Если бы...

          Светлана Ив. МАЛЫШЕВА
         
          Если бы…
         
          На старый город упало утро. В больничном коридоре на первом этаже погасили свет. Полтора часа абсолютного покоя – и суета сует начнётся снова... Вот только не суждено было этому дню зародиться спокойно.
          Если бы жизнь походила на сказку...
          Катя машинально сделала глоток: сок показался тёплым и невкусным. Пустым, как и она сама. Сейчас в ней не было ничего – ни мыслей, ни чувств, только обострённое желание – вернуть. Вернуть мужа любой ценой.
          Если бы жизнь походила на сказку! Или на кино. Вот его нет, а вот он – есть. Никуда не уходил, не уезжал. Не разбивался. А он и не разбивался. Просто на впереди идущий автобус сполз двухтонный трансформатор с КАМАЗа, а Дима на своей «девятке» не успел затормозить. Катю не интересовало количество погибших в автобусе, ей было плевать, в скольких ещё семьях будет горе. Потому что её горе самое страшное… Потому что ей нельзя даже посмотреть на него – смотреть не на что. Потому что. Потому.
          Она не спала сутки. Сидела в больнице на полу и не верила, что его нет. Тут же, на полу, перед ней стояли соки, еда и лекарства. Её так и не смогли уговорить пойти в палату, или домой, или к подруге, или к таким же несчастным, как она, потерявшим родных в этой нелепой аварии. Она молча выслушивала упрёки, бессмысленно пялилась на постель, которую ей принесли, не замечала чужих слёз и в каждом подошедшем видела его. Горе не бывает бесконечным, но своё время оно выбирает полностью. И чтобы смириться и принять данность, надо не единожды «прожить» момент кошмара. Катя была лишена даже этого, для неё сам кошмар ещё не кончился, а значит, пережить его мысленно ей удастся не скоро.
          Кто знает, может быть, поэтому в бледно-серых стенах коридора появился молодой человек, поразительно похожий на Диму. Это был высокий темноволосый мужчина в толстом бежевом свитере и старых, вытертых добела джинсах – в той одежде, в которой любил отправляться в недальнюю дорогу Катин муж. В той одежде, в которой он утром уехал из дома.
          Новый посетитель долго стоял неподвижно, задумчиво изучая сидящую на коленях молодую женщину, которая бесцельно поднимала и опускала пустой стакан. Со стороны могло показаться, что она пьёт, но пачки нераспечатанного сока стояли рядом, а стакан был чист. Даже издалека было видно, как смертельно она устала и как мало что сознаёт. Снующие туда-сюда люди обращали на неё внимание только в первые секунды, потом каждый спешил в своём направлении. Медсёстры знали: пока тело мужа этой несчастной находится в больнице, никакая сила не заставит её подняться с пола. А тело всё ещё было в больничном морге, потому что забрать его оказалось некому: родителей погибшего ждали для опознания только завтра, во второй половине дня. Бедные родители… Бедная жена.
          Незнакомец отделился от стены и не спеша двинулся к ней. Подошёл очень близко, так, чтобы, подняв голову, она не сразу разглядела его лицо. Катя увидела джинсы. Вытертые. Вяло удивилась: «Стоячие. Без ног?» Следующая мысль обрела ясность: «Как у Димы… джинсы». Повела взгляд выше. Свитер. «Димкин». И вдруг обдало жаром: петелька, нет, две петельки, на правом боку, распущенные и зашитые белыми нитками – не нашла второпях подходящих. Димка тогда на собрание убегал, вообще не хотел, чтоб она зашивала: «Зашьюсь, блин, на работе!» – кричал. А она быстро-быстро, как попало, чтобы дальше не поползло. А оно вот теперь перед ней, небрежно заштопанное, белое, на бежевом…
          Вскрикнула. Отпрянула. Подальше от одежды, которую с мужа её сняли. Но как только осознала невозможное, вцепилась в край свитера и рванула на себя.
          – Отдааай! Ты… тварь! Это не твоё, пусти меня, гад!
          Она уже отбивалась от него, безжалостного вора, который присвоил вещи её мужа, а он крепко держал её за руки и ласково уговаривал:
          – Ну, ну, девочка моя, успокойся. Посмотри на меня. Тэри!
          Она не просто вздрогнула – затряслась всем телом. «Тэри» – так звал её муж. Сократил «Катерину» на западный манер. Димка вообще любил всё западное – от кино до образа жизни.
          – Ты не он! Не он! – взвилась, обезумев.
          – Пошли. Пойдём домой, – мягко, но настойчиво уговаривал Дима. – На нас смотрят, Тэри.
          На них и правда смотрели. Пол-отделения обмерло, наблюдая. Несчастная бездумно подчинилась. Поднялась, уцепившись за ч у ж у ю руку, и нетвёрдой поступью направилась к выходу. Непонятный посетитель шёл за ней и – Катя чувствовала это – был готов поддержать в любую минуту. Только она не падала. Шла, шатаясь, ноги в коленях подламывались, но – держалась.
          Свежий воздух принёс забвение. Катерина обхватила узкую колонну на крыльце и долго стояла так, ни о чём не думая, никого не вспоминая. В голове было пусто, как в разбитом стакане. Она бы до вечера могла всматриваться в мутную даль, но что-то мешало сосредоточиться на главном. Главное – пустота, приятная скученность безмыслия. И это стало вдруг недоступно. Почему-то надо было обернуться. Катерина помедлила и обернулась.
          Она подумала: «Хорошо, что я проснулась», – и ко всему дальнейшему отнеслась, как к отголоскам сна. Так надо было.
          Дима подошёл к ней, дотронулся до лица. Катя прижалась щекой к тёплой ладони, замерла на мгновенье, потом спохватилась, крепко стиснула его пальцы и повела за собой. Она всё время убыстряла шаг, и вскоре они уже бежали. Катя уводила мужа от страшного места, где он был, но где его н е  б ы л о, других желаний в тот момент она не знала. Только это – уйти оттуда, где его  н е т. Улицы сменялись незаметно: с окраины, где находилась больница, Катя и Дмитрий добрались до центра. Поток машин, перекрывший проспект, заставил остановиться. Женщина растерянно проводила взглядом автомобиль, пронёсшийся мимо. Во что бы то ни стало надо попасть на другую сторону.
          – Может быть, на троллейбусе? Домой? – предложил мужчина. – И переходить не надо. Вон остановка.
          – Д-домой? – неуверенно повторила Катя. – Н-нет.
          Он улыбнулся. Ветер растрепал его волосы. Он был очень хорош сейчас, её Димка, так хорош, что она заплакала. Слёзы текли безостановочно, затуманивая всё, не давая разглядеть даже озабоченное лицо мужа. Он взял её за руку и повёл за собой. Вровень с ними затормозила маршрутка, Дима пошарил в карманах, ничего не нашёл, несколько растерянно спросил: «У тебя деньги есть?» Она кивнула: «Да, в кармане», – и достала мелочь. «А крупнее?» «А-а... Сейчас».
          «Крупнее» оказалось очень крупно. Водитель долго матерился, но сдачу на остановках наменял. Катя заметно оживилась, с интересом наблюдая за тем, как седой тощий дядька обегает машину и просительно суёт деньгу в окошко остановочной палатки. Дима на водителя не смотрел – он не сводил глаз с Кати. Она заметила, смутилась, неуверенно улыбнулась. Подумала, что надо зайти в магазин, купить пельменей и майонез: Димка любит пельмени. Ещё подумала, что свитер надо постирать и зашить п р а в и л ь н о. В следующее секунду заёрзала на сиденье: возникло острое желание подумать ещё о чём-то, о чём-то важном, о чём-то таком, что всё прежде думанное сделает пустым и ненужным... И она уже приступила к этому «думанию», но Дима вдруг громко сказал: «На остановке, будьте добры!». Маршрутка затормозила, и они вышли.
          Воздух оказался сух и неподвижен. У Кати на лбу проступили мизерные капельки пота. Диму духота не смущала, его кожа осталась сухой.
          – В магазин зайдём? – подмигнул озорно. – Я с утра не ел!
          Ну да, с утра. Как ушёл на работу, так и не ел. Что в этом такого?
          Но что-то «такое» было в этом факте, то самое, о чём в маршрутке не думалось, и Катя спросила скорее для уточнения, чем для разоблачения:
          – А что у нас было на завтрак? Или нет, не так. Что ты ел утром?
          – Я? – он задумался. – Я. А что я ел? По-моему, это было что-то очень вкусное! Да, Тэри? Ты же у меня всегда вкуснотищу готовишь!
          – Что ты ел утром, Дим? – упрямо и тревожно повторила Катя.
          – О Господи, да какая разница, что я ел? Сейчас я хочу пельменей. Мы их купим или как?
          Он стоял, раздражённый этим внезапным и необъяснимым интересом к его утреннему меню, которого он не помнил. Да, не помнил. Ну и что?!
          – Ну и что, Кать? Ну, забыл я, дальше что? Ты съешь меня вместо завтрака? Пойдём уже! В магазин и домой. Пошли, пошли.
          Он торопил её, как торопил бы настоящий Димка, раздосадованный заминкой. Он вынул из кармана носовой платок и вытер взмокший внезапно лоб так, как вытирал его Димка. Он даже смотрел на неё знакомо: таким взглядом муж обычно выражал недовольство её поведением. И всё же это был не Дима, не её Дима.
          Вот что поняла Катя, наблюдая за возрастающим напряжением человека, который хотел сбить её с толку. Она вспомнила то, что мучило её всю дорогу от больницы до дома, и чего она никак не желала принять. Она вспомнила, что её муж – погиб.
          Неожиданно подул ветер. Воздух наполнился гулом. Облака сдвинулись, небо в секунду заволокло. Бродячая собака, бежавшая к остановке, опасливо обошла двух человек, застывших друг против друга. Подъехало маршрутное такси, из него вышли люди, которые направились каждый в свою сторону, а мужчина и женщина всё ещё не двигались с места.
          – Тэри, – тихо попросил мужчина. – Пойдём домой.
          – Меня зовут Катя, – ответила женщина. – Мы пойдём... да. Но дома я задам тебе вопрос. И ты мне на него ответишь.
          – Да, родная!
          Она не знала, почему поступает так, не знала, почему ведёт в дом чужого человека, который просто сильно похож на её Диму… Но не он же, не он! Потерянно оглядывалась по сторонам, ища того, кто в силах был помочь сейчас и здесь, и отстранённо думала, что людям, в общем-то, плевать на неё, потому что своя рубашка всегда ближе. И никому нет дела до её нереальных желаний, которые сбываются прямо на глазах, нарушая все мыслимые законы жизни. Да, ей хотелось, чтобы всё происходящее было правдой, той единственной правдой, которая по «воле Божьей» и которая – чудо. И, смутно подозревая, что, скорей всего, больна рассудком, а воскресший муж – галлюцинация, Катя последовала неодолимому зову пройти воображаемый путь до конца.
          Они поднялись пешком; запыхавшись, толкались перед дверью, пока искались ключи, пока оцепенелые тонкие пальцы отпирали замок. Они неловко разошлись в тесной и тёмной прихожей, и Катя так и не решилась включить свет, а Димка сроду не догадывался этого сделать. Не догадался и сейчас. Он побежал в туалет, на ходу расстёгиваю молнию, напоминая из-за неплотно прикрытой двери, чтобы она поставила воду, потому что он голоден, как волк, и съест всю кастрюлю.
          – Кастрюлю? – уточнила машинально, разбирая сумку, и улыбка чуть тронула пересохшие губы.
          – Ну да! Вместе с посудиной! – хохотнул не-её-Дима, заходя на кухню.
          Он обнял её сзади, и рука его, тёплая, живая, скользнула вниз, ища лазейку внутрь, на тело. Тело отозвалось. Душа смолчала. Катя повернулась, беспокойно всмотрелась в глаза мужчины, пытаясь найти в них что-то, ей знакомое, и нашла – всё. Всё было знакомым в этих серых, чуточку смешливых глазах с большими красивыми зрачками.
          – Димка! – выдохнула она и уткнулась лицом в него, затаила дыхание, вслушиваясь в то, что тихонько стучалось в его груди.
          Сквозняк со стуком распахнул форточку, впустил в кухню поток воздуха; кремовая занавеска надулась, запузырилась, попыталась удержать сбегающий подол, не сумела, стала похожа на огромный беременный живот. Дмитрий смотрел на вздувшийся тюль холодным взглядом, крепко прижимая к себе Катю. Она отстранилась.
          – Я воду посолю? Сейчас. А то забуду.
          Взяла солонку, подцепила длинным перламутровым ногтём соль, с мгновенье разглядывала крупные блестящие кристаллики, опомнилась, стряхнула обратно и полезла в ящик кухонного стола за ложкой. Дима выдвинул из-под стола табуретку, поставил посреди пола, сел. Молча наблюдал за движениями жены, сплетал и расплетал пальцы, соединял в «домик», изображал «пистолетик», ёрзал на стуле – в общем, пацан, как всегда. Катя избегала смотреть в его сторону, демонстрировала – в первую очередь, самой себе – полное поглощение процессом забрасывания пельменей в ещё не закипевшую воду, размешивала их там, чтоб не слиплись, и понимала, что всё делает неправильно и невкусно.
          За окном взвизгнула сирена и, не затихая, унеслась вдаль.
          На подоконник шумно опустились голуби. Два голубя. Один постучал клювом в стекло. Второй, бочком-бочком, отодвинулся. Катя замерла, вглядываясь в непрошенных гостей. Она не любила птиц, стучащих в окна. Потому что это – к покойнику. Оставила ложку в кастрюльке, помахала на сизых. Они не увидели. Дима встал, прислонил к стеклу ладонь. Голуби шарахнулись вниз. Женщина вздрогнула, отвернулась, машинально схватилась за нагревшуюся ложку. Стерпела.
          …Детей у них не было. В прошлом году она окончила институт, только-только нашла подходящую работу, и уходить тогда, когда карьерная лестница обозначилась первой ступенькой, считала большой глупостью. Дима соглашался ждать детей, сколько угодно, лишь бы они всё-таки были. Семейная жизнь шла своим чередом. Свекровь не досаждала советами, потому что жила в Новосибирске, отец не просыхал от пьянства, и ему дела не было до счастья или несчастья дочери. А от мамы у Кати остались только фотографии да смутные воспоминания детства: очень давно уже умерла мама.
          – Скучаешь по ней?
          – Что?! – десертная ложка выскользнула из руки, утонула в бульоне.
          – Скучаешь? По матери?
          – Почему ты спросил? Почему ты спросил?!
          Пожал плечами.
          – Почему спросил?! Почему ты спросил?!
          – Да что с тобой сегодня? Тэри…
          – Это не со мной. Это с тобой! Тебя нет, ты знаешь?! От тебя ничего не осталось. Совсем. Смятка, лепёшка, месиво из костей и машины. Там две тонны было. Или больше. И всё на тебя.
          – На автобус.
          – Что?!
          – На автобус. Я за ним ехал, влепился в зад. И сверху накрыло тяжелым.
          – А… а… ааа!!!
          – Хочешь знать?
          Он притянул её к себе, она ощутила дрожь его тела, закрыла глаза и обмякла.
          Они шли по тёмным коридорам, сквозь неровные стены, которые раздавались при их приближении. Катя касалась рукой шероховатой поверхности, и та истончалась под пальцами. Не-Её-Дима безошибочно выбирал направление, так что очень скоро они оказались в салоне знакомой до мелочей синей «девятки». Просто под одним из касаний стена не растаяла, а открылась, как дверца автомобиля. «Тебе лучше сесть там», – сказал проводник, и Тэри послушно переместилась назад, подавив нарастающий страх.
          Он уверенно вывел машину из «гаража». Солнце побежало по деревьям.
          – Ты не брился, – заметила Тэри, разглядывая золотистые волоски на правой щеке мужа.
          – Нет. Не помню. Может быть.
          Он вёл машину спокойно, по дороге, которая ему была хорошо знакома. Тэри мест не узнавала. Выехали за город. Дмитрий прибавил газу, скорость не чувствовалась, стрелка дрожала на ста.
          – Разве ты не на работу ехал, когда…
          – Нет. Прости.
          Расплавленный диск скатился вниз и чуть вперёд – машина повернула вправо. Тэри до слёз всмотрелась в жгучее пятно, остро хотела увидеть его вне деревьев. Глаза заболели, огненные бабочки закрыли свет.
          – За что?
          – Мне бы кофе выпить, дух мёртвый перебить. Нехорошо внутри. Тяжко…
          В зеркало случайно заметил взгляд, которым Катерина посмотрела на него. Плавно остановил машину.
          – У меня есть сын, – сказал как сдался. И, оборвав удивлённый возглас жены, добавил: – Случайный. Так говорит Ольга. Я вижу его раз в год на день рождения. Это было вчера. – Он повернулся к Тэри. – Вы же не спрашиваете, хотят мужики ребёнка или нет! Вы просто ставите перед фактом.
          Она продолжала молчать так, словно всё, что он говорил, не имело для неё значения. Лишь закушенный уголок губы и расширившиеся зрачки выдавали её смятение.
          Он ударил по рулю, отвернулся. И в никуда добавил:
          – Я не понимаю, что это. Я всё помню, всё знаю. Даже то, что ты на втором месяце, и родится девочка. Ты назовёшь её Дианой – хотя я против. Но тебе это имя напоминает меня, поэтому она будет расти Динкой.
          – А ты? Где будешь ты… – выдавила она из себя.
          – Меня не будет, Тэр. Меня не будет.
          – Но сейчас? Что такое это сейчас?.. – Катя слышала себя словно из-под воды. – Ты кто?!
          – Я не знаю, Тэри, не знаю. Но знаю другое: ты должна увидеть Ольгу, увидеть моего сына, должна сказать им, почему я не смог приехать, и почему больше никогда не смогу.
          – Мы едем туда?
          – Да, к ним.
          – Хорошо. Я выключила пельмени?
          – Что? Да. Да-да, я выключил.
          – Как же я буду одна растить дочь? Как же она одна растит сына? Сколько ему? Давно вы?..
          Она оборвала себя всхлипом. Нет, это всё сон! Это ВСЁ сон. Ничто не могло быть правдой, потому что такой правды не бывает. Такого вообще не бывает! И её вопросы, и его ответы не имеют смысла, потому что всё, что снится, утром забывается. Забудется и это. Как страшный сон...
          – Дима, я хочу проснуться. Я очень хочу проснуться! Помоги мне! Отпусти меня. Верни меня обратно, я хочу домой, я хочу голубей за окном, я хочу варить тебе пельмени, сибирские или с куриным мясом, ты любишь и те, и другие, и я всегда в магазине теряюсь, не зная, что выбрать, и беру всё сразу: колбасу, пельмени, кур, немного холодца, чуть-чуть сыра, обязательно бананов – как же ты без бананов! – кофе, и ещё чай, тот самый, с красным слоником. Я всё это пойду сейчас и куплю, а ты проснёшься и так удивишься, что где же я всё это с утра пораньше накупила, ведь маркет ещё закрыт, а в маленьком всего этого нет, там всё...
          – Тэри!!!
           – Я не Тэри! – закричала и она. – Я Катя, Катя! – и уже спокойнее добавила: – Для тебя  – Катя. Потому что только муж звал меня Тэри. А тебе нельзя.
     – Да в чём разница-то? Я и есть твой муж. Впрочем… Я не это хотел...
     – А мне - важно. Вот именно потому, что ты не понимаешь разницы. Я не знаю, кто ты, не знаю, что ты, но... Господи, какой бред! Но я точно знаю, что ты не мой Димка. Мой муж погиб. А всё, что происходит сейчас - будет иметь объяснение завтра. И вот это всё,– она загребла руками воздух вокруг себя,– не настоящее. Это всё - мираж. Иначе - что же мне делать, как со всем этим быть? Хватит ехать, я хочу домой!
          Он остановил машину. Тишина врезалась ей в уши, оглушила белым шумом. Впереди из ниоткуда сбылся маленький деревянный дом. Глаза удивлённо прочитали: «Центральная, 12».
          Нежные сиреневые ветки загораживали два окна, но в третьем, освещённом неярким солнцем, виднелось тревожное женское лицо.
          – Это Ольга,– сказал Дима. – Центральная, 12, посёлок Заречный.
          – Двенадцать, Ольга, Заречный, – эхом повторила Катя.
          Она с трудом отвела взгляд от темноволосой женщины в окне. Посмотрела на мужа и даже не удивилась: он стоял у окна и крутил в руках ложку. Ни гаража, ни солнца, ни деревьев... Маленькая кухня, булькающий чайник, разлитое на столе молоко. И почему-то уже засохшие в тарелке пельмени. Перескок кадра, как некорректно склеенная плёнка – прошлое, настоящее и несуществующее…
          – Ты найдёшь её? – обречённо спросил Дима из машины. – Сыну пять. Я люблю его. И тебя люблю то… – его голос истаял у окна. И сам он – Катя оцепенело наблюдала – как стены в гараже, начал истончаться.
          Она моргнула – он исчез. А за рулём – раздавленное до неузнаваемости нечто…
         
          Катя не помнила, что было дальше. В себя она пришла в многоместной палате больницы, той самой, где в морге лежало тело её мужа.
          Капельницы, уколы, таблетки… Беседы с психологом и палатным врачом. Через два дня её забрали приехавшие родители мужа.
          Похороны, поминки, объятия. Плач... Плакала мать Димы, высокая полная женщина в просторном чёрном платье и убранными под траурную повязку светлыми волосами. Отец, широкий, в неброской одежде, бледный человек с глубокой залысиной, кусал губы и изредка стонал.
          Катя жила как в тумане. Механически ела и пила, послушно кивала в ответ утешающим, бездумно вглядывалась в фотографию с чёрной лентой на серванте, и не очень понимала, где находится – у себя дома или в чужой квартире. Её неотступно преследовала странная мысль, что она должна куда-то съездить, кого-то увидеть, что-то кому-то сказать… Но не помнила, кому, что, куда и зачем. А потому, проводив, наконец, безутешных родственников обратно в Новосибирск и договорившись встретиться через полгода, Катя, окутанная всё тем же вязким туманом небытия, вышла на работу.
          Коллеги ободряюще и сочувственно кивали, поили чаем, угощали шоколадом, пытались отвлечь разговорами, но Катя смотрела на всех невидящим взглядом, отодвигала в сторону неуместные сладости и по глоточку цедила чай. Вывел её этого состояния незначительный случай.
          Бухгалтер по телефону резко отчитала её за неправильно сделанный отчёт. Катя не успела сказать, что занималась этим не она, а когда собралась с мыслями, отослала на общий эмэйл письмо с пометкой «бухгалтеру отчёт». Через двадцать минут её телефон зазвонил снова. Раздражённый голос металлически выговаривал: «Екатерина Викторовна. У меня есть личная электронная почта. Общую я не читаю».
          Неожиданно для себя Катя быстро нашлась: «Но ведь прочитали? А это главное!»
          И – словно проснулась. Вспомнила машину, Диму и его сына. Положила трубку, написала заявление на отпуск и поехала в Заречный.
         
         


      
      



не окончено




                Случайный пост-эпиграф:
                "Потоки временного скольжения странным сжатием
                нарушили границу разделения реальностей.
                Необходимость в родном человеке стала проводником
                раскрытия врат".
                (с) Дождь Море: http://www.proza.ru/rec.html?2013/05/12/2194