Слишком много жизни

Почему-то все женщины, музыканты, чьи диски валяются у меня на столе, непременно лесбиянки. С чего это я предпочитаю их? Какая-то неосознанная, должно быть, тяга к запретному. Я скрытая лесбиянка. Поэтому и выбираю – с недавних пор – в любовники мальчика, удивительно похожего на девочку. На персонажа повести «А у них была страсть…», которую написала жена Лимонова Наталья Медведева.
Нет, определенно, мой новый мальчик – вылитая девочка. Он стоит у меня на кухне, даже на стул сесть не решается, вертит в руках эту книжку Медведевой, заложенную на 213 странице, хмурится и молчит. Он такой худенький, что с ним просторно на одной половинке сложенного дивана. Его длиннющие волосы мягко гладят по моему лицу, и я воспринимаю это как новый вид приевшихся ласк. Зачем он мне? От скуки..? Глупо, примитивно, мелко.
У меня уже есть постоянный любовник, вот уже ровно 13 месяцев есть. Так к чему же еще этот малолетний? Не сказать, что я настолько плотоядна… Но определенно нимфоманка. И этого наркотика с каждым годом нужно все больше и больше. Плоть требует. Иногда доходит до того, что я на улицу выходить боюсь – там начинаю хотеть просто всех без разбору, мужчин, женщин…
Я боюсь своей работы, в университете, на первом курсе, где обитают наивные и красивые дети. Среди них есть один с пепельными кудрями и ресницами фарфоровой куклы. Такой нагло-робкий. Подсознательно я хочу его с первой лекции. И сделать это элементарно, подсказывает мне мой постоянный любовник, ненамного ушедший от цыплячьего возраста, 22-летний хакер в бородке и с подбритой бровью. Но делать этого не стоит, даже мне с моими аморальными принципами (а точнее, совершенно без них) понятно.
Чтобы не сорваться на работе, я завожу нового любовника. Он, благо, учится в соседнем вузе и ко мне никакого отношения не имеет. Он врет, что ему уже 20, хотя я сомневаюсь, есть ли ему 18. Он сладкий и еще не устает целоваться. У него пухлые губы, тоже как у девочки, поэтому целоваться с ним одно удовольствие. С моим давним и постоянным хакером, некогда хакнувшим мое целомудрие, мы такими вещами не занимаемся. Когда мы перестали это делать, оба уже не помним… память испаряется легко, как дешевое вино.
Хакер будет всегда. Но у нас нет совместного будущего...
А про молодого кто вообще говорит?
У меня вечно пустой холодильник и телефон в тотальном минусе. Я совершенно не приспособлена к цивилизованной жизни. Зачем я им? Хакер приходит исключительно поесть. Я его безропотно кормлю и всегда нахожу, чем: пельмени, макароны, котлеты – этот незатейливый рацион холостяка готовится на любой плите. Я его кормлю, потом мы занимаемся анальным сексом. Это наш ритуал. Обычный секс в наши планы не входит – хакер не может простить, что когда-то его было too much и что я ему с кем-то изменила. И бросить своего пожизненного хакера не смогла, в силу нерешительности, что ли… По-женски махнув рукой – а, пусть будет!
Но как же быть с чувствами? Я подсознательно выбираю для себя мальчиков, похожих на девочек, юных, стройных, пухлогубых… Без одежды мой милый похож на полуплоский чертеж, набор ломаных линий. Его юное тело ломается в странных местах, причем это не гибкость, а именно какая-то хрупкость. И эти пухлые губы, этот напор, эта настоящая, ненапускная откровенность… я таю и схожу с ума. Моя любимая Наталья Медведева, книжку которой я все никак не дочитаю, назвала героя Машенькой… Мне бы тоже своему что-то такое придумать, имечко опознавательное. Ему бы женское очень подошло. Хотя, это, наверное, отчасти дискриминация, он мальчик, у него такие неженские руки! Ловкие, крупные и одновременно нежные, он ими играет на гитаре… Мы познакомились случайно, и я сразу же отдалась ему. Не смогла не сделать этого. Что ж теперь, жалеть надо? Я не привыкла жалеть. Просто хочу немножко дежа вю. Еще и еще его.
Он приходит под вечер, мнется, молчит, краснеет и улыбается. Говорит, что маме соврал что-то про тренировку и в 10 надо быть дома. Я сижу на диване, нервно курю одну за другой и тоже молчу. Мне не нужны ночи с ним. Мы даже не разговариваем. Мы просто трахаемся. Он начинает сразу – входя в дом, практически входит в меня. Ничего не просит, ему достаточно того, что есть.
- Сколько ты весишь? – неожиданно спрашиваю я. – Наверное, килограмм сорок с чем-то?
- Нет, 59, – врет он.
Какие 59? Не может быть.
Потом заводит что-то про свой университет. Я пропускаю мимо ушей, залезаю в холодильник – там пусто. Абсолютно. Пусто и холодно.
- Есть не хочешь? – спрашиваю, уголком рта держа выпадающую сигарету. Ради приличия.
Он судорожно мотает головой.
- Тебе есть надо. Много. Ты молодой, – колю его правдой в глаза.
Но у меня же все равно ничего нет. Все съедено хакером. Подчистую.
Он улыбается мне, подходит и снова начинает целовать.
Я нехотя вынимаю сигарету изо рта, чтобы сказать:
- Не надо. Я не для тебя. Я старая женщина. Уходи.
Он спокойно обувает свои гриндерсы, тщательно их шнурует в прихожей и уходит. Он подчиняется мне полностью. Не звонит и не пишет. Да, собственно, телефон я отключила, в инет не выхожу. Сижу целыми днями, смотрю на пыльное небо, серые, какие-то заплесневелые коробки кирпичных домов, словно собранные ребенком-дауном, им же и расставленные вокруг моего окна. Пишу. Какое счастье – писать. И этим можно заниматься целыми днями.
Мне звонит мой в очередной раз «брошенный навечно» хакер.
- Ты одна? Можно я к тебе кого-нибудь приведу? Ну днем, тебя когда-нибудь не будет… Ну можно? Я тебе раньше многое позволял, помнишь…
- Можно, – спокойно говорю я. – Кого?
Он умолкает… Наверное, на этот вариант он не рассчитывал. Знаю прекрасно, вести ко мне – в пустую квартиру – ему некого. Пока некого. Пока есть я, и я сижу в пустой квартире, куда он может заявиться в любой момент своей ненапряженной жизни. Где тоже есть какой-то университет. Только курс старше. Мама уже отпускает задержаться после 10, а женщин было не три, а восемь. Или – если трезво посмотреть на вещи – не одна, а три.
Потом он уходит – и жизнь продолжается. Но я понимаю, что сейчас это уже не моя жизнь. А где она, та, которая моя? Другие ее участники не звонят. Я сама цепляюсь за эти связи, как за последний выход в реальность. Тот любовник, который помоложе мгновенно обещает прийти.
Он появляется в назначенный день, все еще слегка дрожа, как в первый раз. Я даже не смотрю ему в глаза. Сумерки. И потом, я удивительно близорука. Постепенно он смелеет, и мне становится хорошо. Даже слишком, в нем столько жизни, юности, какой-то буйной радости и чистоты. А я боюсь стареть. Сама цепляюсь за его молодость, за эту искреннюю страсть. Только нежно глажу его по голове, по распущенным волосам – больше ничего, никаких ласк позволить себе не могу – все остальное он делает сам. Я лежу и смотрю куда-то в темный угол потолка, наслаждаюсь, тело плавает само по себе в полуобморочной истоме. Я забываю закурить очередную, забываю дышать, есть, забываю о своих страхах и переживаниях и прочих внутренностях, которые есть у каждого, забываю о своих каких-то необходимых делах. Его длинные волосы лезут мне в рот, а длинные пальцы – в вагину.
Я боюсь, что все скоро пройдет и не повторится уже.
Хакер пишет кому-то смс-ку с моего телефона, тратя мои деньги. Плевать.
- Так можно привести к тебе?
- Кого?
- Наташу.
Ах, да, она же существует. Я долгое время думала, что Наташа – это такая программа, которая подбирает ответы на вопросы хакера. Что он ее где-то хакнул и теперь дразнит меня, режет ревностью. Потом выясняется, что он по-настоящему ее хакнул, если фигурально выражаться …
- Что она тебе пишет? – спрашиваю.
- Да все одно и то же, сука.
- Эй, поосторожнее там с женщинами! А может, она и правда программа?
Он смотрит на меня привычным взглядом вашего превосходства. Самолюбия моему давнему любовнику не занимать, так же, как и самообмана. В душе, я знаю, он человек нежной организации, и ему когда-нибудь будет больно. Вот интересно, будет ли больно Наташе? Чувствуют ли программы боль. Даже если они с виду выглядят как женщины.
У меня странная особенность – я не называю людей по именам. Хотя нет, некоторых называю, просто левых знакомых – пожалуйста. Самых близких – нет. С недавних пор я даже имен не узнаю. Как зовут моего нового любовника – спросить забыла. Он тоже полувиртуальный, появляется на час, как будто провода к рецепторам подключает. Испытывает ли он при этом что-нибудь, я не знаю. Не представляю, смогла бы я появиться с ним на людях. И что бы я сказала, если бы мы случайно где-нибудь встретились. «Привет, милая Машенька»? Он бы обиделся.
Кстати, в квартире, в которой я живу, удивительно тонкие стены. Мои престарелые и вечно скучающие соседи явно в курсе подробностей моей личной жизни. Плевать. Я наивно рассчитываю на их слабое зрение – ходит ко мне один молодой человек, один. Почему же тогда он с каждым днем становится все моложе и моложе? И с каждым днем я кричу все громче?..
Мой юный любовник как глоток новой жизни, мне его не хватало. Появилась другая грань чувства, которое давно перестало биться во мне, обратившись вяленой рыбой. Я с ним играю. Маню и бросаю. Как оказалось, я это тоже умею. Открыто смеюсь в его детское лицо с ямочками и родинкой над верхней губой. Пускаю кольца дыма. В его объятьях не делаю ровным счетом ничего. Боюсь привязаться. Не хочу стать для него виртуальной. Понимаю, что чем моложе люди, тем больше они запрограммированы на смерть. Мне удалось отыскать того, кто устремлен в жизнь. И я, как энергетический вампир – чего со мной никогда не было – пью его кровь, а заодно – его ломкость и пухлогубость.
Хакер приводит ко мне суку Наташу.
Я тем временем сижу на кухне и завариваю зеленый чай. Мне его стоматолог выписал. Через некоторое время хакер заходит ко мне и говорит, что у него ничего не получается. Программа лежит как несколько спаянных вместе дисков. В полумраке она кажется плоской. Я глухо смеюсь и молчу.
- Вот ты всегда такая активная… – говорит он, используя это слово как привычный термин. Говорит, как будто мне в укор.
Знал бы он!
- Зеленый чай будешь… будете? – спрашиваю я, прекрасно зная, что хакер пьет только воду. Или водку.
Он хищно смотрит на меня и отплевывается. Знает, что я знаю. Уходит в комнату и тщательно закрывает за собой дверь. Я сижу и думаю о своем молоденьком любовнике, о том, кого можно называть Машенькой, он не обидится. У него нет такого понятия «не получается». У него слишком ловкие руки. И слишком сладкие губы. Но опыт с хакером подсказывает, что разница в возрасте – страшная вещь. Ее невозможно сгладить, сбросить со счетов. Она всегда стоит незримым барьером, никакие пластические хирурги не помогут.
Хакер заходит и говорит, что ему мешает запах моих сигарет. А чего ты хотел? Я снова улыбаюсь. Он садится с чувством, что надолго. Мы торчим на кухне, постепенно забывая, что в соседней комнате – эта программа. Что, интересно, он ей наплел про меня? Хотя, она все понимает, она же актуально рассуждающая. Какая любовь? Когда ты изначально не запрограммирован на жизнь и ее продолжение.
Хакер встает и наливает себе воды из-под крана. Пьет. Я сижу рядом и смотрю. В темноте соседней комнаты лежит спаянная из нескольких дисков программа, про нее уже никто не помнит. Хакер спрашивает меня про Машеньку, и что у нас происходит. Я продолжаю молчать. И не думать, а надо ли мне это. Они все вертятся вокруг меня, я же сижу, курю свои постоянные и пальцем не шевелю. Зачем что-то делать, когда мы все равно запрограммированы на смерть.
Но, простите, я-то далеко не программа! В моей не богатой на события жизни опять чего-то не хватает. Машеньки? Да я знаю его ровно неделю, кто он такой, имени даже не сказал... Даже до полуночи задержаться еще не может, детский сад... Родителям врет, изворачивается, торжественно приносит пачку презервативов. Внутренне сияет глазами. Является ведь регулярно, понравилось ребенку.
Он исчезает, а я сижу все на той же кухне, дымлю сигаретами, вдыхаю нездоровый воздух, думаю о своей тоскливой механически протекающей жизни. Пристально смотрю на полупрозрачные руки, обхватываю себя за выпирающие ребра и пытаюсь вспомнить, когда последний раз ела. Получается с трудом. Весь мой молодой еще организм отравлен выхлопами, обесточен и обескровлен. Несмотря на состоявшийся сеанс вампиризма. Какая несправедливость, во мне слишком мало жизни, а в ком-то ее слишком много. Воображаю себя такой же машиной, как и все, по любой прихоти находящей замену настоящему чувству.
Но машина получается совсем не посудомоечной! Я замечаю гору немытой посуды в раковине. Почему-то все дела остаются недоделанными, я останавливаюсь на полдороге. Лучше бы вообще за них не бралась! Решив что-то поменять в жизни, я выхожу на улицу. Впервые за несколько дней. Тем более что мне пора привести в порядок волосы: они безбожно отросли. Хотя для прогулки есть и другие причины – вся я непристойно пахну Машенькой. Зимний ветер стирает Машенькин вкус, цвет, запах, привязавшийся ко мне за столь недолгое время…
Я хожу взад и вперед по улице. Оказывается, за даунскими коробками существует другой мир – там маленькие домики, оставшиеся от прошлого, должно быть, они населены маленькими человечками, я вглядываюсь в окна на уровне моей коленки, на одном из подоконников романтично стоит подсвечник. А вот один домик спрятался в другой: цивилизация постепенно идет и сюда, старые бревна обложили новыми кирпичами, так что прежними остались одни окошки.
Почему-то все книги, которые я читаю в этом книжном магазине, про меня. Я узнаю, что любить кого-то младше себя – это нормально, даже вполне модно. Меня этот факт не впечатляет. Начнем с того, что я НЕ ЛЮБЛЮ ЕГО. И никого не люблю. Вот это нормально?
Только в солярии (гулять так гулять!) я замечаю, что все тело покрыто синяками и засосами. Они есть даже на месте выведенной татуировки – вокруг лодыжки (там-то кто меня хватал?). Вся я похожа на узника какого-то добровольного концлагеря. Несмотря на то, что многочисленные пропирсингованные дырки заросли, а татуировки сведены на нет. Сейчас в это трудно поверить, но когда-то я тоже была модной, позволяла дырявить себя в разных местах и рисовать непристойные картинки. Со временем все стерлось и заросло. Все равно мои мальчики меня не понимают: они принадлежат уже другому поколению.
Интересно, спасет ли меня сеанс солярия?
Оставим этот вопрос без ответа, они сегодня все риторические… Машенька приводит меня в смятение. Наверное, у каждой женщины должен быть тайный любовник. Все естественно и закономерно… но почему же тогда во мне столько волнения, когда он рядом? Но ведь он почти ребенок, я так не хочу его портить, опошлять его простую радостную жизнь. Раньше я была уверена, что секса без любви быть не может. Сейчас я настолько цинична, что всегда отдаюсь без чувства. С Машенькой происходит настоящее волшебство: я ничего не питаю к нему, но ему под силу что-то пробудить во мне, некие потаенные желания, я не в силах оторваться от него, хотя и лежу всегда бревно-бревном…
Он рассказывает мне про свою девушку. Ей всего 15, и она ничего не знает про меня, не догадывается, что ее любимый и есть моя Машенька, что он вытворяет со мной все то, чего ей пока не достается…
- Давай, зови ее сюда, попробуем все вместе, – говорю я.
От подобного цинизма он таращит глаза и отмахивается… Этот вариант нереален. Блин, да я проститутка… лесбийская проститутка. Одна маленькая девочка у меня уже есть, зачем мне вторая? Еще младше и еще более девочка?..
За какое-то время секс с Машенькой становится жестче и откровеннее. Как будто за те два-три раза, что мы оказывались в одной постели, проходили долгие годы, он взрослел, становился мужчиной. Внешне в нем ничего не изменилось... В реал-тайме прошло две недели. Видимо, это связано с каким-то внутренним его изменением, он узнал, что нужно зрелым женщинам, к коим с некоторых пор я отношу себя.
Потом он сидел, голый, на моей кухне, на корточках, и курил мои дешевые сигареты. Неумело, наверное, тоже делал это впервые. Его острые лопатки ходили ходуном, может, он мерз... Плевать. Я вышла к нему и вдруг застеснялась своего нездорового концлагерного вида. Мое тело постепенно умирает. Его – только начинает жить. Особенно после того, что стало происходить с ним все чаще и чаще в моей постели...
- Зачем ты куришь? – спросила я.
Он искренне посмотрел мне в глаза:
- Хочу быть ближе к тебе... хочу быть как ты...
- Глупый, тебе не надо быть как я.
Он вздрогнул и покорно пошел шнуровать гриндерсы.
Я его остановила, больно схватив за руку:
- А вот этого не надо. Ты хочешь меня бросить прямо так?
- А ты хочешь еще?
Как я могла объяснить ему, что мне не нужен просто секс, что я нуждаюсь в том, чтобы меня любили, чтобы меня, наконец, запрограммировали на жизнь. А так получается, что он от меня подхватывает вирус смерти... И не стоит со мной всегда соглашаться, хоть я и старше на катастрофическое количество лет. Он излишне воспитан, выращивался в тепличных условиях.
Конечно, я влегкую могу привязать его к себе, и он будет только молчаливо счастлив и дернуться в сторону своей девочки не посмеет, но мне никогда не выжить без моего хакера. Нас связывают тринадцать долгих месяцев, в течение которых происходили войны, засухи, землетрясения, горные обвалы и заморозки... измены тоже были. Но ни с кем мне не было настолько легко и просто, дни не бежали так незаметно, а ночи не были такими бурными. Подумав еще немного и посмотрев ему в глаза, я поняла, что снова ошиблась. Не он, не он, прямая цитата из пушкинской «Метели».
Хакер был моей очередной надеждой на выживание. Несмотря на то, что приводил Наташу, и прочие программы мог притащить, и глазом не моргнув. Он привык мной нагло пользоваться и пропускать мои чувства прямо в канализационный люк. Он аморален. То есть вполне нормален, измеряя мораль сегодняшними мерками.
Я читала об этом в актуальной литературе, в одном весьма популярном романе написано жестко, резко и сентиментально – все о том же, о чем и я. Просто писал мужик, я так в любом случае не смогу, какие бы маски не надевала, из них прет мачизм, для них главное – всегда, без разбору – стоит/не стоит, кончил/не кончил. Только это важно всем лицам сильного пола, как бы они тоже не шифровались.
Телефон просигналил мне песенкой группы Placebo: Baby, did you forget to take your meds... Сидя на корточках, рядом с голым Машенькой, я глотала таблетки – meds – горстями... Пусть дорога вниз не покажется долгой и прямой.
Машенька дернул меня за руку:
- Зачем столько? И что это?
- Baby, did you forget to take your meds? – я засмеялась ему в лицо. – Метронидазол... убийца нерожденных детей... не бойся, это не то, что ты подумал. Распусти волосы, зачем вечно какой-то хвостик носишь?
Конечно, он был шелковым, как плюшевый козлик, тут же сделал, как я просила. Волосы прикрыли его тоненькое тело, разбежались по плечам. Я с грустью провела по свому практически ежику, никогда не ношу длинных волос, дура! Давно уровень тестостерона не проверяла, сижу затворницей, из квартиры выхожу только для того, чтобы почитать новые книжки прямо в магазине.
- Может, что-нибудь поедим? – спросила я, и снова поняла, что из еды у меня есть только чай.
Мы поели чаю. Больше заниматься было, вроде бы, нечем.
- Ну... я пошел, - он мнется в сторону своих гриндерсов.
- Иди, - пожимаю я плечом. – Созвонимся...
Он привычно машет рукой, даже не машет, а как-то неуклюже вздымает ее, как будто рубит с плеча. Жест очень подростковый.
- And the sex and the drugs, and the complications.
And the sex and the drugs, and the complications.
And the sex and the drugs, and the complications, – пела я ему вдогонку голосом бэк-вокалистки Placebo.
И все эти составляющие в моей жизни уже давно процветали. Я запуталась, у моего смертоносного вируса начались осложнения.
К приходу довольного хакера пришлось забить холодильник, закупалось что попало, он вечно всему был рад. Впервые за долгое время мы решили заняться опасным сексом, грубо, спонтанно, на простынях, смятых еще Машенькой. Потом я укрыла его одеялами – хакер постоянно мерз, хотя и делал вид, что ему плевать на синоптиков – и он отключился. От него не было никакого толку. Теперь. Раньше-то я тоже вырубалась рядом, истратившая всю кровь: в нашей паре вампиром был он. Ночами он грубо сжимал меня, периодически перебрасывал за себя, привыкнув спать в обнимку с подушкой. Я снова провела ночь на кухне, причем без drugs, без cigarettes... Несколько раз я подходила к кровати, на которой почти без движения возлежал близкий мне человек. Так и не решилась лечь рядом, он занимал все пространство, сбивал простыни в кучу, сгребал под себя подушки и недовольно сопел. Во сне его было много.
А мне хотелось Машенькиной невесомости, его робости и дрожи. Впрочем, поразмыслив хорошенько, я поняла, что и милый Машенька в скором времени может безжалостно протухнуть, как хакер, дай ему волю. Ведь хакер еще недавно был точно таким же…
Я решила ограничить общение с этим мальчиком до одного раза в неделю. Жестоко по отношению к нему? Не думаю, он сам на все соглашался. Ему разрешалось посещать меня раз в неделю на полчаса. Я мотивировала это нежеланием привыкать друг другу, а, следовательно, находиться в какой-то зависимости. Он кивал на все мои предложения. Хотя Машеньку я считала украденным проездным билетом на тот поезд, на который я уже опоздала, скорее всего...
В один из отведенных ему дней он учит меня пользоваться газовой колонкой. Я, как человек в быту совершенно не устроенный, осваиваю простые движения. Чирк – щелк – хлоп. Колонка загорается как надо. Потом – чирк – хлоп – щелк – загорается моя сигарета (первая на сегодня). Я мучительно долго смотрю в окно – и полчаса пролетают. А что ты хотел? трахаться? не сегодня, увольте, только одно от меня нужно, да ты самец, дикое животное… Пошел отсюда! Вон.
Но, конечно же, я не в состоянии сказать все это Машеньке, это не про него. Знаю, если его послать – он покорно уйдет. Даже уедет. На другой берег к своей девочке, будет держать ее за руку, просить прощения, все расскажет про меня. И она в конце концов сумеет его понять. Он нужен мне больше, чем я ему. Проверено, доказано. Надо попросить, чтобы в следующий раз он часы принес: у меня их нет, совсем не ориентируюсь во времени.
В свой следующий приход (ему подходит именно это емкое наркоманское слово) Машенька рассказывает, как к нему клеится его однокурсник-гей. Говорит с натянутой улыбкой. Оно и понятно: не одна я в Машеньке девочку вижу, но сам факт меня напрягает. Меня напрягает тон, которым мой герой до меня доносит эту нелицеприятную грязь... Так легко и непринужденно, блин, как будто я его не имею никогда, как будто могу посоветовать выбрать ориентацию – любую! Иногда я над ним издеваюсь. Наигранно и выстроено. Начинаю ему угрожать и мелко шантажировать – такой уж у меня характер. Я ему говорю, что, возможно, мы больше никогда не увидимся... нет, не так, цитирую: «нам больше не суждено увидеться» (еще бы, с первокурсниками сейчас романтизм проходим). Его глаза бегают, плечи опускаются, весь он как-то непроизвольно сжимается, прямые его тела связываются в узлы. Он смиряется со своей долей. Нисколько не думая, он готов подчиниться любому моему приказу.
Я же рассчитываю на обратное! Мечтаю, что наконец-то взбрыкнет, хмуро посмотрит исподлобья, скажет веско, четко, по-мужски. С Машенькой такого не происходит. Он все так же сидит гордый, хоть и увешан своими волосами, как лапшой. Не противоречит. Не вмешивается. Знает все.
Я не люблю его. Почему-то приходится повторять себе это раз от раза все менее уверенно. Я слишком привыкла к своему хакеру, который за длительное время меня на себя подсадил. Хотя кто кого – еще вопрос открытый. Он до сих пор иногда подозрительно нервно изворачивается и врет, чего делать не умеет. В таких ситуациях я его торможу: милый, мы давно расстались, у тебя теперь не должно быть тайн от меня, ты ими меня не напугаешь, и не надо меня беречь... Излишним гуманизмом хакер никогда не страдал. Но мою откровенность искренне ненавидел, ему вечно не удавалось спрятать ревность под равнодушием, поэтому откровенничать мне было запрещено.
Конечно, у него есть программы, но им всем когда-нибудь придет черед – срок годности их ограничен, он вписан у них на back side. В отличие от моего. Хотя в его программах, в них больше от биологической системы, чем от йогурта... Хакер признается, что никогда не мог простить мне измены, той, неслучайной, сексоголически оправданной. Не смог и не сможет. Потому, что по природе своей собственник, как любой нормальный мужчина. Но после некоторых телефонных разговоров я – как самая настоящая романтическая дура – готова ему поверить. Мне так, наверное, легче. Без веры в сказку меня нет... Иногда хочется жить с туго завязанными глазами. Спать с такой плотной повязкой на глазах, как в дешевом голливудском кино, и никогда не просыпаться.
Счастливые сны я видела только в крепких объятиях хакера, а они давно в прошлом. Я теперь с Машенькой трахаюсь. Правда, говорить мне с ним не о чем, мы принадлежим разным поколениям. Странно даже, что он со мной не на вы. В его следующий приход надо попросить у него, чтобы прибил мне зеркало в ванной. Надо составить список того, что он может сделать, заранее. А еще лучше, сразу спросить, что он вообще умеет делать и в чем может состоять его польза для меня. А зеркало мне нужно позарез, а то я ведь себя воспринимаю неадекватно, не вижу с обратной стороны. Вдруг мне захотелось напиться, примитивно, водки, найти истину, правду жизни, отравиться, заболеть ей, этой правдой, подцепить ее, как вирус, зомбироваться ей, стать хакеровской программой, четкой сукой Наташей, эту водку не потребляющей, но жизнерадостной до сведения скул... Машеньке я бы такая больше понравилась?
На этот вопрос он и сам не ответит. Как-то я ему подобный блиц-опрос устроила, перекрестное интервью с дознанием, с ножом к горлу. Вместо банального «ты меня любишь», правда, там было «ты ко мне равнодушен». Более циничное и более оправданное. На него ответить Машенька не смог. Не сумел выговорить мне все то, что он думает (если я вообще занимаю его мысли). Машенька, Машенька, милая девочка... не забыть бы, что мальчик пока... Или уже нет?
Составлю список несозданного, помечтаю о любви – и завтра увижу его. Он снова придет – и сразу бросится в эту корриду с головой – он так всегда делает. Надену красное белье, буду его прекрасной Европой, правда, сначала подточу его рожки. Распушу его перья. Подкую копыта... Блин, да я с ума сойду от ожидания... Почему он не может явиться срочно, сию минуту, распушенным и прекрасным? Зачем от кого-либо шифроваться? Мы свободные люди, ну, твоя девочка не в счет, она малолетка, из категории out, мой хакер тоже не при чем, он из разряда б/у (любимое б/у)... Настолько родное, что практически вчера мы снова пустились в разгул. Все на той же половинке все того же дивана он имел меня так долго и проникновенно.
При каждом проникновении хакер задавал забытые вопросы:
- Ты меня все еще любишь?
- Да...
- Правда любишь?
- Ммм, да...
- Сильно любишь?
- Да.
- Очень сильно любишь?
- Да!!!
Наверное, эта сцена хорошо бы удалась в каком-нибудь красивом и слезливом кино. Полумрак. Я лежала на животе, лицом в подушку и орала о любви. Его лица я не видела, но безошибочно могу сказать, что все это спрашивалось с нескрываемо-животной гримасой. Скорее всего, на досуге вычитал в дамском гламурном журнале: не уверен в чувствах партнера – спроси его об этом в процессе акта, желательно прямо во время оргазма... Сказать «нет» в такой момент вряд ли кто-то сможет. В следующий раз надо будет обязательно попробовать...
Я вообще не рисковала быть равнодушной к тем, с кем мне случалось заниматься любовью. И до сих пор не понимала, почему не особо получается параллельно в разные дни недели трахаться с Петей, Колей, Иваном Александровичем и Джоником и любить их с взаимностью. Так я представляю себе единственный допустимый стиль жизни. А тут только с кем-то что-то начнется – и сразу же: не смотри в его сторону, о, ты его уже хочешь, ты его возбуждаешь, сейчас я отвернусь, а вы уже договоритесь... и, наконец: ну как, у вас вчера все получилось, ха-ха-ха?... Ответ: да, а член у него гораздо больше твоего, гарантирует полный крах этих отношений, даже если всего лишь спровоцирован непредвиденным приступом ревности. Мне же никого терять не хотелось, я думала лишь о приобретениях. Да, кстати, ответ «нет» тоже не дает положительного результата, а только зарождает новые подозрения.
Однако, судя по моим наблюдениям, большая популярность все же придает женщине необъяснимую привлекательность среди стадных животных, именуемых мужчинами. Мой хакер не мог простить мне измен, но и без меня своего существования уже не представлял. Порываясь сказать «прощай» навсегда, он каждый вечер выходил на связь в свое обычное время. Мы были вместе даже тогда, когда нас разделяли десятки километров. Мы были как одно, даже если он в его время находился в Наташе, а во мне был Машенька... Сексоголически оправданные измены нам только помогали. Всю ночь я не смогла сомкнуть глаз, потрясенная фразой лидера группы «Сплин» Александра Васильева: «Ночью убежала голова с подушки»... Это предложение могло бы стать метафорой моего сегодняшнего существования: казалось, подобное уже произошло со мной.
За спиной, совсем близко, как в окопе, спал хакер со своим стволом. Без стояка я его и не представляла и любила его возбужденным. Странное дело, когда же мне доводилось видеть его случайно, например, на работе, когда я выходила из дамской комнаты и шла к себе, он вдруг оказывался рядом, например, выходил из соседней двери, я чувствовала себя неловко. Будто ему удавалось на мгновение стать для меня незнакомцем. Это делало наши отношения особенно пикантными...
А Машеньки все не было рядом... мое жадно-жалкое тело уже начинало забывать его. Его пухлые губы, холодные руки, его худенький ломкий торс. Вкус его ласк, ощущение от его странных рифленых презервативов (где он их берет, интересно?). Я каждую минуту смотрела на молчащий телефон. Машенькин был вне зоны доступа... Начиналось обыкновенное кувыркание головой об стены. В такие моменты приходилось вспоминать об их, этих стен, толщине, бдительности соседей и прочих факторах риска. Стопроцентно понимал меня только Фарид снизу, нарк со стажем. Только он так же отчаянно, как и я, мог вневременно находиться в ожидании чуда.
Вместо Машеньки приходил укуренный Фарид, чудом добравшийся до девятого, то за пивом, то за сигаретами. Понятно, что это были предлоги, ведь реально тот хотел общения, быть услышанным, быть одобренным. Я в мягкой форме пыталась объяснить Фариду, что мы разного поля ягоды. Опускаться так низко в мои планы не входило.
Потом, когда до девятого наконец дошел и Машенька, мне было настолько плевать, что я не позволяла себе делать вообще ничего. Судя по его оживленной физиономии, ему хватало того, что я просто есть. Мы оба напряженно молчали. Видимо, его заводило мое полное бездействие и равнодушие... В эти минуты его пальцы, казалось, существовали отдельной жизнью и птицами летали по моему немаленькому телу вслед за губами (вновь становилась актуальной фраза про голову, которая убежала с подушки). В то время, как мальчик думал, что его обнимают, я из последних сил цеплялась за него, чтобы не сделать ноги вдогонку за головой. Я его хотела неизвестно за что. Машенька вернулся ко мне как с поля боя, весь в ранах, ссадинах и порезах. Догадаться об их происхождении я не могла: мы не разговаривали. Он жестко, как-то буквально по-садистски, натянул свой рифленый и начал меня шпарить...
В этот миг Фарид снизу удостоверился, что я его поля ягода и у меня очередная ломка нон-стоп.
Когда убежавшая голова наконец водворилась на нужное место, я увидела свою простыню в сине-красную клетку в плачевном состоянии. Увидела свои руки и ноги, казавшиеся теперь незнакомыми, как хакер перед дверью в туалет. Свою грудь в мелких синяках, свои несведенные тату в кровоподтеках... Провела языком по небу, не узнавая вкус, негнущимися пальцами прошлась по выпирающим ребрам... Сняла со своего лица отвратительно длинный чужой волос, начала его разглядывать в неясном сумеречном свете.
Потянулась к столу и взяла с него свой самый острый нож.
Встала с дивана и в чем была – в синяках и кровоподтеках - пошла искать Машеньку.
***
И лишь спустя 3 года я узнала, что бэк-вокалистку, певшую Meds с господином Молко, зовут Элисон Моссхарт.