Мёртвая жизнь День первый

Мёртвая жизнь (повесть)

ПРЕДИСЛОВИЕ:

Правдоподобность сюжета этой повести, не что иное, как пересказ реальной истории отрезка жизни одного из прекраснейших людей, встреченного мною в санатории, в 2006-ом году. Долгими весенними вечерами и ночами, он рассказывал мне о страшнейших, безнравственных событиях. О любви, предательствах в семейных и дружеских отношениях. Иногда, и мне казалось, что такого не могло быть, с одним человеком. Но слова летели, словно сжигали действительность текущего времени, подминали многие законы, в их элементарной несостоятельности. И всё это не могло быть описано иным способом. Все истории объединены в повесть, в одну погоню за любовью в течение более чем 20-ти лет, за обыкновенной семейной жизнью.


Александр МАЙ
2006 - 2007г.






***

-Ты здесь? Ах, нет. Слезы кристалл,
Конец всех сказочных начал,
Конец мечтаний о любви,
Конец взаимности. Увы!
-Ты здесь? Ах, нет. Опять один.
Твой дух, немая боль картин,
Слезы отвергнутой кристалл,
На холст, стекляшкою упал.
Холст, чистой сказочной души
Порезал. Сшить. Иголка, нить,
Стежок неровный. Не спеши!
Тебе всю жизнь здесь поместить,
На этом лоскуте холста...










***

Теперь, питаясь тёплой кровью
В себе не ведая потерь,
Кристалл сильнее ранит болью,
Ведь он не знает слова, дверь.
Он в сердце, твёрдой, острой глыбой
Вершит рубцы, волнуя гладь,
И память рваной паутиной
По венам мастер посылать.
Скажите, мастера науки,
Любить при каменной душе,
Что современник скажет, внуки
О жизни в этом шалаше?
Под холст и в сердце острой гранью!
Вот крыша, просто «Супер-стар»!
А телу каторга, к растленью.
Ты весь горишь, внутри пожар.
Спиртное? Слабо, «детский лепет».
Лишь гром и молнии разряд
Тебя влечёт, но тихий шепот
Лишь слышишь. Этому и рад.
Нет веры в большее. Надежды,
Пожалуй, тоже не сыскать.
Осталось только лишь одежды
В элитном магазине брать.
Идёшь, берёшь, а голос свыше:
-Не станешь это одевать.
Тебе сегодня серой мышью
В любви желательно предстать.
Не занимаясь поеданием
Своей измученной души,
К своим мечтам, отнюдь недавним,
К забытой сказке поспеши.
Не отвергай чудес желанных
Ненужно с верой в упокой
Стремиться к краске одеяний.
Устрой кристаллу вечный бой.















«МЁРТВАЯ ЖИЗНЬ»

Утро прохладой мурашками по коже, туман влагой в лёгкие наталкивает на кашель после вредной привычки курить с утра. Выпить туман этот. Хочется поглотить эту свежесть вместе с лёгкостью утренней. Поздняя осень, пусть не так как весной, но всё же веселее хоть и кажется город хмурым от нескончаемых дождей. Такое впечатление, что осень совершенно позабыла о том, что пора и честь знать, дать возможность зиме поработать над природой. Раскрасить окна в узоры и побелить просторы.
- Ты куда сегодня собра-ался? Ты же сегодня должен быть выходной…- спрашивает меня Николай, вечно интересующийся всем, ну уж совершенно ему не нужным.
Блин! И всё ему интересно! Воистину, некая усталость возникает от общения с этим неуёмно-жадным человеком. Прямо таки вампир безнравственный. Вечно ему завидно, когда ты уезжаешь по маршруту, за который больше заплатят, а его держат в резерве, или маршрут не ахти какой лёгкий. Роста малого, сутулый, взгляд, словно ты ему что-то должен, с ехидной, да ещё и запинающийся в своём скороговорочном говоре. К слову, самый вредный и вечно неопрятно одетый человек во всей бригаде водителей загородного отряда автобусного парка.
- Да никуда не еду! По своим делам! - отвечаю. Ведь мог и промолчать. До такой степени неприятен, стал он за долгое время работы бок о бок.
- Зачем та-аку рань? На перву-йю развозку, в четы-ыре ночи вставать, да в суб-боту по делам?!
- Что? Тебя уж больно волнует, какие у меня дела. За собой смотри…
Но тут подошёл автобус, тем прервал этот разговор, и повёз нас в гараж. Про себя думаю: Вот зануда! Послал мне Бог такого соседа по месту проживания и по работе. Человеку, не всё ли ровно, какие у меня могут быть дела.
 У меня действительно был выходной день. Хотелось съездить в некое прошлое. В ту деревню, где мой друг Вовка. Туда где резвятся его дети. Туда, где все, как и прежде, в былые детские годы. Туда, где замедляет время свой бег. Туда, где ничтожно действие цивилизации, где сохранены былые черты моего присутствия. Там, возможно ещё сохранились странички памяти о моей бабушке, о родителях, и о наших с Вовкой шалостях прошлого. Страницы конца семидесятых годов прошлого века. Того совсем ещё не хмурого, а снежно весёлого ноября. Ведь это были осенние каникулы, и мы с родителями ездили в деревню резать борова. Как бабушка говорила: «Двенадцати пудов будет уж!» Как она интересно мерила его вес, расстоянием от конца большого пальца руки до конца указательного, развёрнутой ладони, у неё равнялось одному пуду. И как следствие, длина его туловища в двенадцать расстояний таких, от пяточка до хвоста, являли его полный вес. Только после, когда боров был разделан, её расчеты полностью подтверждались. Каково моё, ребячье, было удивление совпадению этих величин! Ведь в школе этому не учили. Не думаю, что сегодня кто вспоминает об этом. Хотя…; рассуждал я про себя, пересаживаясь возле проходной автобусного парка, в автобус необходимого мне направления. А поскольку это было задолго, до отправления автобуса с автостанции, я занял служебное место за водителем, у окна и погрузился в воспоминания, которые уводили меня от действительности всё дальше и дальше. Водитель, был мне очень хорошо знаком, и он меня знал и мог спокойно отнестись к моему появлению, без вопросов догадаться, куда я еду, ведь он и сам был из деревенских, и не особо рвался до городской суеты. Многие из тех, кто работал на этих маршрутах, словно силой какой заряжались, выезжая из города на простор полей, лесов, озёр и рек. Это очень хорошо ощущалось по возвращению, видя лица добрые, улыбающиеся. Словно в некий рай съездили и привезли его частицу в город. Потом, рассказывали о красотах природы своим жёнам, детям и многим людям, с кем хотелось поделиться такими впечатлениями.
 Вдоль улиц города мелькал утренний пейзаж. Всматриваясь в капли моросящего дождя стекающие по стеклу, я видел отражение проносящихся мимо картин городского пейзажа. И они, эти отражения, были столь ничтожны, что целые картины умещались порой на одной лишь капле. Забавно было видеть город через десятки призм капель воды. Красиво и мимолётно, столь же мимолётно как миг, час, год, век. Как наша жизнь. Что же это за образование такое, временнее? И вот, мы уже у автовокзала. Автобус подъехал к первой площадке точно так же как и в те давние годы, когда я вместе с братом и родителями ездил в деревню. Странно и несколько приятно, что даже марка автобуса не поменялась, расположение посадочной площадки и внешнего вида автовокзала не поменялось за десятилетия минувших лет…

***
- Отстань от меня!; воскликнул я на брата.
- Ну-ка! Перестаньте баловаться. Билетов нет уже в кассе, лучше к автобусу ближе подходите, да водителя просите взять…- сказал отец подталкивая нас ближе ко входу. И мы стали проталкиваться в толпе таких же людей, кому не досталось места на сидячие места в автобус. Нас, детей, пропустили вперёд. Водитель посмотрел на всех, на пассажиров в автобусе, словно пересчитывал, и сказал: - Десять человек беру.
- А нас тут десяток всего и наберётся! - зашумел вокруг нас народ.
- Возьмите нас!
- Хорошо!
 Теснясь, втаскивая рюкзаки и баулы, народ стал выстраиваться в проходе, то и дело слышалось, что поправляли вещи хозяева, прижав ноги соседям своей поклажей. В автобусе было тесновато, но ехать нужно было всем. Мне досталось самое шикарное стоячее место. Прямо у водительской кабины. Я был в восторге, что мог наблюдать за работой водителя и за дорогой, представляя себя в качестве ответственного за всё, что происходило. Даже то, что вставать рано пришлось и очень не хотелось ехать, было компенсировано одним только местом моего расположения в
автобусе на весь путь до деревни…

***

Сегодня пассажиров было немного. По сидячим местам, и то не все были заняты. На последнем ряду мужики устроились. Наверное, со спиртным, пивком будут забавляться. Собственно говоря, и мне никто не мешает взять пару бутылок пива.
- Серёга!
- А?
- В «Любятово» остановись, пивка немного возьму.
- Иди сейчас, я подожду. Успеем нагнать время. Сам же знаешь - отвечает.
- Я минутку!
 В киоске было пусто. Верочка, как казалось постоянная продавщица, встречала всегда меня с улыбкой.
- Куда едите? Или просто пива захотелось?
- Да так. По делам - забирая пару бутылок, и мелочь на сдачу, ответил ей.

Дорога показалась долгой. И я, словно падая, в некую меж временную яму, оказывался в своих воспоминаниях. В воспоминаниях далёкой и не только детской поры…

Изабелла

 Восемь лет с Изабеллой, восемь лет смотреть на неё, восемь лет получать затрещины за шалости по отношению к ней. При этом, восемь лет оставаться самым ничтожным, не умеющим за себя постоять существом, растением. Сегодня она права, сказав, что я растение. И я не в обиде. Более того, она мне очень нравится. Но я не такой, каким она меня себе представляет. Нет. Я не такой. И почему раньше я не замечал в ней такую красу, о которой только и мечтать можно, нежели обладать, то есть любить. Нет. Не такой я, каким она меня себе возомнила. Докажу ей, поклянусь ей на сегодняшнем последнем уроке, что стану, нет, что я иной, что в армию пойду, в институт поступлю. Скажу ей всё. Сегодня! Именно сегодня всё ей скажу. Она должна знать, что всё это будет, и это будет только для неё. И что бы ни произошло, я всегда буду рядом, всегда смогу принять её, понять, чтобы жить счастливо. Но зачем эти пустые слова…

 - Сегодня наш последний урок! Ребята! Рассаживайтесь, как Вам хочется. Я не стану сегодня Вас чему-либо учить. Сегодня мы поговорим…
 Я не слушал учителя далее, смотрел на Белку и как обычно, садился на своё место третьей парты среднего ряда, в надежде, что рядом, как и восемь лет назад в первом классе, сядет она…
- Ты чего это? Пошёл вон! Я с Белкой сижу ж мы как подруги…- по классу раздался смешок. Сталкивая меня с места, рядом с Белкой садилась классная «корова» Алка. И мне пришлось ретироваться, зажав в душе злобную неприязнь к самому же себе, за то, что я такой никудышный и совершенно ненужный никому на этом последнем уроке. Разве что явился причиной насмешек одноклассников. Боль холодом по телу, камнем в сердце холодным сковывала меня в эти последние минуты присутствия, пусть не рядом с ней, а в одном классе. Последние минуты, в которые для меня никого и ничего не существовало. Не было слышно ни слов учителя, ни ответов каких. Да и учитель не обращал внимания, на меня с тех пор как сошла с её лица улыбка от насмешек надо мной. Вроде и пожилая дама, а какая всё же злая. Видимо у неё нет своих детей. Она не знает, что своим поведением, усмешкой ли своей улыбкой лишь образует к ней отвращение ничтожества этого ненавистного класса. Злость внутри вскипает.
 - Мне плевать, что Вы обо мне думаете! Я не такой! Я и в армию пойду! И в институт поступлю! А Вы свиньи все, кроме одного человека! - выпалил я, вскочив с места, вопреки лекции о будущем учителя и выпускников. Быстро вышел из класса, хлопнув дверью. Собственно говоря, так и закончились отвратительные школьные годы, где никто и никогда не понимал ученика. Никто не разговаривал с ним по душам кроме матери, когда приходил он заплаканный домой и никак не мог предать, пожаловаться на своих обидчиков. Хоть в школе и думали, что он выдаёт всех обидчиков за тумаки. Отец не знал, что происходило. Да и я не старался показывать вида ему обиженного. А он, брал меня с собой как бы в помощь, сходить в подвал дома на соседней улице, за картошкой. А там можно было насладиться великолепием модели паровоза «Эм-ки», просто валяющегося прямо на полу соседнего подвального помещения. Взять и потрогать я не решался. Чужой ведь. Но какой здоровкий! Лишь одним созерцанием детского восприятия насладиться. Не единая ль радость детская. Мелкая радость, детская на фоне того, что ему просто не верили в школе, и били за предательство везде, где встречали. Даже во дворе Эдька придирался, гад. Да, собственно эта, глубочайшая обида за образовательное учреждение, за то, что наконец-то настал момент расставания, как казалось с низостью навсегда, лишь и могло служить оправданием громкому хлопку двери класса, уходя навсегда из этой опротивевшей школы, с последнего урока.
Троечный аттестат в руках и мысль в голове: «Он может учиться лучше». Так говорила первая учительница, Ольга Николаевна, преподаватель начальной школы. И теперь ещё эта клятва любимому, единственному, близкому человеку в классе, Изабелле! Но только лишь мне как казалось на тот момент близкому человеку. И что теперь? Училище, производственная специальность и всё та же низость, жестокость от сверстников. Как учиться? Как себя повести? Чем заняться, чтобы прийти к своей клятве, завоевать её расположение. Абсурд. О чём думаю, если одни лишь родители и могут мне, чем помочь. Да и могут ли? Ведь мне уже четырнадцать. В Афганистан нужно пойти служить! Нужно доказать ей, что ты настоящий мужик. Но меня не возьмут сейчас. Не возьмут.… Стремиться нужно! Нужно стремиться попасть. Стать тем, кого берут защищать интернациональный долг. Да и домой, чёрт. С аттестатом этим… придёшь, не в восторге родители будут. Была, ни была, будь, как будет…

***
- Кто выше метр восемьдесят, выйти из строя! - командует старлей пред строем Еланьской танковой учебки.
Выхожу, надеясь на то, что это к подготовке в Афганистан, группу набирают.
- Вы выше метра восемьдесят, а по нормативам не можете обучаться ни механиком танка, ни кем иным из экипажа. По сему эта группа, а точнее, формируется рота санинструкторов.
Как хотелось спросить: «В Афганистан?» но никто, в том числе и я этого не сделал, в надежде единственно этого, возможного варианта в связи с близким расположением учебки с путями доставки нас в части. Все молчали.
 Как ни странно, но в учебке, после ПТУ, было вполне прилично. Отношения хорошие, да и дедовщины здесь нет. Зато погоняли нас как сидоровых коз. Не одним потом в день обходилось.
 Первый раз летел на самолёте. Ничерта не помнится. Лишь тревога перед неизвестностью. И пересыльный пункт, но не в Афганистане, а в ГСВГ.
- Чёрт! - выходя из самолёта, многие из нашей группы санинструкторов выражали своё недовольство исходом путешествия, и тайной столь тщательно удерживаемой администрацией учебной части.
- Ты Сань, думал, что сюда попадёшь, что в Германию?
- Нет; отвечаю, с недовольством выстраиваясь в строй на получение пайков. Смотря на строения вокруг площади, начинаю твёрдо осознавать, что те четыре часа полёта, не что иное, как остановка во времени. Ведь приземлились мы, чуть ли не раньше того времени, как отрывались от земли. А потом, и говорят, что «торг» сразу не начнётся. Два, три дня просидишь, пока тебя в часть определят…

 Тем временем, мимо уже проносились тёмные очертания придорожных деревьев, кустарников и заросших ими полей, деревень пригорода с полуразрушенными, старыми домами и скотными дворами. Свидетелями кипящей в деревнях, когда-то жизни. Я словно очнувшись от сна, вспомнил овчарню, мимо которой мы ехали. Как жаль, когда-то здесь было много овец, а ныне лишь развалины. Всё было разрушено, разворовано. Когда я ехал сам за рулём, многие пассажиры, старожилы этих и других мест говорили: «После Великой Отечественной такой разрухи не было».
Не знаю. Но и не согласиться с их словами никак нельзя было. Люди теряли близких при боевых действиях, артобстрелы, бомбардировки не разрушали так. Что-то не то с нами. Что-то более ценное разрушено в нас ныне.

 …ПХД, кухня полевая, расположилась в перелеске рядом с полигоном. Медики, разумеется, там же. Прямо не служба, а малина. Малая палатка санчасти, машина рядом, «буханка», и хирург Сергеич сидел у палатки на раскладном стульчике, потягивая сигарету под раскалённым солнцем тёплого майского дня. И наша, большая палатка на некотором удалении от медицинской. Вместе с поварами. Скука несусветная. Нам санинструкторам, лишь дежурство возле вышек стрельбища, да бессонные ночи с жареной картошкой и немецким пивом из ближайшего бара.
- И что так немцам наша тушенка нравится? – говорю.
- По тому и нравится, что пиво нам сваливают, аж полтора вещ-мешка бутылок накидал нам немец! Мы же не против! - сдавая карты, говорит «дед» Лёха Питерский, такой же «дед» как и я. До дембеля месяц, не более. Весенний призыв на исходе. Буквально позавчера ещё им прививки штамповали в Пархиме на пересылке.
 - Мужики! А помните как одна «овца» на пересылке? Вода на бочка! Бочка на вода! Мы с Сергеичем сразу и не поняли о чём речь. А он сука русский позабыл, косит под недоразвитого, гад - говорю мужикам отбиваясь в карты, в «дурака».
- Фигня это Сань. Я возил таких гордых «пастухов горных» не раз в дурку. Они там быстро русскому учатся! В миг на русском такие лекции выдают! - и добавляет, говоря на ухо Витёк
- Давай заряд танковый в лесу запалим.
- А никто не заметит? Боязно как-то. И как ты его запалишь? Что, спичку поднесёшь! - спрашиваю. Все засмеялись.
- Да мы в лес утянем, там яма есть солидная, и сосны редкие. Пороховую соломку расстелем в дорожку, он и запалится. Кто заметит, что заряд сгорел? А никто. И считать их никто не считает. Стрельбы же. Да и уйти оттуда, как два пальца обо…ть. В миг на ПХД будем. Никто и не поймёт, что произошло. Мне этот заряд танкист один подогнал ради хохмы.
- Ладно. Давай, всё равно скучно и заняться нечем. Только во время стрельб. Шума меньше будет.
- Да ладно! Что? Струхнул?
- Говорю, пойдём, сожжем. Отстань; отвечаю.

Вечереет, в палатке нашей лёгкий дымок от сигарет. Выхожу, а там… Звёзд в небе немерено! И все яркие такие! Рядом с палаткой бочка капроновая двухсот сорока литровая. Полевые кухни вокруг. На них солярка в банках консервных по образу ночников солдатского производства.
- Ты зачем солярку из этой бочки наливаешь, в банку с горящей соляркой? Она же весь день под солнцем - говорю одному молодому латышу, ответственному по кухне на эту ночь - Это же опас…
-Чёрт! - в следующий миг взрыв потряс округу.
Стою и не понимаю. Горю ведь, горю! Чёрт. Миг какой-то проходит, и я в песчаной яме лицом вниз лежу и думаю. Я мёртв?! Ничего не чувствую. Светло и тихо. Как всё это произошло? Чем тебе не Афган? Хотел беды? Получил.
- Чёрт? А-а-а! Делайте что-нибудь! - кричу.
Вокруг собрались все, кто слышал этот взрыв. Никто не понял, что произошло. Но то, что Саня, своим туловищем закрыл распространение взрывной волны горящей солярки, от автомобиля с боеприпасами, говорили все. А латышу ничего, бочка выстрелила и вырвалась из его рук. Пролетела под палаткой и исчезла в темноте. Минуты, казалось не проходит, боли жуткие по лицу и рукам. Жжение невыносимой боли. До медицинской палатки чуть ли не несли на руках. В мыслях лишь одно. Что теперь? Лица нет. Рук не узнать! Боже! Как? Кто меня таким… И как жить? Как её добиваться?
- А-а-а! Делайте что-нибудь! - время, казалось, было вечностью. Теряешься во времени и словно засыпаешь от боли. Просыпаешься, чувствуя прохладу, то ли сметаны какой, ли мази, приходишь в себя. Ночи бессонные. Молчание, дням счёт потерян, в невозможности произвести какие-либо мимические движения. Борьба со временем.
- О Белла! Как ты красива! В свободном платье, бежишь по полю в свете солнца!
- Сестра! Что вы делаете? Почему спите! Смотрите что с больным! Быстро его в реанимацию! Под капельницу его! Бегом сестра!
В это время я лежал в бессознательном состоянии, в луже крови на пружинной кровати с содранными всеми, без исключения корками на теле, всех двенадцати процентов ожоговых ран. Сестра взглянула на меня страшными глазами. А мне было легко, словно рай посетил после мук многодневных. Сущая эйфория. Ощущение неземного полёта…

***
- Саня! Ты что заснул? Твоя остановка - слово испугом окатило, холодом по телу, то ли и, правда, это был сон. Да, видно заснул под пиво. Автобус остановился возле моей деревни. Прямо на повороте, до которой ещё было метров пятьсот грязной, суглинистой тропинки по полю. Молодец Серёга, помнит ведь где мне выходить.
- Спасибо Серёга! - в автобусе уже почти никого не было. Да и на улице светлело прямо на глазах. Зарево солнечное убирало ночной дождь, словно в сторону по небу отводя. Даруя мне дойти до деревни, не намокая.
Автобус удалялся, а мысли вновь меня уносили в прошлое…

 Бревенчатый, постройки пятидесятых годов двадцатого века, дом, словно врос в землю, окружённый разросшейся, неухоженной сиренью. Облетает, сереет облик. Лист шифера съехал на веранду, покосившеюся от сгнившего напрочь нижнего, несущего бревна, лежащего прямо на земле. Дождь слегка моросит и капли воды, падая с крыши веранды наземь, продолжают насыщать влагой гниль былого добротного строения. Перед домом заброшенный участок земли, заросший сухостоем былого летнего травостоя. Забора круг почти уже не было. Лишь покосившиеся столбы с остатками поломанного тына, навязанного алюминиевой проволокой обозначали края участка. За ним с пяток деревьев-яблонь старого сада, словно в ряд, в строй солдат выстроились, чернели скелетами поломанных ветвей. Листва буро-коричневого, местами чёрного цвета формировала плодородие земли. Дом словно основное дерево старое, теряет краску наличников. Оконца небольшие, в полтора локтя, обмазанных по краям стекол замазкой, иссохшей от солнечных лучей, смотрят на меня. И кажется, что они говорят мне: мы много знаем, мы многое видели, многое рассказать можем о жизни этого дома. Заходи, дай нам света, ухода, добра…
…Старенький дом, угол косой, дверь заскрипит.
Печь и плита, старый комод, фото висит…
 Слева от выхода в сени умывальник с мыльницей чугунный. Ведро в низу. Справа от порога ухваты, кочерга, веник берёзовый, облетевший, банный. Ныне половой. Тут же корыто с сечкой, с почти прорубленным дном от частых заготовок пиши скотине. Половицы к центру комнаты провисли. Дом состоял из одной этой комнаты, сеней да веранды. Тяжелая плита стоит в центре, что
сошлась с печкой верхом при их довольно близком расположении. Большая трещина по всему стояку. Теперь тебя, плита, растапливать нельзя. Небось, труба от тебя отказалась, повиснув на перекрытиях потолка. Потолок невысокий, около метра девяносто. Подхожу ближе, смотрю. Так и есть; трещина сантиметра полтора. Но ведь можно это поправить. Взять глины и замазать трещины. А щель и вовсе не проблема. В подвале видимо столбы просели и всё. Это нужно сделать прямо сейчас.
Перед печкой на полу кольцо. Открываю люк и спускаюсь подпол. И свет есть, даже домкрат отцом оставлен здесь. А вот и швеллера кусок. Ну-ка, подставим, да поработаем чуть.
Одного часа было всего лишь достаточно, чтобы плита приняла нужное положение. Немного глины, в качестве замазки швов и всё! Плиту можно и пробовать протопить! Да и ночевать сегодня здесь придётся…

***

- Ну-ка, подъём! Марш умываться, завтракать и на улицу!
- Мама…. Спать охота.
- Хватит спать. Замодеете, задохнётесь. Марш сказала! - слегка вскрикнув на нас с братом, скомандовала мама.
Брат, Мишка сразу вскочил, как самый примерный. Да он и старше меня на шесть лет. Школу заканчивал отличником, в институт готовился. Лишь мне, эх, ещё предстояло проучиться в школе этих шесть нудных лет.
По дому и, правда, разносился тяжеловатый запах. Становилось немного неуютно. Вчера резали порося, а к ночи разделывали тушу. Вот к утру часть мяса на тушёнку в чугун ли в два больших да в печку, разогретую на угли красные.
Вот и приходится эвакуироваться на время готовки вкуснящих шкварок…

- Санька! Давай крепость строить! Снега хватит, смотри, сколь навалило! - скомандовал Вовка.
- Не могу! Отец сказал тропинку к колодцу вычистить - отвечаю.
- А что твой брат делает? Чё, ему не почистить?
- Он занят учёбой на веранде. Смотри! Вон он за стеклом рожицы корчит.
- Не расстраивайся! Сейчас я за лопатой сбегаю. Вместе почистим, и крепость будет у нас. Снег то липкий, отличный! - убежал.
 Жаль, только на два дня приехали. Вчера играть некогда было. Поросёнка резали, папе помогать нужно было. А вообще, Вовка прав. Успеем, пока родители разливают тушёнку, да закатывают крышками, мы и построим то, что нам нужно. А, на следующие выходные…

***

Больничная палата, и среди потока солнечных лучей, с одной из коек поднимается рука. Словно просит подать бумагу и ручку.
- Саня! Зачем тебе мучиться. Давай мы письмо напишем, если хочешь! Ты ведь письмо хотел написать? Да?
Рука чуть приподнялась, махнув в согласие, успокоилась. На лице лежащего никаких эмоций.
- Хорошо Саня! Сейчас такое письмо состряпаем! Закачаешься! Пусть любят и ждут!
Рука приподнялась и замахала в разные стороны в знак явного отрицания.
- Не волнуйся. О болезни никто ничего не узнает. Мы тебя таким героем нарисуем! Пусть попробуют не ответить!
Из глаз лежащего скатилась слеза.
- Да перестань ты. Разве ты не написал бы кому из этой палаты, будь тот в твоём положении? Не отвечай, верим и знаем тебя. Нам Ваш каптёр рассказывал кто ты и кто у тебя. То есть, кто тебя ждёт.
 Глаза заливала горькая слеза. Слеза не за то, что девушки у меня нет такой, а за то, что они думают, будто она меня ждёт. А она не ждала. Ни одного письма не прислала в ответ отосланных писем ранее. Конечно, если это любовь, а не выдумка одного, одинокого человека.
- Слушай! Вроде бы классно получилось. «Ты ласточка первая в мае…»; он читал, читал слова, сказанные всеми теми, кто был здесь, здесь в этой палате. Сколько людей! Сколько прелестных мыслей было в нём! Хотелось бы его, письмо родным послать. Но явное, такого рода любви обилие, могло лишь дать родным ощущение тревоги. По сему я отвернулся и заснул. Видя прелестный сон: Под лучами солнца, она бежала по полю, счастливая и весёлая.
- Счастливчик! Мы послали; через некоторое время подошёл агитатор написания письма; Ты же не против.
Я понял, что каптёр дал им адрес её из моей записной, что у него хранилась. Да, ведь я лукавил в том, что она ждёт, что пишет, и будет встречать. Но почему было так не сказать?! Ведь многих ждёт кто-то из девушек. То почему не представить, хотя бы на срок службы, что ты не один? Почему хоть на время нельзя реализовать частицу своей мечты? Ведь одна из частей этой злосчастной мечты уже реализована. В армию, прямо из военной кафедры института. Да. Ребята предлагали остаться. Даже в стройотряд устроили комсоргом. Даже в санаторий отправили на время призыва! А ты дурень, лежишь здесь и гоняешь бред в голове своей бестолковой. Да пусть послали письмо! Приеду, моя будет, однозначно будет моя…

 Тётя Зина

 В сенях зашумел кто-то…
- Кто здесь? - женский голос тревожно доносился из-за двери.
- Это я Сашка!
Дверь открылась и на пороге, я увидел мать Володи, моего друга.
- Я думала грабители, какие влезли. Дверь на веранде на распашку, вот и зашла. А ты никак здесь ночевать собрался? Здравствуй!
 -Здравствуйте! Думаю, что вполне могу расположиться на этом диванчике из семидесятых годов! - она совсем постарела, ведь они почти сверстницы с моей матерью, 37-го года. Сейчас звать будет к себе, дабы накормить. Иначе не отпустит. Добрейшей души человек.
- Давай-ка к нам, голодный, небось?
 - Что Вы! Я совсем не голоден! У меня бутерброды набраны, термос…
- Не упрямься! Гляди-ка! Ты никак пол приподнял и плиту замазал. Топить будешь?
- Если не топить замёрзнешь! Да и нужно сырость немного здешнюю уменьшить. Может, я последний раз здесь ночую. А жаль…. Нравится мне этот дом.
- Ну ладно! Идём. Позже затопишь. Обедать пора.
 - Ох, тётя Зина! И не знаю, как Вас отблагодарить за Ваши хлопоты по присмотру дома, и кормёжке моей.
- Перестань! Нам твой сад такой урожай яблок в этом году выдал! Что и не справиться было. Забудь, ничего нам не нужно. Идём.
 - Жаль, что в этом году не довелось вырваться за зимней антоновкой. Пару лет назад тоже хороший урожай был. Столько сока нагнал, что всю зиму пил. К майским праздникам на столе был свой собственный сок. Яблок здесь всегда было много, это точно! - говорю, словно пытаюсь рушить пропасть разводящую добрых соседей по разные стороны социального уровня молчанием. Хотя какая меж нами разница? Просто для поддержки разговора.
- Что ж не приезжал?
 - Работы много, не вырваться было. Ещё и по грибы съездить, по клюкву нужно было. Тоже не маловажный продукт.
- В этом году только ленивый не ходил по грибы да ягоды. Везде их было, «Хоть пруд пруди»! - с улыбкой произнесла Зинаида Ивановна.
- А как Вовка поживает?
 - Он у жены родни. Сегодня раненько собрались и поехали. Приедут только завтра к обеду, наверное. Проходи.
Калитка скрипнула, словно приветствуя посетителей.
- Вас одну оставил?
- Почему одну? Вот и ты здесь! - смеётся. - Не разувайся. Я не убирала, не нужно.
 Дом соседей был значительно больше, новый ещё, и от него, словно струился дух молодой жизни. Его построили во времена перестроечные. Тогда была небольшая возможность, пожить селянину в своё удовольствие, поднять хозяйство, воспользовавшись разницей цен и малым курсом доллара. Как рассказывала раньше хозяйка, сруб удалось практически купить за половину проданного телёнка на мясо. Брёвна толстые, в двенадцать венцов, дали высокие потолки. Что не могло не отразиться на просторе в доме, после привычного ощущения, пребывания в городской хрущёвке, комнаты зажатой в коммуналке жестоким бытом и ощущением одной комнаты с потолками в метр девяноста в старом доме бабушке. Печки «русской» здесь уже не было. Плита со стояком в центре дома, отапливаемом три комнаты и кухонное помещение своими стенами. Газовая плита на лето с 50-литровым баллоном. Холодильник, столик типовой, кухонный с тремя табуретами, и такой же, как в доме бабушки умывальник составляли самый необходимый интерьер деревенского кухонного помещения, не считая чугунов и кастрюль,
всяческой кухонной утвари.
- Вот это полотенце возьми! Посвежее - подала мне полотенце, продолжая почивать накормить меня.
- Щец поешь? Сегодня только варила. Тебе погуще? - спросила тётя Зина вываливая на тарелку полный половник щей, из чугунка, стоящего прямо на газовой плите.
- Нет, нормально. Хватит. Спасибо! - щи наваристые жирные, с огромным куском мяса, на треть занимающим весь объем тарелки. Да хлеба ломоть, что нельзя не откусить его часть не раскрыв рот непривычно широко для городского жителя.
 Вот так всегда. Накормят так, что долго после вспоминаешь этот обед, сравнивая его с постной городской жизнью, вечно экономной, малокалорийной или вовсе вегетарианской, многими принимаемой на ура.
 Тётя Зина о чём-то спрашивала, причитала о том, что я якобы исхудал после последнего моего появления. Что не женился вновь, поругивая мою бывшую супругу, как не соответствующую бабскому представлению о женщине как о хозяйке дома и быта. Я что-то отвечал и совсем не спорил, ведь она пол жизни прожила рядом с матерью моей и иногда произносила до боли знакомые фразы, греющие душу, словно корабликами бумажными из рук материнских, средь океана бурлящего потока мыслей, хоть и чужой, хоть и словесной, но какой-то заботой. Но чем дольше продолжалась наша беседа, тем неудобнее было задерживаться, пользоваться добротой соседей.
- Очень вкусно! Спасибо тетя Зина. Нужно идти, заниматься своими делами - встав из-за стола, благодарил хозяйку за гостеприимство.
- Зайдёшь?
 - Обязательно зайду ещё. Во всяком случае, до отъезда в город.
 У калитки, рука потянулась в карман за сигаретами. Прям по высказыванию: «После сытного обеда, по закону Архимеда полагается курить, чтобы жиром не заплыть». И кто придумал этакую глупость?! Шёл я к старому, родному дому, словно возвращался в былое, более приятное время.
В пристройке между домом и хлевом находилось много дров. Сухие, добротные, набирая в охапку, с десяток пален, не думая, что запачкаюсь, рассуждал я.
 Растопить! Как бабушка это делала. Лучина, что палено берёзовое, пересушенное на печке лежит и нож большой. Отщипнуть с пяток щепочек и в костерок наложить в плиту. Дровец поверх.… Откроем трубу, затопим. Шумит труба, кирпич холодный греется. Тепло излучает стояк. Дом оживает…

***
 - Опять намок! Ну что тебе ни скажи сделать, вечно ноги промочишь, колени. Словно в снегу купался! Ну-ка сымай всё, сушиться! - причитала мать.
 А я слушался и думал, что на следующие выходные мы с Вовкой в войнушку будем играть. Под верандой, помню, автомат есть деревянный. В прошлое лето вырезал из доски с магазином, приколачивал. Отец помогал, учил ножовку правильно держать, чтобы не пораниться. Как настоящий автомат получился. И крепость наша в том подмога. Тропинка от снега убрана, ну и соток пять-шесть снега вокруг неё почти нет! Нужен же снег на строительство крепости?! Вот и получилось, что теперь там крепость снежная да листва прелая на земле, не покрытая снегом вокруг.
- Вот заболеешь опять, ноги то насквозь промочил - причитала мама, ставя ботинки на стояк и развешивая штаны с носками поверх его, под потолком. И так не хотелось уезжать. Тепло, спать хочется…
 - А-а-ау - зеваю.
 - Ложись на кровать. Ехать ещё не скоро. Пока мы соберёмся. Эх ты! Работник ты наш!
 Перед печкой на столе, стояли с десяток литровых банок, свежее закатанной тушёнки. Брат Мишка, в книгу уткнувшись, сидел на диване. В очках, важный такой, учёный прям. Всё время с книжкой, вумный такой! Я ж, как не возьму её в руки, спать тянет. Не знаю, что он там находит? Так и просидит с книгой всю жизнь, ничего не увидит. «Вредина»! Стук молотка доносился, отец что-то в сенях приколачивал. Хотелось помочь, но, увы. Сейчас мне предстояло не заболеть. Согреться под одеялами и фуфайками, укрывавшими меня словно намокшую губку после весёлого снежного строительства…

 ***

 А сегодняшние вечерние реалии нового века, вновь повторяют мысль: «Старенький дом, рубленый в годы послевоенного становления СССР, похожий на пень трухлявый встречает новый век. Угол плиты, пристроенной в восьмидесятые к печке русской, потёртый не держит побелку и пробивает на свет рыжие тона обмазочной глины, рыжая полоса, только замазанная по диагонали. Кроме комода, дивана с деревянными боковинами, пары картин и иконы в восточном углу избы ничего не привлекает взгляда в серости деревенского быта. Настырный звук часов настенных с гирей, будто подстёгивающий возмутиться, но в то же время весел в своём «голосе», наполняющем помещение. А во всём остальном, что окружает, что слышится и видится, это неимоверная тоска, жуткое одиночество со словами: - Тик-так, тик-так, тик-так; и хочется крикнуть: Нет! Не так! Вот только зачем? Кому? Кому нужно слышать твои слова, крики непонятные. Уйти, оставить этот грустный и «тик-такающий» дом наедине с самим собой. Гиря поднята, пусть себе доказывает свои правдивые звуки обстановке им знакомой уж лет 40-50.» Память и сон, извечные братья, спутники жизни каждого человека земли уносят в прошлое, далёкое от деревенского быта место и время. Тик-так, тик-так всё не так. Нет не так. Всё стало горазда изощрённее и не столь обыденно и мирно. Жизнь, словно на коне в галоп лихая неслась. Словно ручьём, питаемая дождями из всяческих препятствий, козней и падений, подстёгиваемая действиями, тягой к вере, к любви и пониманию текла с кручи жизнь в некую реку. В реку взросления, в реку обыденности. Но было ли это? Была ли в этой жизни вера, любовь, понимание…
 
 ***

 - О! Кого мы видим! Санёк! Привет! Неужели решил после армии учёбу продолжить? - воскликнули ребята, на проходной Питерского общежития ЛИСИ. Где совершенно, как мне казалось, ничего не изменилось. Лишь вывеска слева от будки вахтёра; «Видеодискотека» появилась. И стенд с афишами по выступлениям иностранцев на стадионах Ленинграда. Всё те же широченные ступени лестницы и лифт допотопный, как казалось, не имеющий ремонта со времён шестидесятых годов. Библиотека студенческая, при общежитии справа. Все, как и прежде, два года назад. Лишь, ощущение отсталости от сверстников, которым в сентябре на четвёртый курс, а тебе предстояло волочиться во втором нагоняя знания по запущенной ещё до армии, невыносимой «вышке», высшей математикой.
- Извини! – отвечаю - Я не помню как тебя и звать то, с этой армией, всё из головы вылетело.
- Да Женька я! Я ж тебя комсоргом в стройотряд оформлял!
- Не, то, что ты меня оформлял, это я помню. Что-то с памятью на имена у меня стало. Кстати. Я Вам не слишком насолил, что в армию удрал? Ведь до выезда в стройотряд оставалась неделя, полторы.
 - Да ладно Сань! Ты наоборот приподнялся в наших глазах, как самый то, что ни есть патриот! Авторитет, как ни как! - смеёмся - Идём, мы тут кое, что для Вас, дембелей приготовили. А что это у тебя с рукой? Почему бинт? - Ерунда! Пуля шальная.
- Ну, ты похорошел! Можно сказать, что и помолодел даже! Расскажешь?
 - Позже! Я ведь ещё дома не был. Билет прямиком до дома, через Питер.
- Перестань! Завтра утром отправим домой. Да проходи ж, наконец! Что ты? Так и будем здесь говорить? - вертушка проходной повернулась. Вахтёрша, молодая студентка лишь усмехнулась.
- А что ты так вот и без вещей?
 - В камере хранения, на Балтийском оставил! - лукавил я, боясь признаться, что и дембельского альбома не смог подготовить из-за своей неприятности перед дембелем. Собственно говоря, зашел то на Фонтанку 123 лишь, чтобы найти способ у кого, или совета какого, как предстать перед родными в ином облике, с этим, не говорящим лицом о том, что ты армию прошёл, а не клинику по омоложению. Страшно было ехать домой.
 Мы поднимались по лестнице. Женька что-то рассказывал о том стройотряде, о том, как им весело было, что строили, а меня лишь беспокоили мысли будущих встреч с мамой, с отцом, разумеется, с той, что не писала, но так сильно держала меня моей же к ней любовью Изабеллой. Не поверит, думал я. Не поверит.
- Сейчас уже многие разъехались по домам, весенняя сессия закончилась. Но некоторые наши остались работать здесь. Да и я в аспирантуру подался. Но поверь Сань! Мы тебе такую встречу организовали! Не забудешь!
 - Прямо так уж и мне?! - усмехнулся я.
Не мудрено, подумал я, аспирантура. Ведь когда я уходил, Женька был уже
фактически на четвёртом курсе. По армейским нормам «дед». Мы поднялись на шестой этаж и, подойдя к одной из комнат, Женька сказал - Подожди!
Прошмыгнул в комнату. Я стоял, смотрел на внутренний дворик, вспоминал художественное вождение автомобиля, своё не из последних, место в зачёте. Тогда, победителем была, как ни странно, одна девушка на своей восьмёрке. Как она лихо рисовала восьмёрку на площадке! Институтский москвич вспоминал, спортивный, подготовленный к соревнованиям тут же в гараже, пристроенном к зданию слева. Но Женька прервал мои мысли. Выскочив из комнаты, гордо скомандовал:
- Прошу! - открывая передо мной дверь.
- О Боже! - воскликнул я. Передо мной, в центре комнаты на столе, стоял чемодан, набитый бутылками «Столичной водки».
- К чему такая честь? - спросил я.
- А мы так каждого встречаем, кто возвращается к нам на шестой этаж. Всех своих друзей.
Комната поделена на гостиную и спальню, где стояли четыре в два яруса кровати. А здесь, типа в гостиной, диван, маленький шкафчик продуктовый и шкаф, как стенка, разделяющая комнату надвое. Поверх этого шкафа и слева от входа в спальню, доски полками, обожжёнными декоративно. Образована стена, заполненная студенческими хозяйскими мелочами.
Я сел на диван, и как мне позже показалось, произнёс крамольные слова:
- И что мы ждём?

Утро встретило полумраком мини-гостинной. Грязной сковородкой на столе. Там же одна не раскрытая бутылка водки и вторая, полупустая. Шпроты на тарелке, скорее, что размазаны, нежели доедены. И огромная «батарея» пустой посуды под столом. В голове, никакого присутствия алкоголя. УЖАС! Подумал я, силясь вспомнить, как мы провели вечер и эту ночь. Помню, что гости были, девчонки какие-то. Весело было. Знакомились, встречались. Точно помню, что прощались. Значит, меня ничто здесь не держит.
- Ну, ешё…! Ближе…! - доносилось из-за стенки. Магнитофон над ухом негромко распевал, о любви, транслируя какую то радиопрограмму.
 Хватит гулять. Подумал я, силясь встать, отыскать верхнюю одежду, скинутую в пьяном угаре ночи прямо на спинку дивана.
Никого не было. Странно, что так приходится расставаться. Не ждать же пока.… Были слышны охи и вздохи, скрип пружин кровати за шкафом, за импровизированной стеной. Я вышел в коридор покурить. В коридоре никого. На часах десять, в общежитии тишь.
По улицам проходили одинокие трамваи, а я шел и считал: Вторая, четвёртая, восьмая, десятая Красноармейские улицы. Вот и «Обводный» Варшавский вокзал. Домой, теперь домой! И будь, что будет. Встретят, жизнь наладится.