Жизнь без прикрас. Гл. 14. Ещё раз о любви

   В октябре я ездил на северный фланг Западного фронта в район Ржева в 31-ю армию, где большое распространение среди лошадей получила чесотка. Ехал через Москву. От Лихославля на Ржев ходили только воинские эшелоны, и о времени их отправления мне никто сказать не мог. Я бродил по городу, получил паек, а, когда вернулся на станцию, узнал, что только что ушел эшелон в сторону Ржева. Я был очень раздосадован и не мог простить себе этой задержки. Пришлось ждать следующего эшелона несколько часов. Но мое опоздание обернулось для меня большим счастьем. Эшелон, на который я опоздал, где-то на пол пути между Торжком и Ржевом был разбит немецкой авиацией и полностью уничтожен. Проезжая это место, я в вечерней мгле видел разбитые вагоны и разбросанную по сторонам дороги военную технику. Ржев был еще у немцев, и за него велись тяжелые бои. Он виднелся вдали в дыму огня.
   Около недели провел я в 31-й армии, объездил части и ветлазареты вместе с молодым незнакомым мне начальником ветотдела, который всячески старался меня ублажить и угостить, чтобы я не написал слишком сердитый акт. Вскоре после моего возвращения Боровкова назначили заместителем начальника ветотделом фронта, а вместо него к нам приехал Волобуев, бывший до этого эпизоотологом 33-й армии.
    Волобуева я знал: в 1927 году, когда я был молодым ветеринарным врачом 4-го тяжелого артиллерийского полка, он, будучи студентом Военно-Ветеринарной Академии, проходил стажировку в нашем полку. На первый взгляд это был очень хороший, славный человек. Красивый и обходительный, своим вежливым обращением он вызывал к себе доверие и симпатию. Он во всем советовался со мной и как будто заискивал. В конце декабря, когда фронт окончательно стабилизировался, он разрешил мне отпуск сроком на двадцать суток.
   Это было большим счастьем, и ликовала душа, когда я на попутной грузовой машине отправился в Москву. Но прошедшая накануне метель замела дорогу, и до Кричева мы добирались почти сутки, заночевав где-то в пути. А потом знакомое Варшавское шоссе, по которому проходила наша армия. В Москву приехали вечером 31-го декабря. Остановился и переночевал в квартире Волобуева, где познакомился с его женой и двумя дочерьми-подростками. Здесь я и встретил Новый 1944-й год. Утром 1-го января послал жене телеграмму и выехал в Новосибирск, куда прибыл через четыре дня.
   Радостна была встреча с семьей. И потом было десять дней тихого безмятежного счастья. Стояли сильные морозы. Стекла окон были затянуты инеем, в квартире было прохладно. Питались скудно. Но я был сыт своей любовью, она согревала мою душу, и мне ничего больше не надо было. Любить! Какое это счастье! Я говорю эту истину и готов повторять везде и всегда, что в тысячу раз лучше любить, даже не будучи любимым, чем быть любимым и не любить самому.
  Когда через десять дней поздним вечером я уходил из дома, чтобы ехать на фронт, мне было тяжело и грустно. Было поздно, Ольга не провожала меня. Я хорошо помню свет в окне нашей квартиры, когда я шел на вокзал. Вот я спустился в овраг, перешел деревянный мостик, поднимаюсь по крутому откосу и часто оглядываюсь, а огонек в окне горит, как будто посылает мне прощальный привет. Вот и улица, ведущая к театру, и трамвайная остановка. Мелькнул в последний раз огонек и пропал. Прощай, мой дорогой огонек! Я вернусь к тебе, я обязательно к тебе вернусь.
   Сколько раз, усталый и измученный, тащился я по дорогам жизни, падал и поднимался, и временами казалось, что нет силы дальше идти. Но где-то там вдалеке, за горами и сугробами светил огонек - огонек моей любви. Он манил и звал и придавал силы продолжать путь во что бы то ни стало. Вся моя прожитая жизнь состоит из этих многочисленных встреч и расставаний. И, может быть, это хорошо, потому что малую любовь разлука тушит, как свечку, а большую, как пламя костра, раздувает.
 
   В Москве была оттепель, таял снег, по улицам текли ручьи. Столица салютовала войскам Ленинградского фронта, окончательно освободившим от блокады этот прекрасный город, превращенный в сплошное кладбище. От Москвы до Смоленска доехал поездом. Переночевал в холодном зале железнодорожного клуба, превращенного в военную гостиницу.

 Ветотдел за время моего отсутствия переместился. Я его нашел в небольшой деревушке, расположенной на стыке трех областей: Смоленской, Могилевской и Витебской. Конец зимы провел в беспрерывных разъездах. Вспоминаются эти заснеженные дороги, по которым я мотался большей частью верхом под звуки артиллерийской канонады.
   Как-то под вечер возвращался я в отдел из поездки по частям, проехал какую-то пустую деревню, лошадь равномерно шагала, и я задумался, глядя вниз на дорогу. Вдруг что-то застучало, будто посыпались поленья дров. Я поднял голову и увидел совсем рядом со своим лицом три трупа, висящих на ветке большого дерева. Колеблемые ветром они ударялись друг о друга и издавали какой-то металлический звук. Я пришпорил коня и быстрее уехал от этого страшного места. Трупы повешенных встречались нередко. С вытянутой шеей, склоненной на бок головой и высунутым языком они имели вид ужасный. Так для устрашения народа казнили предателей и гестаповцев. Помню, как на площади в Мстиславле вешали четырех немцев-гестаповцев. Народу собралось много. Приговоренных привезли на грузовой машине со связанными за спиной руками. Одели петли на шеи. Я стоял далеко и не видел выражений их лиц, но с содроганием смотрел на то, как дергались и извивались их тела, когда машина отъехала.
  Здесь, в Мстиславле, прежде чем оставить город, немцы расстреляли в подвале Гестапо группу партизан и среди них Белякова, который в 1938 году в Могилеве сменил меня в должности дивизионного ветврача 33-й стрелковой дивизии.

  Этой зимой в наш армейский ветлазарет приехала Нина Солнцева, с которой я вместе учился в Московском Ветеринарном институте. Тогда она была очень красивой девушкой, и многие были влюблены в нее. Но время не пощадило ее красоты. Я с трудом узнал в этой седеющей женщине с морщинами на лице прежнюю красивую Ниночку. Она рассказала мне, как неудачно и несчастливо сложилась ее жизнь. Вскоре мы узнали, что она стала любовницей Волобуева.