Хозяйка

- Стой!! – дикий крик привел меня в чувство. Я вздрогнул и бестолково затряс головой, как будто пытаясь сбросить с себя неприятные мысли. Человек (который пытался навязать мне дружбу, но это так и не удалось) торопливо шагал ко мне, на лице было взволнованное выражение, - Сверд, отпусти его!
Я пожал плечами. Этот селянин все равно не оценил мимолетного нажатия на пару болевых точек, меткие легкие удары, обжигающие взгляды ставших на время совсем темными глаз… а тот, на кого они пришлись, никогда о них не расскажет – страх, страх всегда их удержит, как она мне говорила…
- Сверд, ты опять? – с ноткой отчаяния в голосе спросил у меня тот, кто мнил себя моим другом.
Я поднял на него глаза. Я знал, что он видит – щуплого подростка с красивым лицом и огромными, нежными, отрешенными глазами. Наверное, она когда-то и выбрала меня за эти глаза…
Она… я даже прикрыл глаза, чтобы, не дай боги, она в них не отразилась – в танце, в развевающихся одеждах, легкая, стремительная – мечтательная – нереальная… чтобы не дай боги этот человек из глухой деревеньки ее не увидел…
- Сверд, ты должен мне обещать, что ты больше никогда, никогда не станешь так делать! - он держал меня за плечи железной, как ему казалось, хваткой.
Обещать… как глупо просить это с меня, я соблюдаю только одну клятву в своей жизни и дана она не ему.
- Обещаю, - безразлично ответил я, уткнувшись взглядом в землю. Там ли она, под несколькими метрами земли? Или, может, унеслась на небо, как ангел?
Я верил, что она стала звездой. Я каждую ночь выбегал на улицу и долго не мигая смотрел на небо, пытаясь разглядеть там ее, так долго, что из глаз сплошным потоком лились слезы… Я жил только для нее. С того самого момента, как она подошла ко мне, тогда еще совсем ребенку, взглянула в мои глаза и замерла, очарованная… Я не был тогда красив, кожа у меня была бледная, да глаза такие же огромные, вот и все.
- Калэфиль… - она тихо прошептала, касаясь кончиками ледяных пальцев моей щеки, виска, черных волос.
- Холодно, - я невольно дернулся, не в силах отвести взгляд от ее глаз – завораживающих, светящихся глаз. У меня были голубые, у нее – серые… много бы я дал, чтобы мои глаза стали такого же цвета, как у нее.
- Хеллек, - она тихонько проговорила, тихонько и лукаво, как бы играя со словами – или танцуя ими, почему бы и нет…
- Хеллек, - я послушно повторил, запоминая…
Она научила меня убивать без сомнений, но она же научила меня любить. Любить ее израненную душу, любить так трепетно, что я скорее бы умер, чем солгал ей.
В результате умерла она. Она, которая ночами рассказывала мне о музыке и лунном свете… которая начиналась там, где заканчивалось сознание. В ней была вся моя жизнь.
Когда я вырос и стал по внешности ее возраста, она научила меня танцевать… мы могли без конца кружиться в бальных залах закрытых, запертых на все замки и заклинания дворцов, которые она невесть как открывала… ночами мы летали по крышам домов, соревнуясь с кошками…
Она исчезала и появлялась снова.
Однажды я сказал ей, что хочу быть как она – чтобы у меня была холодная кожа, серые глаза и болезненная нежность. Она, не раздумывая и не сомневаясь, дала мне пощечину. А потом вдруг зло полоснула себя по венам, собрала кровь в горсть, выплеснула мне в лицо и убежала. А потом долго не появлялась снова… я плакал и ждал ее.
А потом я нашел ее на ее любимой крыше… она, как кошка, пришла туда умирать. Она позволила мне держать ее на руках – она уже выглядела младше меня, такая нежная. Невесомая…она запустила пальцы мне в волосы и тихонько прошептала: «йаванмэлос…».
Лишь когда она умерла, спустя много дней как она умерла, я узнал, что это за слово и лишь тогда понял какой болезненной и нежной – какой настоящей любовью она меня любила…
Моя жизнь кончилась тогда, на той самой крыше, когда умерла та девочка. Моя хозяйка, если можно так сказать. Моя любимая. Моя святая.
Теперь я не имел права давать искренние клятвы. Я вообще не имел права быть искренним. Та, которой эта искренность была нужна больше всех в мире, умерла. Меня не покидает ощущение, что тогда, на черной скользкой крыше, мы умерли вместе…