется, поняла тебя. Ты хочешь, чтобы... ну, с течением времени... я нашла бы отцу хорошую, порядочную женщину, да?
Мать закрыла глаза и зашевелила губами, проговаривая что-то невнятное.
Анна хотела еще что-то спросить, но внезапно слезы стали душить ее. Она постепенно начала постигать, что уже заживо хоронит свою родную мать, декларируя какие-то холодные замогильные юридические проповеди, и ей стало жутко и страшно от своих же нелепых слов и предложений, сделанных наспех заранее.
Наконец, мать прохрипела нечто нечленораздельное:
- Обещай мне, Аннушка... Хоть мы и не всегда ладили с тобой...
- Но мама...
- Тихо-тихо! Не перебивай! Обещай мне, что ты... не выйдешь замуж, пока... ну, пока... пока... О, боже! - Мать никак не могла смириться со зловещей мыслью о своей неминуемой грядущей преемнице.
Анна сжала свои кулачки и, непрестанно кивая, приблизилась к помертвевшему лицу:
- Обещаю... - чуть слышно произнесла она и крепко поцеловала ее в горячий лоб.
- Ну, вот и хорошо, - глубоко вздохнула мать и прошептала: - А теперь зови отца. Слышишь?..
Анна еще раз кивнула и тихо вышла из палаты...
(Продолжение следует)
Свидетельство о публикации №207041300011
Зырянов 13.04.2007 12:58 Заявить о нарушении
Юрий Розвадовский 14.04.2007 02:24 Заявить о нарушении