О моем отце. Глава 3. Артель имени Письменного

Только перед самой войной отец нашел себе приличную работу: и по душе, и в Смеле, как того желала мать. Он стал начальником лесного хозяйства Смелянского сахарного завода, то есть по сути ответственным за энергоснабжение завода, поскольку в то время основным источником энергии был лес.
Но во время войны завод был разрушен, и после демобилизации папа снова стал безработным. Во время войны, в армии отец вступил в коммунистическую партию, поэтому, вернувшись в Смелу, отец пошел становиться на партийный учет. А надобно сказать, что в те годы горкомы и райкомы партии занимались также и трудоустройством членов партии. В горкоме партии отцу предложили должность председателя пищевой артели имени Сталина, которую он к тому же должен был организовать. Папа согласился, и ему велели ехать в Киев, в областное управление, ведавшее всеми артелями Киевской области. Киев был тогда не только столицей Украины, но и центром нашей области.
В областном управлении папину кандидатуру немедленно одобрили, после чего отец вернулся из Киева с двумя коробочками - в одной лежала круглая резиновая печать артели, в другой - резиновый штамп артели. Обе коробочки умещались в кармане папиных брюк.
Кроме того, отцу выдали картонную папку с тесемками - в папке лежал "спущенный" артели план работы на год. Эта папка позволила городским шутникам говорить, что папина артель целиком умещается в небольшой папке, а саму артель именовать артелью имени Письменного.
Как я теперь понимаю, в условиях послевоенной разрухи, Сталин или кто-то из его ближайших соратников решили повторить Ленинский нэп (новую экономическую политику). Правда, в меньших масштабах, только на территории, побывавшей под немецкой оккупацией, и без лишнего шума в прессе. Но суть осталась та же - восстановить разрушенное войною хозяйство без государственных инвестиций.
(Один из моих читателей недавно поправил меня: оказывается, такие артели создавались также и в местности, которая не находилась под вражеской оккупацией. У меня нет причин не соглашаться с ним.)
Об этом мало кто сейчас знает. Тех, кто подымал разрушенное хозяйство, уже нет в живых. Но я помню, как это происходило, ибо рождение и первые шаги пищевой артели имени Сталина происходили на моих глазах. Первые собрания артели происходили у нас дома, вокруг стола, где я, третьеклассник, в это время делал свои уроки.
Никакого финансирования артелей областным управлением даже на этапе их создания не предусматривалось. Артели должны были работать по принципу самоокупаемости и приносить немедленный доход государству.
Как же могли артели создаваться и функционировать без финансирования? А очень просто - за счет паевых. Каждый член артели, вступая в нее, вносил свой пай. Потом, когда члены артели делили между собой годовую прибыль, то каждому начислялась зарплата из двух составляющих: одна часть была пропорциональна его трудодням, вторая часть - пропорциональна тому паю, который он внес в артель. Например, конюх Семен вступил в артель со своей лошадью и телегой. Таким образом, у артели появился свой транспорт. Лошадь и телега стали принадлежать артели, но они были оценены в деньгах, и Семен обладал внушительным - по сравнению с другими - паем.

* * *
Итак, по возвращению отца из Киева с двумя коробочками и картонной папкой, в городке стало известно, что Письменный создает артель и набирает туда всех желающих. Представьте себе, послевоенный, частично разрушенный городок, в котором полно безработных - вдов, стариков и инвалидов. И стали они приходить к отцу в поисках работы.
Приковылял на костылях одноногий инвалид войны Ланда, да не один, а с сыном и племяником, тоже безработными, тоже участниками войны, и предложили они создать конфетный цех - выпускать сладкие карамели. А в качестве помещения для цеха можно использовать одну из комнат в их доме.
Глухой старик, которого отец всегда называл уважительно механик Музыченко, вступил в артель с мельничным оборудованием (о нем я расскажу чуть позже).
А первым материальным взносом в создание артели был сатуратор для газирования воды. С ним вступил в артель папин довоенный приятель Симха Брусиловский. Из под каких обломков он его вытащил, остается только гадать. Но факт остается фактом - сатуратор работал, и члены артели по предложению Симхи решили создавать цех по производству газированных вод.
Для производства газированных вод, как пояснил отцу Симха, требовалась эссенция, а достать эссенцию можно только в Киеве на рынке, да и то - за наличные деньги. Там ее продают, но надо быть осторожным, ибо могут и обмануть - вместо эссенции подсунуть крашенную воду. Договорились, что при ближайшей поездке в Киев отец пойдет на рынок и купит на пробу за свои деньги бутылку эссенции.
Поехал папа в Киев, ходит по рынку - видит целый ряд торговцев этой самой эссенцией, а как узнать, у кого настоящая эссенция, а у кого подделка, понятия не имеет. Наконец, один из торговцев показался папе симпатичным, папа и спрашивает у него: - "Хорошая у тебя эссенция?" А продавец поднял большой палец вверх и отвечает: - "Горит!" И тут отцу все стало ясно - если горит, значит в ней высок процент спирта, значит, она не разбавлена водой!
(С тех пор у нас в семье, когда мы хотели сказать, что вещь качественная, мы говорили одно слово: "Горит!")
Когда у артели появились первые мизерные деньги от продажи газированной воды и от вступительных взносов членов артели, тут же был организован колбасный цех, работники которого стали закупать у колхозников скот, резать его и изготавливать из мяса колбасу. Колбасный цех не имел специального помещения - вся работа, включая копчение колбасы, на первых порах выполнялась в большом сарае и даже во дворе работников этого цеха.
Однажды отцу сказали, что механик Музыченко знает, где лежат жернова от старой мельницы. Он же берется перебрать электромотор и изготовить ременную передачу к жерновам. А в качестве помещения для мельницы Музыченко уже присмотрел чей-то сарай. Папа немедленно встретился и переговорил со стариком Музыченко, и уже на следующий день позвал меня посмотреть, как будут грузить жернова, электромотор и детали ременной передачи на телегу Семена. В погрузке, доставке и разгрузке в качестве грузчиков были задействованы все работники артели мужского пола. А еще через пару недель из окрестных сел стали привозить зерно для помола. За помол взимали плату зерном, и у артели появилась своя мука.
Немедленно была создана пекарня, где выпекались маленькие булочки - и это в то время, как хлеб отпускался только по карточкам. Булочки эти, также, как карамели, колбаса и бутылки с лимонадом продавались на местном рынке через сеть торговых точек - лотков, в которых работали продавщицами вдовы погибших воинов.
Двух лоточниц я хорошо знал. Одной из них была сестра моей мамы - тетя Лена, вдова с тремя маленькими детьми, которым в 1946 году исполнилось 6, 8 и 10 лет. Муж тети Лены, дядя Шура, погиб на войне. Второй лоточницей была тетя Маня Чернобыльская, тоже вдова с тремя детьми; ее муж, довоенный друг моего папы, тоже не вернулся с войны.

* * *
Один случай на рынке я видел своими глазами и запомнил на всю свою жизнь.
... Сидит на рынке тетя Лена. На ней белый передник, надетый поверх обычной одежды. (В белых передниках работали все артельские лоточницы.) На прилавке перед нею - весы, нож и продукция артели: конфеты, колбаса, лимонад. Перед тетей Леной стоит покупатель. Он заказал двести грамм колбасы. Тетя Лена берет нож и отрезает кусок колбасы. Она режет колбасную палку не перпендикулярно оси, а под углом, так, чтобы в сечении получился эллипс. Такой разрез считается более красивым, чем разрез, дающий в сечении круг. Кроме того, он создает иллюзию большей величины отрезанного куска.
И тут, еще до взвешивания, покупатель начинает возмущаться. Сначала продавщица не понимает, чем он недоволен. Покупатель объясняет ей, что при косом срезе края колбасы быстрее засыхают - и в результате он получит для еды меньше колбасы, чем при прямом срезе.
Тетя Лена ничего не говорит в ответ.
Она молча сидит и плачет, и ее слезы капают на прилавок...
Она молча сидит, и ее слезы капают на прилавок...
И слезы капают на прилавок...
Kапают, капают...
... И покупатель перестает возмущаться.

* * *
Пройдет около шестидесяти лет, и в лесу между Иерусалимом и Тель-Авивом встретятся выходцы из Черкасской области. Будет там и моя старшая сестра. К ней подойдет немолодой мужчина и скажет, что благодаря созданной папой артели многим, в том числе и их семье, удалось выжить в голодные послевоенные годы. Это будет младший сын тети Мани Илья Чернобыльский.
Для моей старшей сестры это будет приятной неожиданностью, она ничего об этом не знала. И не удивительно, она в это время училась в Харькове в институте. Зато хорошо об этом помнил я, мне было около десяти лет, и все события разворачивались у нас в доме - конторы своей артель не имела. A брать за аренду помещения, или хотя бы платить маме, как уборщице, за мытье полов перед приходом и после ухода членов артели - даже этого отец не позволял себе. Артель была папиным детищем, его ребенком. Ей было подчинено все.
К концу 1947 года, меньше, чем за два года своего существования, артель имела свою мельницу, маслобойку, маленькую пекарню, колбасный и кондитерский цеха, цех газированной воды и сеть торговых точек в городке. Портреты отца и нескольких членов артели висели на городской доске почета.

* * *
15 декабря 1947 года в СССР была отменена карточная система (до этого население покупало хлеб по карточкам в соответствии с нормами для разных слоев населения) и объявлено о проведении денежной реформы. Деньги обменивались из расчета: 1 рубль новых денег в обмен на 10 рублей старыми деньгами наличными. Для тех же, кто хранил свои деньги в государственных сберегательных кассах, обмен денег (до определенной суммы) должен был вестись один к одному.
Слухи о предстоящей отмене хлебных карточек и денежной реформе ходили давно, но никто не знал условий обмена, и поэтому муссировались самые различные варианты, вплоть до таких: обменивать будут только наличные деньги. Поэтому многие даже снимали свои деньги со сберкнижек (у кого таковые были).
Я уже писал о том, что артели создавались без государственного финансирования. Поэтому они могли существовать исключительно за счет паевых взносов членов артели. Каким же образом поддерживалось наличие этих паевых? Очень просто: отец уговаривал членов артели хотя бы малую часть их зарплаты оставлять на счету артели, а потом, в конце года, когда члены артели будут делить прибыль за год, они смогут получить дополнительное вознаграждение, пропорциональное паю, внесенному ими в артель.
Вечером, когда передавали по радио сообщение о денежной реформе, у нас на квартире собралось человек десять членов артели. Выслушав это сообщение, многие из них тут же высказали отцу свои претензии: если бы мы хранили деньги в государственных сберегательных кассах, то могли бы теперь обменять их один к одному. А так как мы поверили твоим уговорам и держали их в твоей артели в качестве паевых, то теперь неизвестно, каким образом мы сможем их обменять. Мы считаем, что ты должен обменять их один к одному.
Отец стал успокаивать их: артель не частная лавочка, а колективное объединение. Он не знает еще, какое будет разъяснение относительно паевых, находящихся на счету артели, но думает, что их тоже будут обменивать один к одному. Во всяком случае, он будет этого добиваться.
Члены артели разошлись по домам успокоенными.
Это было вечером, а уже на следующее утро в местной газете был напечатан фельетон о том, что Письменный присвоил себе функции государственного банка и обменивает своим дружкам деньги в неограниченных количествах один к одному.
К тому же ночью в городе сменилась местная власть. Были привезены из других городов и первый секретарь горкома партии, и председатель горисполкома.
Новые люди в городском руководстве, ничего не знавшие о том, на какие средства создавалась и существовала артель, по следам фельетона тут же исключили отца из партии и отдали под суд.
(Операция по замене местных органов власти во всех областях Украины была хорошо продумана и блестяще проведена. Многие из снятых с работы, например, наш сосед - председатель Смелянского горсовета Сичевой А.С., до конца своих дней не понимали, почему их внезапно и ни за что поснимали с работы.
Совершенно случайно, уже во времена Горбачева, я узнал, почему с ними так поступили, от своего начальника бригады Молчанова Э.С., мать которого была в то время заместителем председателя Львовского горсовета. Мы были с Эдуардом Семеновичем во  Львове на экскурсии и вот что он мне рассказал.
Оказывается, перед проведением денежной реформы, все руководители на местах получили секретные пакеты, которые должны были хранить в сейфах и вскрыть только по особому распоряжению. В пакетах, как потом выяснилось, были указаны условия проведения денежной реформы: деньги на сберегательных книжках до определенной суммы будут обмениваться один к одному.
15 декабря 1947 года, всех, кто получил секретные пакеты, упреждающим ударом  сняли с работы, а уже затем стали с ними разбираться. Тех, кто после получения пакета, положил деньги на сберегательные книжки, отдали под суд. Те же, кто не положил деньги на сберегательные книжки, просто оказались перед необходимостью искать новую работу: лес рубят - щепки летят.)

* * *
Вы, наверное, заметили, что постановление о денежной реформе передавали по радио вечером, а фельетон об отце появился в местной газете уже на следующее утро. Такое могло быть только в одном случае, впрочем, типичном для того времени: среди тех членов артели, которые слушали радио у нас на квартире, был стукач. Выйдя от нас, он сразу же побежал доносить.
В свое время отец принял на работу известного в городе стукача.
- Лева! Как ты мог взять к себе этого мусора? - возмутилась мама.
- Ты же знаешь, что какого-то мусора - не этого, так другого! - мне все равно пришлют. А этот все-таки лучше.
- Чем лучше?
- Тем, что о нем я уже заранее знаю, что он мусор. А кроме того, у него жена и ребенок, и они тоже хотят кушать.
Когда папу сняли с работы по ложному навету, они с мамой были уверены, что это работа именно этого стукача.
Сейчас у меня появилось сомнение в этом. Я почти уверен, что был в артели еще один стукач, о котором папа и не догадывался. Он вместе с другими приходил к нам в дом, тихо сидел, никогда не возражал и вместе с другими тихо уходил от нас. Шила в мешке не утаишь - о том, кто возвел поклеп на моего отца, мне проболтался спустя почти 60 лет, сам того не ведая, во время встречи черкасского землячества в лесу под Иерусалимом племянник того, второго стукача. (Я не называю фамилии этого стукача и не привожу своих соображений о нем по одной только причине: его уже нет в живых, а значит он лишен возможности защищаться и опровергнуть меня, если я ошибаюсь.)

* * *
Через пару месяцев состоялся суд, на котором отец был оправдан. По тем временам это было событием, из ряда вон выходящим. Если человека судят, значит, уже виновен. Существовало мнение: "У нас невинного судить не будут".
Поэтому членов Коммунистической партии (а других не было) еще до суда из нее исключали. Чтобы пятно не ложилось на партию. Отец не был исключением - его тоже еще до суда исключили из партии.
После оправдательного приговора у папы началась эпопея с попытками восстановиться в партии. Первым делом он пошел в горком партии.
- Весьма сожалеем, - сказали ему там, - но ничем помочь не можем: ваше дело уже отправлено в область.
И стал папа писать просьбы о восстановлении в партии - сначала в обком - в Черкассы, потом в ЦК Украины - в Киев, и наконец в Москву. Каждый раз по несколько месяцев ждал вызова в соответствующую инстанцию, получал долгожданный вызов, уезжал с надеждой и - возвращался домой.
И везде повторялось одно и то же. Зачитывалось его заявление. Потом кто-то из членов комиссии говорил:
- Но ведь там же все ваши (что в переводе с партийного означало: но ведь там же все евреи.)
Отец не подбирал в артель только евреев, были в ней и русские, и украинцы. Национальный состав артели отражал национальный состав города Смела в конце 40-х годов ХХ-го столетия. Так же, как национальный состав моей школы, моего класса. Можно было поспорить с членами комиссии, все или только часть были "нашими", но отец видел бессмысленность такого спора.
После этого отцу говорили:
- Поезжайте домой, о решении вас известят.
И когда приходило решение, оно всегда было отрицательным.
Сейчас я думаю, что отцу еще здорово повезло, что его дело в суде было уголовным, а не политическим. Будь оно политическим, неизвестно еще как сложилась бы дальнейшая судьба моего отца. Но политические кампании организовывал сам великий вождь. А тот в это время разворачивал борьбу с космополитами, а не с председателями мелких артелей.

* * *
Отец не только не подбирал работников в артель по национальному признаку, он также не подбирал работников в артель по социальному или какому-то другому признаку. Однажды он принял на работу сухонького старичка, у которого обращала на себя внимание особая подтянутость и четкость. Когда старичек вышел из комнаты, папа спросил меня:
- Ты догадался, кем он был раньше?
- Нет. А кем?
- Только никому не болтай об этом: он был царским офицером.
- Он тебе это сказал?
- Нет, я сам догадался.
- Каким образом?
- Когда я ему поручил работу, он щелкнул каблуками и сказал: - "Рад стараться!"
- Папа! Как ты мог принять на работу врага! - воскликнул я.
- Во-первых, он давно уже никакой не враг. Может быть, когда-то он и был врагом, но сейчас он просто человек, который хочет заработать себе и своей старой жене на жизнь. А во-вторых, никто не давал мне - лично мне! - права наказывать людей за их прошлое.

* * *
Когда отец еще находился под следствием, по указанию сверху его уже сняли с работы и на его место прислали другого человека, ранее не имевшего никакого отношения к артели, а члены артели, как положено, выбрали того человека своим председателем. Это был типичный номенклатурный работник из числа тех, кого горком партии постоянно переставлял с места на место.
На первых порах отец оставался заместителем председателя артели и мог бы оказывать существенную помощь новому председателю, если бы тот был умным человеком. Но новый председатель стал выживать отца, причем самым примитивным способом: он отменял все папины распоряжения и заменял своими, прямо противоположными. Конечно, артели это не шло на пользу, и папа добровольно покинул артель.
Больше всего отец переживал, что его детище, артель, попала в неумелые руки упрямого и самоуверенного человека. Именно тогда, находясь в весьма удрученном состоянии, папа рассказал мне одну быль из довоенного прошлого своего преемника.
- Послали его перед войной председателем в один колхоз. Как раз перед посевной. Провели митинг, выехали в поле, а к работе не приступают.
- В чем дело? - спрашивает председатель у своих колхозников. - Почему не начинаем?
- Штельвагу забыли, - отвечают колхозники.
- Ничего, - говорит новый председатель. - Сегодня посеем жито, а штельвагу завтра.
Штельвага по украински означает вага, противовес, она была одним из узлов сеялки. Посеять штельвагу - значит потерять ее.
- Вот такой специалист сейчас и командует артелью, - заключил свой рассказ отец.

* * *
Когда папа ушел из созданной им артели, с самой лучшей стороны показал себя Щетинин, председатель другой городской артели – механической, с которой папина артель постоянно соревновалась. Он пригласил отца к себе в артель своим заместителем. Папа с радостью согласился, но очень быстро обнаружил, что он там, просто говоря, не нужен.
Механизм артели у Щетинина был четко отлажен, со всеми вопросами Щетинин умело справлялся сам. Занимать должность и не приносить пользу - отец не мог. И, поблагодарив Щетинина за поддержку в трудную минуту, отец ушел на низко оплачиваемую работу экспедитора на железной дороге.
* * *
Именно в этот период, во время летних школьных каникул папа взял меня с собой в Киев. Днем мы с ним вдвоем ходили по его работе по городу, а вечерами и в воскресенье ходили на футбол, в цирк, в музеи.
Запомнилось, что в цирке папе больше всего понравились лилипуты. И не просто лилипуты, а исполняемый ими еврейский танец "Фрейлехс". Папа любил изредка напоминать мне некоторые движения этого танца. И радовался, что я тоже помнил эти движения.
Только спустя много лет я понял, что после убийства Михоэлса, после уничтожения Еврейского Антифашистского Комитета, в период борьбы с безродными космополитами, цирк был единственным местом, где еще можно было увидеть еврейский танец.
И папа хотел, чтобы я не только увидел, но и запомнил этот танец.