Смешная принцесса

сказка для взрослых

Она была самой прекрасной на свете. Так все говорили. И были не так уж не правы. И дело не в том, что она была важной персоной – важнее была королева, и она была даже не старшей сестрой. Всего-навсего третьей принцессой – а было их шесть. Но Илда вела себя как божество: всем дерзила, смеялась над старшими, а к льстецам снисходила, одевалась роскошнее матери, старших сестер и старалась затмить их. Мечтала она само Солнце затмить.

 Для отца она была солнцем, луной – целым светом. Король – церемонный, ученый и очень тщеславный – ни единого смертного не почитал он достойным своей благосклонности. Только третью дочь свою он полюбил как себя. Снисходил он до целого света – зачем он ему, если дочь – все, что нужно ему для довольства собой. И надменна с другими, и ласкова с ним – так горда она королевским отличием, что не знает уж как угодить. «Унижая других, возвышаешься сам», - был девиз королевского герба.

Но было еще одно «но»… «Найди избранного, перед кем ты унизишься сам – это доставит особое наслаждение твоему сердцу, если оно таково как мое», - говорил отец дочери, - «Будь для него и рабой, и принцессой. И он для тебя будет тем и другим. В этом есть своя прелесть… большинству людей этого не понять». И Илда сияла – ведь ей поверяют особые мысли, ОНА-ТО уж не большинство.

 У нее были сестры с более нежными тонкими линиями и лица и фигуры и чистыми красками, но Илда апломбом и недостатки свои превращала в божественные ловушки природы, усиливающие очарование. Были и сестры куда образованнее, но Илда хвастливо-презрительными замечаниями относительно речи или манер остальных всем давала понять, что стоит куда выше. У нее было мнение о себе, так победно сияющее в каждой клеточке, каждой кровинке ее существа, что невольно пред нею склонялись другие. Казалось, что сердце ее недоступно обычному принцу, что ей нужен бог.

Но обычный принц появился. Он казался всем ветреным юношей, неравнодушным и к чарам замызганной прачки, веселым и нежным. И Илде с ним было так весело и так легко, что она согласилась на эту помолвку.

 У нее было странное чувство, что с Марко она перестает быть собой. У него в глазах не читалось того поклонения, к которому Илда привыкла, а было совсем другое чувство, которого она не могла объяснить. И своего чувства к нему она не понимала. Ей не хотелось его унижать или самой перед ним унижаться, это было странным образом невозможно между ними. Принцессой и принцем. Она вообще забывала о том, кто они, они были людьми. И они были счастливы. Это ее удивляло.

 Где то особое наслаждение, недоступное большинству, о котором отец говорил? Она чувствует себя с принцем Марко такой… такой ОБЫКНОВЕННОЙ. С нее все слетает – и чванство (которое Илда, впрочем, звала подобающим настоящей принцессе достоинством), и эта манерность, ставшая было уже неотъемлемой ее частью. Они ей смешны.

 Но так не должно быть!

 Слишком много смеется он, Марко, насмешник он, как и она, но не злой. И куда более меткий. Он это и внес в ее жизнь – заражающий смех, она стала смешна себе. И… испугалась. Она могла многое выдержать, но испытания смехом она не прошла. Вся рассыпалась вдруг, будто башня ее из песка.

Умберто, королевский конюх, боготворил несравненную Илду. От нее это не укрылось. Он кланялся так, что казалось, его госпожа по спине его так и прошла.

 И она вдруг почувствовала привкус острого наслаждения – что если взять его и осчастливить, бедняга с ума сойдет, будет ее на спине носить целую жизнь. Для него она будет богиней. Спина у Умберто дубовая – выдержит! Да и парень он видный, здоровый… Такой раб ее очень украсит.

 А потом она сможет рискнуть… и сыграть, как отец ей сказал, в ту игру. «И рабой, и принцессой». Как же это заманчиво! Да, теперь она понимает отца. Это особенное утонченное наслаждение для особых натур. Разве Марко понять?

Илда сбежала с Умберто, и с ним обвенчалась. Все охали, ахали, но улеглось. Только Марко один ее понял. Увидел ее самодовольную улыбку и рабски приниженный вид ее мужа и понял, какую он Илду любил. Ту, какой она так и не стала – могла, но не стала. Не эту. Трусиху, которая смеха его не стерпела. Такая ему не нужна.

Но ему было больно. Оттого, что он знал – ту, другую ему теперь не разлюбить. Но она только в сердце его. А вот эта сбежала… но не от него, а от ТОЙ.

Он уехал. И все погрустнели. Никто не смеялся так весело, даже не улыбался.

И Илда с Умберто зажили как кошка с собакой. Сначала она изводила его и придирками, и насмешками – он не выдержал. Начал грубить, отвечать в том же духе как мог. Пригрозил, что уйдет, и она испугалась. Уйти от НЕЕ? Да ее засмеют. Она кинулась ему в ноги, просила остаться. На этот раз ОН снизошел. И она ощутила особое возбуждение при одной мысли, что ни одна живая душа не подозревает, что она может вот так ползать на коленях перед рабом. Это добавило остроту отношениям. Скоро она уже жить не могла без этой отравы – и сердце, и мозг ей насквозь пропитались. «Унижая других, возвышаешься сам». Унижая себя, возвышаешь другого. Палка о двух концах. Унижение возвышает, а возвышение унижает. Падаешь с неба на землю и опять вверх. Так тебе кажется. Кровь ведь бурлит…
Она долго бурлила у Илды… пока не приснился тот сон. И она ничего не увидела… или увидела… смех.

Разве можно УВИДЕТЬ его?

Но он смотрел ей прямо в глаза, и ее всю трясло. Весь прозрачный как зеркало и ухмыляющийся.

Она перестала смотреться в зеркало – он ей мерещился, велела выбросить все зеркала. Ей вдруг расхотелось ругаться с Умберто, так скучно вдруг стало…

 Ведь она от него защитилась – от смеха, как смог он проникнуть… Не может же он быть сильнее ее?

 Но ей не было также страшно, как прежде. Он что-то вдруг в ней разбудил – и исчез.
И когда этот сон уже стерся из памяти, Илде стало его не хватать - этого зеркала с той, другой Илдой, смеющейся прямо в лицо.

А принц Марко во сне ее видел – какой она стала по собственной воле. И плакал.
А та ухмылялась, но как-то невесело… Странно.

Вот так эти сны сообщались. И сердце лечило другое.

Отрава вдруг съеживалась, и «такая любовь» Илды к мужу, та отчаянная ее страсть, о которой судачили при дворе, становилась смешна ей самой. В ее жизнь вкралась скука – не прежняя, подобающая королевской особе, а странная – с какой-то новой для нее затаенной смешинкой. Как будто глаза ее стали шире и больше вмещают в себя – а значит, видят себя и других в кривом зеркале смеха. И даже отец – боже мой, до чего он забавен, когда начинает ее наставлять – она знает заранее все, что он скажет, и как.

 Они чем-то похожи с Умберто – любят напускать на себя важность, только каждый на свой лад, у них это называется «заставить себя уважать». Ни тот, ни другой никогда не увидят во сне самого себя в том странном зеркале. Может быть, в этом их счастье?

 Король и конюх – птицы одного полета. И летают недалеко.

 Надо же додуматься до такого кощунства…

 Она становилась все вежливее с Умберто и все равнодушнее… он это видел.

 Но так устал уже, что ни сил, ни желания удержать эту некогда недосягаемую принцессу и столь соблазнительную рабыню уже не осталось.

Он просто ушел.

ЕЕ бросил Умберто! Весь двор пересмеивался у нее за спиной - она это видела, но, как ни странно, смеялась сама.

Про себя.
Ей отчаянно вдруг захотелось услышать тот смех наяву.

 Перестать быть рабой и принцессой, вернуть ту девчонку из сна и сказать: «Я уже не боюсь. Ну же, делай со мной все, что хочешь…»

И приснилось однажды лицо того принца, такое безжизненное без улыбки в глазах. Она вдруг проснулась – ах, господи, Марко!

 Он отдал ей смех, весь, что был у него, и остался ни с чем.

 Она знает, что делать.

Она так и идет по земле, а, закрыв глаза, видит это лицо – это и есть ее путь. В каждом сне своем Илда, ночуя где только придется, все ближе и ближе к улыбке глаза эти видит. Хоть всю жизнь она будет идти. Но улыбку вернет.