Бытие нуклеопротеидов

«И чего он забрался в такую даль?» – полюбопытствовал я у профессора Кубичека, выходя на конечной остановке трамвая по направлению к дому доктора Швайнштайгера, который уединённо мимикрировал с окружающей средой у самой границы лесопарковой зоны.
Профессор поведал мне, что несколько лет назад Герхард Швайнштайгер выводил сложные дифференциальные уравнения, подводя серьёзную теоретическую базу под выдуманную им модель Вселенной, как вдруг его соседи начали делать у себя ремонт. Тогда доктор взял случайно валявшуюся в его жилище-лаборатории арматуру из титановых и молибденовых сплавов и ворвался к своим обывателям-соседям. Те преспокойно клеили себе обои, меняли паркет, пилили куски древесины и просверливали стены, в то время как доктор решал фундаментальные научные задачи. В итоге ему пришлось компенсировать соседям все их затраты на капитальную реконструкцию, и с тех пор он любил селиться в рефугиумах, наподобие этого.
«Вы не прошли биометрическую идентификацию», - проскрипел сухой металлический голос из входной двери. Мы с Петером уже привыкли, что никогда не могли её пройти, поэтому я без всякого раздражения сказал:
- Ну хватит, открывайте уже там!

Мы прошли через коридор с голыми стенами в помещение, которое Швайнштайгер принимал за жилое. Из утилитарных предметов, призванных создавать ощущение уюта и спокойствия, выделялась висевшая под самым потолком картина, написанная новаторским способом самим Швайнштайгером ещё в часы его далёкой молодости: на ней были изображены гигантские малярийные плазмодии, конъюгирующие на заднем сидении лимузина. По словам автора полотнища, он от всей души преподнёс его своим знакомым в качестве свадебного подарка, однако в итоге вышел большой конфуз и неприятный инцидент, так что единственный образец экспериментальной живописи ему пришлось вывесить у себя.
Как всегда, из динамиков доносилась «Орфей и Эвридика» Кристофа Виллибальда Глюка (это было его любимое музыкальное произведение, наряду с моим этюдом для электрогитары «Полёт Су-27»), а хозяин дома суетливо вытаскивал из подвала какие-то вещи, перебирал и отряхивал их от пыли, и большую часть выкидывал обратно вниз.
- Завтра лететь в Авиньон, а мой саквояж ещё не собран!
- Возьмите только ноутбук и сменное бельё, а всё самое необходимое, включая алкоголь, мы приобретём на месте, – посоветовал я Швайнштайгеру, снова лезущему в подвал.
Мы остались вдвоём на поверхности и стали наслаждаться звуками восхитительной увертюры. Я заметил, что Кубичек нервно ёрзает на стуле, словно решается на какой-то отчаянный шаг. И действительно, через минуту он достал из внутреннего кармана скомканный листок и робко протянул его мне.
- Что это?
- Видите ли, я долго размышлял, изучал манеру вашего творчества… наконец, я набрался смелости и написал набросок сценария. Я назвал его «Улыбка Аманды». Вы не посмотрите?
- Давайте, что у вас там…

«УЛЫБКА АМАНДЫ»

Фильм Петера Кубичека

Томас живёт в Хальмстаде, работая в офисе крупной компании. Несмотря на молодость, он чувствует себя потерянным и невостребованным неудачником. Устав от обыденного хода событий, Томас выдумывает себе смертельную болезнь. Тактично и остроумно он делает так, что его ближайшее окружение становится уверено в том, будто он умрёт через полгода. Под залог недвижимости и имущества Томас берёт кредит в банке и проводит каждый день жизни, как «последний».
В кафе Томас случайно встречает Аманду, в которую был влюблён в юности, но она не ответила ему взаимностью, сказав, что бесконечно ценит его, но только как друга. Встретившись через много лет, молодые люди проводят прекрасный вечер, в конце которого Томас насилует Аманду.
В истерике Аманда кричит, что прежде чем Томасом займётся полиция, до него доберутся её отец и братья. В ответ Томас спокойно заявляет, что ему наплевать, всё равно он умрёт через два месяца. Оставив в растерянности и подавленности плачущую девушку, он неторопливо встаёт и уходит.

Аманда остро переживает случившееся и через неделю сама находит Томаса по телефону и предлагает встретиться ещё раз. Постепенно девушка меняет своё отношение к нему, он начинает ей нравится и она влюбляется по-настоящему. Аманда сожалеет, что они потеряли столько времени вдали друг от друга, но у них остаётся ещё несколько недель и она твёрдо решает пробыть всё это время рядом с ним, до самой смерти.
Однако спустя положенный срок Томас не умирает, и его состояние не ухудшается. Аманда начинает что-то подозревать и, в конце концов, Томас признаётся в обмане. Девушка уходит от него и в тот же день Томаса насмерть сбивает автобус.
В день похорон Томаса Аманда выпивает 40 таблеток снотворного, однако её спасают врачи. При этом у неё обнаруживается трудноизлечимое злокачественное образование. Узнав об этом, девушка смотрит на потолок больничной палаты и озаряет её «улыбкой Аманды».

- Ну, как вам? Может, загрузим этот текст в «Синематрон»? Как вы считаете, из этого что-нибудь выйдет? – с надеждой спросил Кубичек.
- Право, не знаю… всё-таки это не совсем наша тематика, – заключил я. – Извините, а озарить больничную палату «улыбкой Аманды» – это как?
- Как?.. Вы же понимаете, я не профессиональный актёр… ну, примерно так.
После того, как Кубичек очень выразительно изобразил эту самую улыбку, я подумал, что в его жизни недавно произошло нечто необычное и экстраординарное, о чём я не постеснялся спросить у него напрямую. В ответ профессор задал мне встречный вопрос:
- Представьте, Зоран, допустим, много лет назад вы любили прекрасную юную и невинную девушку, и вдруг случайно встречаете её на улице в обнимку с незнакомым мужчиной. Вот что бы вы сделали?
- Дал бы ему по роже, а что?
- Вот именно! Хотя, с другой стороны, с чего бы так поступать, быть может, это прекрасный и добрый человек, и вы его совсем не знаете. Да и сами вы уже женаты и прошло столько лет… и откуда только возникают эти деструктивные иррациональные желания? – схватился за голову Кубичек.
- Это, возможно, с точки зрения высокой поэзии и упаднической философии подобные желания деструктивны и иррациональны. А с позиции здорового дарвинизма это конструктивное и рационально обоснованное поведение. Но мы не можем останавливаться на каждом шагу и пристально рассматривать каждое наше мелкое житейское происшествие, чтобы делать из него великое произведение искусства. Это не отвечает политике нашей кинокомпании.
- Да, да, – быстро согласился Кубичек, – я всё прекрасно понимаю…
В этот момент из подвала вылез Швайнштайгер с проводами и предметами личной гигиены, и мне в голову ударил запах винных испарений.
- Петер, признаюсь вам, как на духу, я тоже тайком пытался придумывать сценарии и делать фильмы на нашем добром Суперкомпьютере по методике З. Питича. Но честно вам скажу, у меня выходило какое-то дерьмо. Разве вы ещё не поняли, что среди нас троих только один человек имеет право называться гением – и это Зоран Питич, который обладает всеми возможными талантами, а мы должны выполнять лишь самую рутинную и механическую работу, как прилежные подмастерья, точно безалаберные и туповатые ученики. И если наша продукция пока не попадает в конкурсные программы фестивалей класса А, то это целиком и полностью наша с вами, Петер, вина. Это мы были недостаточно усердны и трудолюбивы, и только из-за нас, из-за нашей бестолковости и ретроградства товарищ Питич вынужден тормозиться в развитии, отставать от ритма эпохи!
- Не беспокойтесь, в ближайшем будущем мы проведём собственный кинофестиваль и дадим понять всему миру, как надо его проводить. Мы отменим конкурсный показ, сеансы будут круглосуточными и бесплатными для всех зрителей без ограничения возраста. Мы покажем ретроспективу фильмов нашей компании «Удалённые горизонты», а также – мои любимые картины. И всем их авторам дадим призы за вклад в киноискусство, даже если они уже умерли. Но это чуть позже, сначала мы фигурально взорвём Авиньонскую театральную общественность. А что вы там пролепетали про свои сценарные опыты? Может, поделитесь, ради смеха?
- Да нет проблем, чего мне стесняться. Я только изложу своими словами, а то сейчас я ничего не найду в своих кучах бумаги.
В общем, в моём несостоявшемся фильме европейцы не смогли закрепиться в Новом Свете, и без вывезенных оттуда богатств европейская цивилизация впоследствии не стала доминирующей в будущем мультиполярном мире. Но в начале 22 века гениальный учёный-самоучка из Северной Штирии Г. Швайн, создав Единую Теорию Поля и внеся полную ясность в Стандартную Модель, изобретает действующую машину времени. Изучив культуру и мифологию древних народов Мезоамерики, он отправляется в 10 век на территорию современной Мексики. Там его повсеместно узнают как Кетцалькоатля, и он обещает вернуться через несколько столетий в точно обозначенный год.
В 1520 году от рождества Христова, цинично пользуясь им же посеянными в прошлом суевериями, Г. Швайн под именем Эрнана Кортеса высаживается в Мексике вместе с кучкой авантюристов, лошадьми и бактериологическим оружием и спокойно завоёвывает империю ацтеков, положив начало колонизации континента.

- Швайнштайгер, вы настоящая тектоническая плита, движущаяся с огромной скоростью, причем в разных направлениях! Вы снесёте все старые материковые отложения и откроете новые морские пространства, воздвигнете высочайшие горные системы и срединно-океанические хребты! Только скажите, почему при таком идейном размахе у вас получилось «полное дерьмо», если конечно вы ничего не перепутали.
- Питич, я не знаю, как вы управляетесь с этой программой, которую создали мы с Кубичеком? Когда я вводил в «Синематрон» текст об индейцах и Кетцалькоатле, то думал о серьёзной ленте, о некоей альтернативной истории. Но компьютер выдал какое-то глуповатое детское кино. Даже спецэффекты с перемещением во времени и эпические батальные сцены вышли так, словно я нарисовал их от руки. Не понимаю, почему у вас часто получается, что финалы картин хотя бы имеют смысловую связь с завязками и кульминациями? А ведь у меня, как вы верно и глубоко подметили, зарождаются и угасают тысячи идей, которые просто не успевают вырваться наружу и затвердеть даже в какой-нибудь незамысловатой форме.
- Ну, например?
- Например, я хочу сделать фильм «Поиски разумной жизни на Земле и за её пределами».
- А в чём его особенность?
- Это будет документальное кино. Я сейчас, одну минутку.
Швайнштайгер проследовал в комнату, где хранил, готовил и принимал пищу. Через минуту он пунктуально вышел с ещё заполненной на одну треть бутылкой:
- Думаете, я не умею делать кино?.. Ха, чёрта с два… хотите, я расскажу вам научно-популярный фильм ужасов? Я придумал название только вчера, мне оно показалось отр…, отражающим действстнсть, извините… – «Бытие нуклеопротеидов».
Как известно, так называемый первичный бульон Опарина был существенной составляющей рациона питания этого учёного, жившего в весьма трудную эпоху с точки зрения снабжения продовольствием. А эта питательная смесь белковых макромолекул и иной органики помогала выжить всем сотрудникам исследовательской лаборатории.
Вот, Опарин колдует над колбами и пробирками, электрическими разрядами получая из воздуха вожделенный бульон.
«Добавьте сюда ещё немного аминокислот и полисахаридов!» – бодро командует он.
А вот, коацерватные капли начинают сливаться и поглощать органические молекулы, себе подобных; затем поглощают Опарина и лабораторию, выходят на улицу, становясь похожими на людей, но никак не могут насытиться…
И я, ведущий свою родословную от коацерватов и признающий прямое родство с ними без участия промежуточных звеньев, перетекаю на кухню, чтобы поймать энергию в ловушки химических связей, чтобы, в свою очередь, перетекать дальше, сопровождая этот унылый однообразный катаболизм церебральными выкидышами, один из них – перед вами…
- Вы когда-нибудь трезвеете, Герхард? Вам не кажется, что вы впадаете в болезненную зависимость?
- Болезнь?.. Да кто тут болен?! Наоборот, я чувствую себя излечившимся, да, вот сейчас, отхлёбывая из бутылки. Многие утверждают, будто алкоголь – зло. А что в нём плохого, если в трезвом виде я раздражительный психопат, а когда выпиваю, становлюсь добрым, отзывчивым и общительным человеком, способным на бескорыстные духовные подвиги, с которым приятно иметь дело и в которого влюбляются женщины. Где же тут зло, где?! Я уж не говорю о том, что в периоды абстиненции у меня развиваются патологические мании и склонность к суицидальному поведению, расстраивается пищеварение, пропадает сон и ощущения лёгкой осмысленности существования. Однако я готов согласиться, что у большинства людей алкоголь вызывает противоположный эффект и его надо полностью изымать из свободной продажи.
- Не все же такие, как вы. Я, к примеру, становлюсь полным дурачком, – признался Кубичек.
- Могли бы и не напоминать, профессор, – сказал я, прикладываясь к сосуду Швайнштайгера. – Всё это полная ерунда, доктор. Между людьми воздвигнуты такие пропасти и стены, что я не в силах был преодолеть их никакими способами. Пропасти я пробовал заливать алкоголем, чтобы беспрепятственно доплывать до другого берега. Максимум, что у меня выходило – заполнять лишь небольшую часть, а потом срываться вниз и стучаться башкой об дно. Стены я также пробивал этим местом, вернее – наоборот… Хотя на сухую, надо признать, получается гораздо больнее.

С улицы раздался звонок. На мониторе слежения высветился человек в тёмных очках и треуголке, в полном обмундировании наполеоновской гвардии и с тростью в руке.
- А это ещё кто? – удивился доктор Швайнштайгер.
- Давайте впустим его, вдруг это какой-то важный чиновник или богатый эксцентричный чудак. Может, против своего обыкновения, вы встретите его у двери, мне кажется он ограничен в возможностях, – предложил Кубичек.
Обстукивая тростью пространство вокруг себя, человек в треуголке вошёл в комнату и замер. Он явно ничего не видел, пытаясь сориентироваться по звукам.
- Это Глюк? – спросил он.
- Мы хотели спросить об этом у самих себя, но если вы имеете в виду шум из динамиков… – начал по-доброму, как умеет только он один, иронизировать Швайнштайгер.
- Чудесная музыка! – сказал человек в мундире. – Со мной всегда что-то происходит, когда я слышу эти звуки, не могу подобрать слов…
- Что конкретно с вами происходит, опишите ваши реакции и ощущения в точных терминах.
Я уже давно знал, что в такие моменты доктора лучше не останавливать, а дать проявиться его врождённому чувству юмора в полной мере. Хотя данная ситуация была несколько щекотливой. Несмотря на то, что наш гость был гвардейцем Наполеона при полном параде, всё же он был слепым, и не мог распознавать неуловимые нюансы.
- Я же говорю – это непередаваемые ощущения.
- Как следует понимать «непередаваемые»? Если лично вы не можете их передать, то это не значит, будто это не под силу науке. Это, скорее, свидетельствует о вашей умственной ограниченности или о маленьком словарном запасе.
- Да как вы смеете?! Разве с вами никогда такого не было?
- Конечно не было. Я всегда точно знаю, что со мной происходит. А если сомневаюсь и не могу объяснить, то иду к врачу или в библиотеку, нахожу нужную литературу по теме. Всегда можно в точных терминах определить состояние вещества или системы в любой момент времени. Я точно знаю, какие железы внутренней секреции выбрасывают в кровь вырабатываемые ими гормоны в тот момент, когда я получаю от органов чувств тот или иной сигнал из внешнего мира. Если интересно, можно посмотреть, какие участки головного мозга находятся в это время в состоянии возбуждения или проследить, как электрические импульсы преодолевают нейросинаптические узлы, когда вы слышите фантастические ноты из «Орфея»…
- Да я как-то не задумывался над этим, – смутился человек в треуголке.
- У этого состояния тоже есть точное определение. Не хочу никого обидеть…
- Простите, а вы, собственно, кто? – поинтересовался наш гость.
- Кто мы?! – демонически рассмеялся Швайнштайгер. – Нам ведомы формулы молекул, источающих ароматы, приводящие в движение плоть, мы знаем физический смысл всех видов взаимодействий частиц и природу света далёких звёзд и галактик. Мы естествоиспытатели и натурфилософы…
- Довольно, Герхард, – вмешался я. – Чем обязаны вашему визиту? Что вам от нас угодно?
- Мне нужен Зоран Питич, – отчеканил одетый с иголочки солдат.
Доктор Швайнштайгер развернул слепого гвардейца ко мне лицом и сказал, что тот может обращаться прямо в этом направлении.
- Моя фамилия Клима. Слышал, вы собираетесь на Авиньонский фестиваль театрального искусства. Я читал вашу пьесу, и она мне очень понравилась. Уже два месяца я готовлюсь и вхожу в роль…
- Постойте, господин, э-э, Клима… Дело в том, что мы собираемся привезти в Авиньон постановку пьесы «Двое под столом», и я вас уверяю – среди её персонажей нет никого, похожего на вас.
Господин Клима с силой отбросил трость, снял очки и вполне осмысленным взглядом посмотрел мне в глаза:
- То есть, как это нет?! Тогда зачем я два месяца хожу по улицам в этом маскараде? И, между прочим, у меня отличное зрение! Можете проверить. У вас на обеих руках десять пальцев… а у вас нет волос на голове…
- Да нет, мы вам верим. Ну а если вы так вживаетесь в образ… то мы вас берём, безо всяких репетиций! Поздравляю! Рад познакомиться с подобным талантом! Вылетаем завтра утром, текст выучите в самолёте. Кстати, по какой системе вы предпочитаете готовиться к спектаклям?
- Входя в роль, я предпочитаю систему подготовки сборной ГДР по плаванию.
- По-моему, в высшей степени оригинально. Именно такой актёр нам и нужен.