О моем отце. Глава 1. Зачин

Глава 1. ЗАЧИН

Теперь, когда мой возраст неотвратимо приближается к той критической черте, когда ушли из жизни мой дед по отцу и мой отец, я понимаю, что нельзя больше тянуть со своими воспоминаниями об отце.
Отец никогда специально не занимался моим воспитанием, моим обучением, целиком передоверив это занятие матери, школе, пионерскому клубу, комсомолу и т.д. И тем не менее, как я все больше и больше убеждаюсь с годами, именно его воспоминания, рассказы, шутки оставили существенный след во время моего становления и во всей моей жизни. Я до сих пор люблю приводить при случае какой-нибудь его или мамин рассказ, байку, поговорку, оговаривая, что позаимствовал их у отца или матери.
Хотя одну вещь, как я сейчас понимаю, именно в воспитательных целях, отец делал с завидным постоянством до тех пор, пока я не кончил школу и не уехал учиться в институт в Москву. Я знал, что, придя с работы, папа любит выпить кружку холодной колодезной воды, а также умыться свежей колодезной водой. К его приходу я был обязан принести из колодца два ведра свежайшей воды. Если же отец задерживался на работе, и вода начинала нагреваться, ее следовало заменить. Иногда по нескольку раз, что я и делал в обязательном порядке. Тем не менее, попробовав воду, папа всегда находил, что она уже успела нагреться, выливал ее под деревья, а меня посылал принести свежей воды. Возражения не принимались.
Сейчас я думаю, что отец опасался, как бы я не вырос лентяем, и давал мне наглядный урок того, как надо многократно переделывать работу, пока к ее результату нельзя будет придраться. Очевидно, и дед воспитывал отца подобным образом.
К слову сказать, отец обучил меня, как надо пилить бревна и колоть дрова. Тут имеется небольшой, но важный секрет: когда вдвоем пилят бревна двуручной пилой, нельзя подталкивать пилу в сторону напарника: каждый по очереди должен только тянуть пилу в свою сторону. А когда колешь сучковатые и корявые дрова, мало одной силы, надо уметь расклинить дрова деревянными клиньями. Выросший в деревне, отец легко по коре определял названия деревьев (дуб, граб, ольха или ильм) и хорошо знал их свойства (как будут разгораться, много ли будет от них тепла, как сгорят - целиком или оставят много золы).
Не только будучи студентом, но и спустя много лет после окончания института, я каждое лето приезжал в Смелу, чтобы помочь родителям в заготовке дров на зиму - сначала вместе с отцом распиливал бревна на чурбаки, а потом уже сам колол чурбаки на поленья.

* * *
Уже перед смертью, в больнице отец записал на маленьких листочках из записной книжки самые сильные воспоминания из своего детства.
Одно из самых первых и вероятно самых сильных воспоминаний - когда ему было примерно лет пять, родители посадили его верхом на лошадь, а сами отошли в стороны. Мой отец вцепился ручoнками в лошадиную гриву и боялся пошевелиться, чтобы не шлепнуться на землю, но все-таки сполз и упал с лошади. Я понимаю, что это не был кавалерийский конь, а крестьянская рабочая лошадь, и тем не менее должен отметить, что особых нежностей по отношению к единственному сыну (была еще дочь на пару лет старше) деревенские жители себе не позволяли.
Другое воспоминание относится ко времени, когда отцу исполнилось четыре года. Мои дедушка и бабушка в воскресенье поехали на базар в уездный тогда город Черкассы (их деревня Нечаевка оносилась к Черкасскому уезду) и взяли с собой моего будущего отца. Там они почему-то оставили ребенка одного на возу, а сами пошли на базар. Когда они вернулись, отца на телеге не оказалось. Дедушка с бабушкой поискали ребенка, не нашли и были вынужданы возвратиться в село без ребенка. В следующее воскресенье они снова отправились в Черкассы и стали методично обходить все дворы вокруг того места, где в прошлый приезд оставляли свою телегу.
В одном из домов за столом вместе с хозяевами они обнаружили своего сына. Оказалось, что, сидя на возу, мальчик увидел котенка и спустился к нему. Котенок стал уходить, ребенок пошел за ним. Котенок привел ребенка в свой двор. Очевидно, хозяевам ребенок понравился, и они решили оставить его у себя. Вот так, не найди тогда мои бабушка и дедушка своего сына, вырос бы он в чужой семье, и носил бы он (а значит и я) совсем другую фамилию.
А фамилией своей отец очень гордился. Дело в том, что она не русская, а украинская, и означает на украинском языке не нечто, противоположное устному, а совсем другое и в старину весьма уважаемое - грамотный.

* * *
Объяснение тому, почему у нас, евреев, такая украинская фамилия, пытался дать наш сосед Сичевой Александр Семенович, директор украинской школы, учитель истории, окончивший Киевский университет. Сам Сичевой вел свою фамилию от Запорожской Сечи (откуда пошли фамилии Запорожец, Запороженко, Сичевой) и нашу фамилию он пытался тоже "вывести" от Запорожской Сечи. Но отец с ним не соглашался: откуда, мол, могли появиться евреи среди украинского воинства? Я по малолетству в их дискуссиях не участвовал, но сейчас склонен принять сторону Александра Семеновича: там, где есть воинство, там должны быть те, кто его обслуживает: сапожники, портные, повара, шорники, кузнецы, писари... Воинам-казакам было унизительно самим шить, а уж тем более ремонтировать одежду, обувь, конскую сбрую, подковывать коней... И к тем, кто для них это делал, отношение было пренебежительное. Отсюда и прозвища, ставшие потом украинскими или еврейскими фамилиями: Подошва, Голка (Иголка), Лата (Заплата)... А грамотные люди все же вызывали уважение, даже у воинов, и фамилии у них поэтому тоже были уважительные: Письменный (то есть Грамотный). Не зря возле Запорожья была когда-то (а может быть, есть и сейчас) желeзнодорожная станция Письменная.
Вот и встречались у нас в городе Смела два Письменных: еврей, мой отец, и украинец, машинист паровоза, и уважительно приветствовали друг друга:
- Здравствуйте, Письменный! - снимал головной убор один.
- Здравствуйте, Письменный! - снимал головной убор второй.
Потом отец приходил домой и обязательно рассказывал:
- Я сегодня встретил Письменного.

* * *
Из устных рассказов отца. Первая мировая война. Значит, год примерно 1915 или 1916. Отец 1902 года рождения. Выходит, ему лет 13 или 14. Работает "в экономии у помещика Дурилина". Несмотря на такую непрезентабельную фамилию помещика и принадлежность его к эксплуататорским классам, отец отзывался о нем с неизменным почтением.
(Пройдет много лет, и в воспоминаниях художника Николая Александровича Соколова, одного из прославленной троицы карикатуристов Кукрыниксов, я прочту, что знаменитый русский художник Михаил Васильевич Нестеров дружил с искусствоведом Дурылиным:
"1 июня 1942 года отмечался день рождения Михаила Васильевича... Слово от друзей и почитателей взял С.Н. Дурылин. Он сердечно благодарил Михаила Васильевича за ту радость, которую доставляет его искусство. Благодарил он художника и от имени лесных обитателей – зверей - за большую любовь к ним художника, и от берез, и от всей природы, которую так превосходно умел изобразить Нестеров". И еще, там же: "Много позже, уже после смерти Михаила Васильевича, один из его близких друзей, С.Н. Дурылин, которому я тоже подарил один набросок (портрета Нестерова), писал мне в письме: "Знаете ли Вы, что он отказал не одному портретисту из самых видных в разрешении написать его портрет!" (Н. А. Соколов "Наброски по памяти", М., "Искусство, 1984). А Николаю Соколову разрешил написать - это, как я понимаю, была большая честь.
Фамилии Дурилин и Дурылин редкие. Полагаю, что различные буквы "И" и "Ы" в этих фамилиях - это от разного произношения и записи одной и той же фамилии в русском и в украинском языках.)
Так вот. Отец, подросток, но уже работающий "приказчиком в экономии", увидел, как кормили там пленных австрийцев - варениками с сыром (в переводе с украинского на русский - варениками с творогом), и так ему захотелось этих вареников, что, приехав с работы домой, он попросил бабушку сварить ему вареники с сыром. Между прочим, всю жизнь любимым блюдом у отца были вареники с сыром. Возможно, с тех пор.
Но главный для меня вывод из этого отцовского рассказа такой: если хочешь, чтобы работник (пусть даже военнопленный) хорошо работал, корми его хорошо!

* * *
Между прочим, вместе с отцом "в экономии у помещика Дурилина" работал односельчанин отца по фамилии Грушевой, человек намного старше моего папы, с которым мой папа дружил. Его сын Константин, был моложе моего папы. Перед началом Отечественной войны Константин Степанович Грушевой (вместе с Леонидом Ильичем Брежневым) стал одним из секретарей Днепропетровского обкома Коммунистической партии. Во время войны Константин Грушевой был генералом, а после войны - секретарем Измаильского обкома Коммунистической партии Украины, потом - министром автомобильной промышленности Украины. А когда Брежнев стал Генеральным секретарем, его земляк Грушевой стал командующим ПВО города Москвы.
Так вот, когда Грушевой был министром автомобильной промышленности Украины, то, приезжая в командировку в Киев, папа считал своим долгом обязательно проведать земляка. А то Костя еще может обидеться, считал отец. Секретарь Грушевого знала, что папу надо без всякого пропускать к министру, и папа в своей даже не скромной, а весьма бедной одежде беспрепятственно проходил в министерский кабинет.
Благодаря этому, я еще в школе смог услышать от отца пересказ рассказа Грушевого моему отцу о подписании японцами акта о капитуляции 2 сентября 1945 года в Токийском заливе на борту американского линкора «Миссури».
Рассказ был настолько интересным и обиловал такими подробностями, что я долгое время думал, что именно Грушевой принимал капитуляцию Японии. О подписании немцами акта о безоговорочной капитуляции, когда советскую военную делегацию возглавлял маршал Жуков, хорошо известно. А вот о подписании японцами акта о капитуляции, кроме как от отца, мне тогда ни от кого не приходилось слышать. И только много лет спустя я вычитал, что от СССР акт о капитуляции Японии скрепил подписью генерал К. М. Деревянко. Вполне даже возможно, что были какие-то высшие соображения, например, желание уменьшить значение этого события по сравнению с победой над Германией, и поэтому от нас акт подписал не маршал, а генерал - кто знает.)
Для меня же в данном случае важно то, что папа многие годы сохранял дружеские связи со своими односельчанами. Наверное, не только отцу были интересны рассказы земляка, ставшего советским генералом, о войне с японцами в 1945 году, но и генералу были интересны рассказы земляка, простого солдата, об этой войне.
("Активное участие в планировании и осуществлении операций на фронте (на Дальнем Востоке весной и летом 1945) приняли бывшие днепропетровцы, генерал-майоры В. О. Семенов и К. С. Грушевой... А в 1945 году 2 сентября на борту американского линкора «Миссури» в Токийском заливе был подписан Акт капитуляции Японии. От СССР его скрепил подписью украинец К. М. Деревянко, который вместе с представителями других государств поставил, таким образом, последнюю точку во Второй мировой войне. Ему «ассистировали», так сложилось, другие наши земляки — генерал-майор авиации М. В. Воронов и контр- адмирал А. М. Стеценко." ("Последняя гроза. К 60-летию капитуляции Японии". "Ежедневная Украинская газета", http://www.day.kiev.ua/147253/)
* * *
Из устных рассказов отца. Гражданская война. Год примерно 1918. Выходит, что отцу еще нет шестнадцати лет. Он зачем-то идет пешком из своего села в другое село. Кругом свирепствует множество разных банд. Путь моего отца лежит через село, из которого родом два знаменитых в то время в этих краях брата-бандита. Отец решает, что безопаснее всего будет заночевать у их матери, и заходит к ней в дом. Женщина делает вид, что не узнает подростка, сначала кормит его ужином, а потом говорит:
- Здесь тебе оставаться нельзя. Ночью приедут из лесу сыновья, а они у меня грамотные, читают газеты и знают, что вашего брата надо убивать. Так что ищи для ночлега другое место.
Отец уходит и ночует за селом, в поле в скирде.
Рассказывая об этом, отец подчеркивает комизм ситуации: "они у меня грамотные, читают газеты и знают (благодаря газетам!), что вашего брата (еврея) надо убивать."
Воистину, слава печатному слову!

* * *
В 20-30-х годах ХХ-го века, когда на Украине были безработица и голод, отцу пришлось сменить много специальностей, много мест работы. Выросший в деревне и обладавший крестьянской сметкой, он многое умел и смело брался за любую работу, даже если до этого никогда ею не занимался. У нас в семье по этому поводу была грустная шутка, связанная с реальными событиями: "Конопля? Моя специальность. Кавуны? Моя специальность. Лук? Чеснок? Моя специальность."
Ехал я как-то по железной дороге, соединяющей Сочи и Гагру. И вспомнил, что строил ее мой отец. Вместе с тысячами грабарей из Украины, которые в голодные 20-30-е годы находили себе работу далеко от своего дома. Грабарь - это грузчик с лошадью и телегой (грабаркой), на которую он сначала лопатой нагружал землю, песок, щебенку, затем перевозил в другое место и лопатой выгружал свою поклажу.
Один из моих официальных оппонентов на защите докторской диссертации Виктор Трифонович Дедеш уже после защиты очень интересовался, откуда я такой взялся, кем был мой отец. Тогда я рассказал ему, что возле подмосковного города Жуковского (где находится Летно-Исследовательский институт, в котором Виктор Трифонович был заместителем начальника и руководил отделением, занимающимся исследованием двигателей) есть Егорьевские фосфоритные рудники. Так вот, мой отец вместе с другими грабарями из Украины там работал, затем выучился на бухгалтера. Его хотели оставить работать и дальше, обещали жилье для семьи, но мать не захотела уезжать из Смелы.
- Постой, постой, - сказал Виктор Трифонович, - ведь под Егорьевском до сих пор есть поселок с названием Грабари.
- Так это название дано в честь моего отца, - с гордостью ответил я.

* * *
О событиях, сопутствующих моему появлению на свет, мне неоднократно рассказывала мама, поэтому я могу о них рассказывать так подробно, как будто помню их сам.

Итак, стоял печально знаменитый 1937 год. Еще и года не прошло после того, как страна получила новую конституцию, которую иначе, как Сталинской в газетах и по радио не называли. Состоялись первые выборы в Верховный Совет страны - в соответствии с новой конституцией. Впервые в жизни должны были голосовать уже немолодые моя бабушка (мамина мама) и дедушка (папин отец). Они оба были вдовыми и жили с моими родителями.
И вот бабушка стала подшучивать над дедушкой:
- Смотрите, сват, не вздумайте опустить в урну для голосования свой паспорт.
- С чего это я буду опускать в урну для голосования свой паспорт? – удивлялся дедушка.
- Вот и я говорю вам, что в урну надо опустить не паспорт, а бюллетени для голосования.
И через некоторое время снова:
 - Смотрите, сват, не вздумайте опустить в урну вместо бюллетеней свой паспорт.
И дошутилась бабушка до того, что дедушка, действительно, вместе с бюллетенями, опустил в урну для голосования свой паспорт.
Когда ночью счетная комиссия вскрыла урны для подсчета голосов, пришлось папе бежать на избирательный участок и выручать дедушкин паспорт.

* * *
Ночью накануне моего рождения в Смелу прискакал верховой. Кто-то из друзей папиного детства, кто именно, папа не сказал даже маме. Время было такое, что такие знания могли обернуться неприятностями и для того, кто прискакал на коне, и для тех, кто об этом знал. Поговорил всадник с отцом и тут же ускакал обратно. А сказал он слeдующее:
- Лева, что у тебя случилось?
- Ничего не случилось, - ответил папа.
- Как же ничего не случилось, если по Нечаевке ходит (и он назвал фамилию тогдашнего секретаря Смелянского городского комитета комсомола) и пытается собрать подписи под поклепом, что во время революции 1905 года твой отец вместе с деревенским священником выдавали революционеров царским властям!
Не говоря о том мужестве, которым надо было обладать, чтобы предупредить о нависшей угрозе, даже чисто физичести прискакать ночью из Нечаевки в Смелу было довольно трудным делом. Нечаевка была в другом, Черкасском районе, и путь оттуда был немалый. Мне кажется, что этот поступок характеризует с самой лучшей стороны не только этого неизвестного мне человека, но и моего отца, и моего деда, иначе не отправился бы в опасную и трудную дорогу этот человек. И еще одна деталь, характеризующая отношения простых людей в Нечаевке, - семья моего деда была единственной еврейской семьей в украинском селе Нечаевке.
В этом эпизоде многое требует комментариев. Прежде всего, в 1905 году моему отцу было всего три года. Не найдя, в чем можно обвинить моего отца, комсомольский вожак решил фабриковать компромат на моего деда. А ведь секретарь горкома комсомола не мог не знать слов Сталина о том, что сын за отца не отвечает.
Далее, интересен подбор кадров в компромате: проживающий в деревне еврей и деревенский православный священник. Он типичен для доносов того времени - такое сочетание делало облик оговариваемых особенно зловещим.
И последнее, о чем не знал комсомольский вожак. Во время революции 1905 года в Нечаевке, действительно, скрывался революционер - папин двоюродный брат Илья Прокубовский. И именно у своего дяди, моего деда, он скрывался.
Пару слов о самом Илье Прокубовском. После Октябрьской революции он жил и работал в Mоскве, в Совнаркоме - у Пятакова. Когда Пятакова арестовали, как врага народа, вместе с ним было арестовано его ближайшее окружение. Но Илья Прокубовский был рядовым сотрудником Совнаркома, и его не стали арестовывать, а просто исключили из партии и сняли с работы. Больше он не высовывался и дожил почти до ста лет. И тогда о нем вспомнили. В Брежневские времена возник дефицит членов партии с большим дореволюционным стажем, и Илье предложили восстановиться в партии, за что ему обещали дать звание Героя Социалистического труда и все привилегии, положенные Герою труда и коммунисту с большим дореволюционным стажем.
И произошло непредвиденное - без малого столетний человек отказался от членства в партии, от наград и привилегий. Оказалось, что всю жизнь он оставался верен своим идейным принципам. Как многие из его поколения, он был и остался идейным коммунистом, а не партийным рвачoм, как пришедшие им на смену новые партийные лидеры.

* * *
 По-видимому, секретарю Смелянского городского комитета комсомола не удалось собрать подписи под своим поклепом, и он приступил к другим, более решительным действиям. На следующий день после моего рождения мама услышала стук в комнате, где я лежал. А надо сказать, что мама рожала меня не в роддоме, а дома, с бабой-повитухой.
Вбежала мама на стук в комнату, где я находился, и видит, что рядом со мной упали несколько кирпичей, - это комсомольцы под руководством секретаря Смелянского комитета комсомола с другой стороны стены ломают ломами стенку между двумя половинами дома - той, где располагался комитет комсомола, и той, где жила наша семья.
Мама успела схватить меня раньше, чем очередной кирпич свалился на то место, где я перед этим лежал.
Все объяснялось просто: комсомольский лидер хотел расширить площадь городского комитета комсомола. Для этого он решил любым путем захватить вторую половину того дома, где размещался городской комитет комсомола. Именно вo второй половине дома и проживала наша семья.
... Много лет спустя меня заинтересовало, как получилось, что наша семья, семья небольшого достатка, занимала половину дома в самом центре города, а во второй половине этого дома располагался комитет комсомола. Оказывается, перед этим мы снимали флигель у одной хозяйки. И находился этот флигель сзади дома, где жила сама хозяйка. Большой дом, где проживала хозяйка, выходил на улицу, а скромный флигель располагался посреди чудесного сада. Приглянулся наш флигель городскому прокурору, он вызвал отца к себе и предложил отцу обмен: чтобы мы переехали в его казеную квартиру, а он мог занять флигель, в котором жили мы. Разумеется, что отец не возражал.
... Успела схватить меня мама до того, как на меня мог свалиться очередной кирпич, и ринулась, держа меня в руках, к прокурору. Выслушал ее прокурор и посоветовал, как можно скорее переселиться в другой дом. Так мы оказались в доме, где прошли большая часть моего детства и юности.
А в комсомол меня принимали в той комнате, где я родился. При приеме в комсомол меня, как принято, попросили рассказать автобиографию.
Я начал так:
- Я родился здесь в 1937 году, - делая ударение на слове ЗДЕСь, - но никто на это не обратил внимания...

* * *
Мое первое собственное воспоминание об отце. 1939 год. Мне около двух лет. Я проснулся после дневного сна, почему-то не на своей, а на родительской кровати.
В комнату входит незнакомый бритоголовый мужчина. Я не хочу признать в нем отца.
Не удивительно: отец вернулся домой в непривычной для меня военной форме после "польской кампании", ходил - как он считал - "освобождать братьев - западных украинцев и западных белоруссов" (именно так он воспринимал эту войну, кстати, так же, как потом воспринимали свою войну советские воины, воевавшие в Афганистане). Это когда Германия и СССР по договору Молотова с Рибентроппом разделили Польшу. Но в Пшемышле (Перемышле) из разговоров с беженцами папа понял, какую страшную угрозу для людей всего мира представляют Гитлер и его режим. И сделал вывод, что, в случае войны с гитлеровской Германией, евреям нельзя оставаться на оккупированной немцами территории.

* * *
Первый раз мы пошли с отцом пить пиво, когда мне было примерно годика два. Точнее сказать не берусь, ибо этот случай мне известен только со слов отца, сам я его не заполнил. Но, как видно из дальнейшего, с одной стороны, я уже мог высказывать самостоятельные мысли, а не повторять за взрослыми... С другой стороны, слова, произносимые мною, еще не обрели достаточной четкости... Выходит, больше одного года, но меньше трех. Поэтому примем для определенности – два года.
Когда мы вернулись домой, я тут же доложил маме и бабушке:
- Папа пи пи!
Признаться, мне до сих пор стыдно за этот позорный поступок, но - что поделать? – он имел место! Одно только могу сказать в свое оправдание: отец тогда еще не успел сообщить мне одно из главных правил семейной жизни (он вообще сообщил мне его уже после того, как я женился). И правило это такое: жена должна знать все, абсолютно все. Кроме лишнего!
(Уверен, что все читатели поняли меня правильно, однако поясню: имеется в виду, что надо стараться поменьше расстраивать жену...)
Итак, придя домой, я тут же с порога выпалил:
 Папа пи пи!
Естественно, мама и бабушка удивились такому сообщению, но отец их успокоил:
- Иосиф хочет сказать, что папа пил пиво.
Отквитался отец со мной только через десять лет. Как-то летом в выходной день мы пошли с ним прогуливаться и спустились в погребок, где имелось свежее бочковое пиво. (В те времена у нас в городке было несколько подобных заведений, где имелось свежее бочковое пиво. Они назывались погребок, буфет, ресторан, хотя на вывеске было написано "столовая", и пивная.).
Спустились мы в погребок, и отец сказал:
- Я, пожалуй, закажу себе кружечку пива, а ты?
- И я тоже.
Папа принес две поллитровые кружки пива, и мы с ним не спеша выпили их.
После этого пошли дальше, зашли в буфет, и отец снова сказал:
- Я, пожалуй, закажу себе кружечку пива, а ты?
- И я тоже, - ответил я, и мы снова не спеша осушили свои кружки.
Мы вышли на улицу, и тут нам подвернулась столовая, которую – как уже знает читатель - у нас в городке гордо называли рестораном. Там тоже имелось свежее бочковое пиво...
Думаю, что при этом папа несомненно испытывал отцовскую гордость от того, что его сын настолько вырос, что может уже составить ему компанию за кружкой пива.
Когда мы вернулись домой, отец радостно сообщил маме:
- Иосиф пи пи!
Мама очень удивились и огорчилась этому, но папа успокоил ее:
- Иосиф пил пиво...
Этот "непедагогичный" рассказ о том, как мы с отцом ходили пить пиво, я решил поместить здесь по одной простой причине: у моего отца не было времени заниматься моим воспитанием. Между этими двумя походами за пивом он "успел" три раза сходить на войну: в 1939 участвовал в "польской кампамии", в 1941-1945 годах - участвовал в войне с немецким фашизмом, и в 1945 - в войне с Японией. Я храню память об этих пивных походах потому, что они были весьма редки.. Зато бабушка, мама, учителя, кружки при доме пионеров, комсомол, друзья, соседи - все они вносили свой вклад в мое воспитание и становление...

* * *
В 50-х годах в Советском Союзе началось освоение целины. Было распахано и засеяно огромное пространство целинных земель, в основном, в Казахстане и на Алтае. Нас, - мою будущую жену, моего двоюродного брата и меня, - в ту пору студентов, вместе с тысячами других студентов, посылали на уборку урожая в Казахстан.
Вот тогда-то папа и сказал мне, что первым целинником в стране был мой дед Айзик Иосифович Письменный, причем на 30 лет раньше организованной Хрущевым знаменитой эпопеи с освоением целинных земель.
Дело в том, что в царское время евреи не имели права владеть землей. Поэтому мой дед, живя и работая на земле, мог ее только арендовать. А он всю жизнь мечтал работать на своей, а не на арендованной земле. И советская власть ему предоставила такую возможность.
В 20-х годах ХХ-го века советским евреям разрешили распахать целину в Херсонской губернии на Украине. Вместе с другими единоверцами, мои дедушка и бабушка переселились из богатой урожаями Киевской губернии в Херсонскую. Для того, чтобы помочь своим родителям с переездом, папа продал свой велосипед, и на эти деньги купили двух лошадей.
После смерти бабушки, уже в 30-х годах, дедушка оставил свой участок земли в Херсонской губернии и вернулся к своим детям в Смелу.
На мой вопрос, почему дед не остался на земле, о которой всю жизнь мечтал, папа ответил уклончиво:
- Пришли молодые. Они хотели только командовать и не хотели работать.
Много лет спустя я сообразил: пришли молодые, согнали всех в колхоз и принялись командовать. Земля перестала принадлежать деду, она стала общей - колхозной, а без земли - своей земли - ему незачем было там оставаться.

* * *
Папа никогда не спрашивал меня, чем я занимаюсь на работе. Он понимал, что тем, кто работает в авиационной промышленности, об этом говорить не положено.
Обычно мы всей семьей, вместе с детьми приезжали в отпуск к родителям в Смелу. В конце 1960-х годов отец, как обычно, провожал нас на поезд, идущий в Москву.
Своих боевых медалей отец никогда не носил, но в станционном газетном киоске я увидел в продаже значок, на котором был изображен самолет Ту-144. Я купил этот значок и приколол его папе на грудь.
Отец скосил глаза на значок и спросил одними глазами:
- Ты имеешь к этому отношение?
Я ответил словами:
- Да, папа.
Отец гордо выпятил грудь и улыбнулся мне.

* * *
Иногда отец поражал меня тем, как из самых, казалось, незначительных фактов он делал идущие далеко вглубь выводы. Я бы сказал, выводы мирового масштаба.
В 50-х годах прошлого века процветала дружба СССР и Китайской народной республикой (КНР).
В песне того времени "Москва - Пекин" пелось:
"Русский с китайцем братья навек".
И вдруг, в очередной мой приезд в отпуск в Смелу, папа сказал мне:
- По-моему, отношения между СССР и КНР испортились.
- С чего ты так решил? - спрашиваю удивлено.
- Раньше повсюду были в продаже очень дешёвые и практичные летние китайские хлопчатобумажные брюки. Я каждую весну покупал себе пару китайских брюк, и носил их до самой осени. А в этом году они совершенно исчезли из продажи - нет их ни у нас в городе, ни в окрестных сёлах, ни в Черкассах, ни в соседних областях. Не иначе, как дружба наша с Китаем дала трещину.
Я посмеялся над папиными далеко идущими выводами - на основании такого незначительного факта, как отсутствие в продаже дешёвых китайских хлопчатобумажных брюк.
А ведь папа оказался прав. После того, как Н.С. Хрущов выступил с разоблачением культа личности Сталина, правящие партии коммунистов в СССР и КНР, а затем и сами страны поссорились.

* * *
Родители очень любили праздники, любили гостей, радовались, когда приезжал кто-нибудь из близких или дальних родственников. Даже в ту пору, когда наша семья испытывала материальные затруднения. В таких случаях мама ставила на стол все, что было съестного, а отец бежал к кому-нибудь из соседей, чтобы одолжить у них деньги для обязательной бутылки горилки.
В конце застолья папа любил петь украинские песни. Две, папины самые любимые песни, я помню до сих пор.
Одна грустная, "Йихав чумак" ("чумак" поется с ударением на "У"):

Йихав чумак, йихав чумак,
Упав та й лежыть.
Нихто в його не спытае,
Що в тебе болыть.

Ой, болять ручкы,
Ой, болять ножкы,
Болыть спына и голова...

Ой, зосталысь дома
Диткы маленьки,
Ненька старенька,
Жинка д молода...

Вторая веселая:

Як бы не мы
Тай не вы,
То мы тут бы не були.

То мы тут бы не були,
Горилочку б не пылы...

Собирайся рид увесь!
Щоб житочко родылось.
И житочко и овес...
Собирайся рид увесь!

Свою любовь к украинской песне папа передал и мне. Зная об этом, коллеги по работе подарили мне сборник чумацких песен. Там были не только по-настоящему чумацкие песни, но и такие, которые с большой натяжкой можно было отнести к чумацким. Например, казацкие, в которых слово "козак" было заменено словом "чумак". Но папиной песни там не было.
Я поделился этим наблюдением со своей дочкой Лидой.
- А ты не думаешь, что дедушка сам сочинил эту песню? Ведь писал же он изредка литературные произведения...
Я подумал и... согласился. Наверное, так и было. Ведь в судьбе грабаря и чумака было много общего - жизнь на чужбине, вдали от семьи. Возможно, в тот период, когда отец был грабарем, он и сочинил свою песню "Йихав чумак".