Малыш окончил поиски отсутствующего смысла

концентрат моего романа 2004-2008

 Москва утомилась. Усталость сигналит в пробках, кричит из окон закипевших машин, перебегает на красный, плюется на тротуар, забив подземные тоннели, ревет дуэтом с отъезжающими поездами, толкается, курит, поглощается многоносой толпой, ворчит и врёт в мобильник… В городском контексте проступил восьмой час пятничного вечера.
Закат на «Чистых прудах» ощущался в тот день особенно тонко, отдавал пивом, пылью и табаком, смешанным с дорогим парфюмом. Наинелепейшая личность легко вписывалась в сей пейзаж, органично его дополняя. По бульвару, как прежде, гуляли парами, щеголяли модами, короче, досужничали. Нетрезвая молодежь играла на гитарах, поглощала, порывалась купаться; представители старшего поколения шарили по урнам, выуживая бутылки. Здесь, на уцелевшем островке романтики сквозь шум города до ушей одной особо чувственной натуры донесся шепот зеленой листвы:
- Скажите, что слышно? Дождь будет?
- Тише, тише! Будет!
- Скоро?
- Ночью! Ждите!
И подумала: «Глюкнуло-т как! Пить надо меньше!»
На белых офисных подоконниках таяли отзвуки солнца. Еще недавно сан-зайцы пытались раззадорить создающих эффект бурной деятельности работяг, но ничто не властно отвлечь от бизнеса, кроме обеденного перерыва и последней минуты рабочего дня.
  Офисов у «Чистых» - что гнезд ласточкиных на горе. Ежеутренне разнокалиберные сотрудники выстаивают на подступах к конторам автоочереди, чертыхаясь, сверяют время; потом, упакованные в беловоротничковые пиджаки, затянув потуже галстуки, карабкаются по реальным и эфемерно-карьерным лестницам, а кто решает ускорить процесс – работает локтями у лифта. Наверх!
- Люди - высоко, в небе, легки и свободны. – Не унимались разглагольствующие листья.
- Вольны в делах и поступках.
- Порывают связи, любят свободу.
- А нам не дано все бросить!
- Ждите осень! Сорвемся, подхваченные ветром, взлетим высоко!
- Швырнет под колеса, сметет метлой дворник, сгнием иль сожгут…
- Нет же! Нас соберут в чудесный гербарий!
- Теперь не то…
«С ума схожу! - Чувственная натура, бросив в непонятках друзей, рванула к метро. - Перезрелые офис-барышни энд офис-юноши… Восьмиклассницы, студенты всех музыкальных направлений… Пестрые банки-бутылки-палатки…Чур меня!»

- Юбка клёвая, вон, зеленая на этой, с книгой! – Девушка-гот чернее самой черноты пинала локтем сидящую рядом подругу. Тусовавшиеся на бульваре ведьмочки оглядели проходящую. Юбка на ней переливалась солнечными изумрудами, шуршала листвой, горела в весеннем зное. Практически все реагировали на рыжеволосую, в темных очках, девушку: одни обращали внимание на одежду, другие - на причудливую фиолетовую книгу в ее руках. Некоторые, увидев призрачную незнакомку, долго и озадаченно вспоминали, кто она, как будто знали...
Целый день город варился. Температура мозгокипения +29 С. Наперекор реальности в новостях упорно прогнозили дождь. Доверчивое население до ночи таскало в сумках зонтики, ни разу не открыв, материлось в адрес синоптиков. И потеряли б мы веру даже в это призрачное предсказательство. Если бы в 20-45 резко не похолодало, не налетел ветер... Миллионы капель вмиг свалились гуляющим (большинство из которых новости принципиально не смотрели и зонты не перемещали) на головы, раскидывая их по домам, клубам, остановкам, сгоняя под землю.
Отсканированное сотней глаз девичье отражение скользнуло по водной глади, просочилось сквозь толпу, слегка задев взглядом и снисходительной улыбкой разлетающихся красавиц, заструилось мимо потенциального офисного здания, стекло по улице и, нырнув в арку, скрылось за кодовым замком.

 Дождь - это были слезы мои, слезы – дождь. Я весна, я спешила на встречу к нему.

Книга пахнет свежестью весны и типографской краской. Под обложкой текст нашего романа, в который мне больше нечего добавить. Последняя ночь начала паранойи, пара то ли ничего, то ли страшного настолько, что не к ночи будь помянут, все о нем и об одном. Надо просто прекратить, но нет сил, слаба к себе - и себя я потеряла. Жаль, что больше меня нет.
 Мысль о нем призрачно прозрачна до тошноты от безысходности. Иного не дано. Начинается ночь, где все фиолетово.
Сартра что ли почитать?
Я не могу причинить ей боль, в чем-либо обвинять, ведь ее история началась раньше, и он сам говорит, что её Любил. Мне такого не говорилось никогда. Здесь глупо что-то доказывать. Глупо? Подруги в один голос орут: глупо отдавать его, не устраивать сцен - равносильно признанию себя аутсайдером в этой глупой игре. Я не могу. Даже оказавшись в ее среде обитания, не могу оставлять следы, потому что... Что? Ему отэтого будет плохо. Она будет орать, истерить, и Ему будет - а я его люблю. Да и что я реально могу сделать со взрослым человеком, с его чувствами против его воли?
Возможно, только одно: уйти.
Навсегда.
 

 Мы года три собирались публиковать эту историю, он даже что-то нарисовал в качестве иллюстраций, я целенаправленно устроилась работать в издательство, параллельно сочиняла сюжет, долго выписывала, пытаясь понять, а нужны ли тут наши имена. На именах собственно художественная литература и сдохла. Начался нон-фикшн, в связи с чем появилось столько препятствий, противоречий, вкраплений и выдергиваний, что кирдык первоначальному варианту. Как можно писать текст, где вся ты, весь он, твоя соперница и вот оно... Как писать роман, где время скомкано в тугой многоцветный пластилин, но если пристально всматриваться, различишь паутинки событий, может даже вспомнишь, о чем и о нем были слова, для чего и для него поступки, почему выросли именно эти странные события и шизариум вместо головы?
Но я не могу понять, даже перечитав тысячу раз пропечатанное прошлое, что с собой-то теперь делать? Ситуации какие разыгрывать, при том во мне кишит постоянная параношизомания, некая 27-летняя тетка с малым ребенком, который даже не от него, стала идефиксом и мерещится даже в лице куклы Барби, и чем больше пытаешься предположить, как бы она реально поступила, сказала, подумала, и предполагаешь, какие у них там отношения, и что он планирует относительно нее... И хули я в этом раскладе вообще делаю?! - тем больше скатываюсь в мир своих иллюзий, разыгрываю спектакль в голове, для себя, представляю, как да что. А писать-то обо всем этом как?!
Да вот как-то так... По кусочку от себя отколупнешь - и в файл. И сохраняешь, в качестве воспоминаний, не важно, реальных, нет - сейв в сейф.



Та же квартира в центре Москвы. Зима в ожидании весны. Число не сохранилось, около часа ночи. Села на бортик огромной, как в порно показывают, кровати с красным одеялом и кучей подушек. Вот, изучаем чужую спальню.
Она изучала, моя героиня. Мы с ней тезки и похожи, как близнецы, и ей тоже очень трудно здесь находиться. Здесь душно до истерики, в голове автоматически включается «ГрОб» «Моя оборона». Всегда здесь лишь эта песня поначалу. Протяжный напев про траурный мячик и солнечных зайчиков… Ушедшая юность, ошметки мечты. Розовая романтика, потемнев ночью, стала фиолетовой.
Потом стал включаться истеричный транс и утаскивающее в ночную бездну этно в электронной обработке. Смешавшись с коксовой эйфорией в носу и мозгу, оно рождало совсем другую историю, приведшую к концу...
Сейчас этого еще не было, мы просто любили или претворялись.

- Малыш, тебе здесь плохо? Может, гостиницу снимем? - Андрей стянул ботинки, один за другим выбросил в коридор. Грохнуло на весь дом.
- Нет, все нормально.
Очевидное вранье.
- Я в душ, сейчас вернусь.
И никого. Остался телевизор, а из-за стены пробивается шум воды. Упала в красное, чужое, закрыв глаза.
Больно и хочется. Сочетание, к которому не удается привыкнуть. Садо и мазо - в душе и физически. Как можно не хотеть его потрясающее тело? Его глаза, когда хочет он? Сбрасываешь себя, принципы, себялюбие, сдираешь с кожей, оставляя одно теплящееся облачко, даже без штанов, и идешь к нему, отдаешься, обожаешь его, целуешь, до дрожи в центре своего измученного тела, вырываешь мысли, чтоб не морочиться, не думать, не думать, не вспоминать о... Не чувствовать ничего.

Потоки воды вокруг, капельки на его загорелой коже. Желание подстегивает. Она бесшумно приоткрыла дверь в ванну. Увидела. Он стоял к ней спиной. Венки воды оплели смуглое тело, распущенные золотые волосы струились до лопаток. Услышав, он обернулся. Она испугалась – и как всегда улыбка с вопросом: "Я тут с краешку… Можно?"

- Малыш, ну ты чего? Давай, заползай ко мне!
 
 Он забрал к себе, прижал, ласкал как считал нужным и приятным, а она, гладя его капающие на кафель волосы и розовеющие тонко очерченные скулы, утопая в синеве глаз, соглашалась и принимала все его действия. Ей тоже очень хотелось, но не секса в обычном мужском понимании.
Его секс был приключением, каждый раз что-то новое, иначе скучно и незачем тратиться. Ей же нужно было единение, слияние, абсолют - чтобы он вошел в нее так глубоко, что стал с ней единым целым.
А он видел в сексе приключение, встряску, адреналин и красоту - как художник. Она всегда соглашалась на его эксперименты, на все его безумнейшие идеи, подчас опасные для жизни. Она резала кожу, потому что это было на нервах и красиво капала кровь, дышала белым воздухом. потому что он взрывал привычный мир и делал их иными. Она готова была на всё ради того, чтобы ему понравилось и запомнилось. Его счастье становилось счастьем для нее. И он хотел ее снова. Их секс был единственным обоим известным способом – когда каждый получал свое и ни капли не ущемляя желаний другого.

Что-то страшное было в этом обнажении. Когда сегодня - как в последний раз, до слез и бессилия. Она лежала на кровати, думала ни о чем, таяла, умирала, а он посчитал, что она просто устала. Было как обычно темно. Он не видел слез.
Она знала заранее, как это будет. Сначала радость, драйв, предвкушение, бурная встряска оргазма, а на смену – апатия от понимания того, что все кончилось. И надо уходить – и уходишь, хотя хотела остаться, одеваешь кожу, одежду, принципы, нормы и мораль, уродливые бусы комплексов, вечных сомнений, сравнений с другой его женщиной. И улыбаешься. И все ты понимаешь, даже то, что так надо – надо ему. Хотя есть еще вера, что скоро Рите скоро эта псевдо-семья надоест и она уедет, освободит квартиру, можно будет жить с ним, и когда-нибудь.., и светлое будущее изо дня в другой светлеет на горизонте.
Есть к чему стремиться.
Хотя он по-прежднему не хотел детей.


Нежно погладила тающее любимое тело, коснулась губами висков. Шепотом, близ мочки ушка: «Лапка, я тебя обожаю!!!». Он улыбнулся, чмокнул в носик.
- Кофе хочешь?
Спустя пять минут на деревянном кухонном столе обосновались две дымящиеся кофе кружки. Маленькими глотками смотрела на своего обожаемого художника. Но он не смотрел. Плохо выгляжу? Устал? Что?
- Можно попросить тебя об одолжении? – прервал он молчание.
Непонимающе улыбнулась. Не то предчувствие, не то недоверие тихонько постучалось в сознание
- Ты у меня умная девочка и поймешь. Есть люди, которым я многим обязан, которые заслуживают того, чтобы им помочь. Я не могу отказать, и не хочу. В общем, у Риты здесь дела, и ей негде остановиться. Я разрешил ей жить тут.
- Есть люди, которым нужен ты, и которые нужны тебе. Жаль, что я под описание не подхожу! - Улыбка была до жути неуместной, но забыла ее убрать. Сквозь рассеивающийся шок дожала: - И когда она возвращается?
- Уже в Москве. Не хотел говорить, но ты приехала… В общем, сейчас она в клубе с подругами, вернется утром. Прости, я рассказал это к тому, что остаться у меня не получится.

Старалась не думать. Выдирать надо все и сразу, а по кусочкам – нет хватит сил.
Это была какая-то другая девочка, это не я. Не знаю, почему ее тоже звали Настей.

Как вскочила, как, одеваясь на ходу, крикнула: «Не провожай!» бежала к лифту - не осознала. Человек, еще недавно бывший самым важным на свете, боле не имел право ни на ее чувства, ни на слезы и обиду. Хлопок тяжелой двери подтвердил: назад пути нет. На улицу, по холоду, смазывая тушь, отшвыривая налипающие на щеки пряди волос, из арки - прочь. Его последнее «ты куда?!» пульсировало и трепыхалось. Некуда бежать! Вообще некуда!
Поняв, она остановилась, удивленно кутаясь в шубу. Холода не ощущалось. Некуда. Ступор. Выдержавший паузу мозг вновь функционировал - в «безопасном» режиме. Похоже, порывался думать. Нет, думать нельзя, а то опять начнется.
  Под аккомпанемент разгорающегося мыслительного процесса зашевелилось тело. Её Я почувствовала несанкционированное па в секунду, когда правая нога уже поднялась. Ступня вдалась в мягкую землю, ощутив принимающую поверхность, прозвала за собой левую. Поближе, оформляя шаг.
Новость разбила личность девушки натрое: Я, мозг и тело. Тело спешило убраться, мозг пытался понять, а Я тупо созерцала. Шаги посыпались как перезрелые яблоки. Семьдесят три в минуту.
Ее Я - женского рода - видела происходящее словно со стороны. Ее выкидывали из жизни, а теперь и из тела. Нафиг вас таких хороших!..
Уклоняясь от удара мыслей, тело сорвалось, рассыпая по улице шаги. Скорость печати перевалила за сто. Мозг высчитывал соотношение тела с покоящимися объектами, с поверхностью земли и подтверждал: ну да, бежим. К ногам к тому моменту подключились руки, выделывая нелепые махи, и еще много всяких мышц заработало, побежало синхронно – кто из любопытства, кто за компанию.
Все они наивно думали, что бегут. И лишь Я со стороны видела, что не тело несется вперед, а перед – на тело. Мы все искали метро, только не там. Вместо метро Я видела приближающийся дом, приоткрытый беззубый рот, давно не чищенную пасть подъезда, мелкие слепые глазки погасших окон, угрюмые стены. Еще Я видела темноту улицы, пустынную дорогу, тотальное отсутствие машин и людей, видела сгибаемые неведомой силой деревья, летящий мусор. Но больше всего вдохновляло зрелище приближающейся стены: «Скорей бы врезаться и оборвать...»
 В последнюю секунду тело сломало предположенную траекторию. Преграда осталась слева.
Тут Я заметила второе препятствие, более очевидное, яркое и наглое. Оно материализовалось из хаоса ночи в кроваво-глянцевый автомобиль иностранного производства. Скорости тела и иномарки сокращались. В «нуле» объекты совпали, уставившись друг на друга. Оба заулыбались: тело – непонимающе, авто – интригующе, всей передней левой дверью, обнажая внутренности, руль, панель управления. И симпатичного водителя.
- Vas pot-vesti?
Пока мозг анализировал целесообразность приостановления печати и подбирал ответ, тело склонилось к улыбающемуся незнакомцу. По нетерпеливым перемещениям веса с правой стопы на левую было видно, что оно устало. Наконец мозг выдал вердикт: предложение принять. Обрадованное тело переместилось к пассажирскому месту.
Щелк – дверь открылась.
Щелк – захлопнулась, поглотив.
Щелк – маленькие кнопочки у стекол втянулись в дверной пластик.
Теперь Я и улыбающееся за стеклом красной тачки тело соединились. А очумевший мозг ушел на перекур.

 «Никогда не понимала людей, пытающихся спиртным заглушить проблемы. Пить хорошо, когда собираешься расслабиться, а не топиться в депрессухе. Значит, сегодня не пьем».
«Будучи (хотя редко) человеком здравомыслящим, допускаю мысль о том, что он может послать меня без объяснения причин. Энитайм. Число – сегодняшнее. Подпись – личная».
«Послать» было мысленно обведено раз 40 и постепенно превращено в длинное черное пятно.
«Все мною написанное предлагаю обозначить термином «критический реализм» («критический» через секунду переправилось в «кретинический», а реализм обрел приставку «около»). Учитывая отсутствие термина «кретинический околореализм» в современном литературоведении, предлагаю называть меня первооткрывателем и теоретиком, а равно – и практиком данного лит.метода».
«Называющий данное произведение автобиографичным подтверждает свой статус индивида, выпавшего из реальности и переставшего позиционировать себя как человека нормального. Потому что лишь автор сего текста может знать, что в нем «авто», а что «био».
Весь этот бред лез Насте в голову во время молчаливой поездки в никуда. Визави за рулем улыбался, поглядывая на нее, и кивал в такт музыки. Ей говорить не хотелось вообще.
Тем неожиданнее его хрипловатое «Стоп» садануло по ушам. Авто резко тормознуло и вырулило к кричащему огнями клубу. На входе парень сунул «вери импотант» клубную карту, и, не дав охраннику опомниться, протолкнулся через турникет.
- Что за вечеринка? Вместо ответа в мозг ударила трансмузыка. Губы собеседника выписали нечто похожее на «блуд» (или «кровь» на инглише). Девушка понимающе кивнула и забила на идею выяснить. Ей же теперь все по барабану, привыкать надо. Парень сел за столик, махнул бармену, тот быстренько принес поднос с десятью разноцветными флакончиками.
- Дринк? – он пододвинул ей голубой и черный. Сам откупорил красный и залпом опорожнил.
- Это вкусно?
- Дринк!
Настя повторила манипуляции немногословного собеседника. Теплая сладковатая масса черного показалась смутно похожей на кофе. Голубое притворилось ледяной водой с привонью рыбы.
- Фу, дрянь какая! Дай запить! – Она схватила зеленый пузырек. Что-то мятное. Обволакивающее. Явно крепкое. Откинулась на спинку и, наконец, огляделась. Вокруг двигались, говорили, орали, танцевали. Много пили, такие же странные цветные пузырьки мелькали, носимые на подносах, вскрываемые за столами, на танцполе. Вспышки стробоскопа раскалывали пространство, высвечивая экстравагантных персонажей. Настю поразили странные девушки с черными пятнами вместо глаз. Гротескная подводка делала их похожими на оживших мертвецов. Не меньше удивления вызывали субтильные юноши, движения коих были неспешны и до странности гармоничны. Улыбались все, даже те, кто валился с ног. Сплошной смайл, переходящий в гриис. Сосед по столику вписывался в антураж идеально; она, кстати, тоже. После пережитого, заплаканное лицо приобрело гламурную припухлость, красноватые глаза резко выделялись на бледном лице. Красавица! Она зло хлопнула крышкой пудреницы и покусилась на четвертый пузырек. В голове стучали молоточки трансовых миксов. Малиновый дринк пошел легче всех и возбудил позыв в туалет. Настюха поднялась. Хо-хо! Нелепые движения исказили занятое ею пространство; тело снова отделилось, нифига не слушалось.
- Где здесь дамская комната?
В ответ опрашиваемые сочувственно улыбались. Выжать из них можно было разве что «Don’t speak russian». И тридцатидвухзубный смайл. Пришлось менять словарь.
- A toilet - where is it? - Услышавший инглиш махнул вправо. Непонятно - и хрен с ними. Шаги печатались медленно, с ошибками. Туалет…
- Леди гоус хоум? – поинтересовался охранник.
- Какой хоум? Разве эта дверь - не в туалет?
- Итс эн эксит. Ду ю гоу ту зе стрит?
Ломаный английский здоровенного, бессовестно русскоязычного амбала допек ее окончательно. Послав охранника в известное место, Настя решила все-таки проверить. За дверью был коридор, возможно, ведущий на улицу. Хотя пришли они по другому. Леди гоус хоум? Дурацкий вопрос породил мысль свалить. Бесило все, особенно полчища неадекватных, толкающихся и трепыхающихся персонажей. Да, и туалет невесть где – еще один повод уйти. Только куда? Опять этот куриный стопор: куд-куда?! Переминание с ноги на ногу остановил знакомый голос:
- Ты? - Николай, Менеджер временных перемещений, возникший в дверном проеме, не пытался скрыть удивление. – Ты что тут забыла? Здесь же мразь одна!
- Мне всё равно!
Друг Андрея – так актуально!
- Оставь, а?! Мне здесь самое место, со шлюхами и наркоманами!
- Дура, что ли?
- Да, дура! Мне теперь насрать на себя, не понимаешь?!!
- Это ты не понимаешь! – Он схватил девчонку за запястье и поволок к выходу. – Тебя тут высосут, здесь мужики все - вампиры энергетические! Перед рассветом какой-нибудь красавчик затащит в чилл-аут… И ****ец!
- Шуба моя… Забери из гардероба.
- Садись в машину. Сейчас вернусь.
Последнее Настя не услышала. Внезапно, потеряв всякую власть над собственным телом, она откинулась и по стенке съехала вниз. Очнулась лишь в машине, получив пару пощечин. Коктейльную дурь выбила прохлада улицы. Она опять в машине, не менее красной, только на водительском - Коля. Были они в клубе или нет? И что она тут вообще делает? Ах, да… Нет!.. Андрей…
- Ты что? Не реви! Все хорошо будет.
  Но Настю уже лихорадило от воспоминания. Менеджер вырулил на обочину, вытащил ослабшее тельце на воздух.
- Все будет хо-ро-шо. – Безапелляционно заявил он, обняв по-дружески. - Поняла? Повтори!
- Х… хо…
Не одна. Человек, живой, сочувствующий - рядом. Собравшись, она выдохнула:
- Хорошо.
- Ну и славно, лицо суши, поехали, переночуешь в «Метрополе».
- У меня нет таких денег!
- Деньги – проблема тех, кто о них думает. О чем ты думала минуту назад?
- Не о деньгах, точно…
- В таком случае, если и проблема – то не твоя.
Номер оказался просторным, с большой кроватью и парой кресел. Менеджер мельком взглянул на ванную и направился к двери:
- Настён, мне переговорить кое с кем надо. Подождешь?
Она кивнула.
- Давай только без слез. Сама же признала: все хорошо.
- Хорошо.
Закрыв за парнем дверь, она подошла к окну, отвела штору. Центр Москвы. Ледяной ночной город, вмещающий миллионы судеб, машин, домов. Черный на фиолетовом. Золото на фиолетовом. А на востоке – голубой, смешавшийся с фиолетовым. Лиловая полоска, предвещающая рассвет и весну.
Легко ступая по мягкому ворсу, переместилась, села в кресло. Закрыла глаза. Минуты ожидания уподоблялись налипшей жвачке. Черные звезды – на фиолетовом.
«Фиолетовое утро; в нем только я. Без тебя».
Закрыла закрытые глаза руками, и все равно не могла не думать.
Дверь бесшумно впустила пласт коридорного света и вернувшегося Менеджера временных перемещений. Настя очнулась:
- Быстро...
- Научен. Не ревела?
Она улыбнулась, через силу, но убедительно. Менеджер подвинул стул, сел, пристально вгляделся: заплаканная, уставшая, без косметики Настя казалась совсем ребенком.
- Тебе нравится?
- Что?
- Заметил, комната фиолетовая? Цвет какой-то мистический, чувствуешь? Это как загадка, тайна, фантазия… Или как призрачная арабская сказка.
Он задумался. Потом спросил:
- И часто с тобой такое?
- Только когда меня жестоко ранят без видимых причин.
Он теперь был в курсе, но предпочел обойтись без комментариев. Взгляд устремился в пестрые узоры ковра под ногами. Сказать ей?
- То есть нечасто. Но чем чаще, тем более фиолетово становится.
Да, надо:
- Я звонил Андрею, он рассказал, что произошло. Он переживает, поверь. Скоро приедет.
- Через полминуты.
Она не поняла, зачем сказала, и, ошарашенная собственным заявление, стала машинально отсчитывать: «Девятнадцать, двадцать…». За стеной послышался гул лифта. Стук в дверь прорвался из внешнего мира на двадцать восьмой.
- Открыто.
Тридцать.
Художник вошел, молча, чуть неуверенно, а может, это была лишь роль, ведь неуверенность никогда доселе за ним не замечалась.


- Вот ты работал на храме, и когда апостола лепил – что ты при этом чувствовал? Ты веришь хоть во что-нибудь? – спрашивая, она всеми мышцами старалась не попасть в его глаза.
Смотреть было больно. Смотреть ему в глаза… Брызги шампанского слез был бы не самым красивым элементом декорации.
- Верю. Но работа – это работа. В процессе ни о чем таком религиозном не думаю.
- Да? Даже не думаешь. И над христианским храмом и апостолом работал человек, погрязший в язычестве. Да ладно бы только это, но ведь еще и в грехе.. Какие заповеди ты не нарушил еще? А ведь, сколько помню, ты крещеный.
- В раннем детстве. Ты это все к чему?
- Да так. А смысл какой в твоей работе? Зачем ты не спишь сутками, куда-то едешь, работаешь, срываешь спину, режешь пальцы, носишься под двести на мотоцикле? Чтобы сделать шедевр для заказчика? А себе что?
- Себе - удовольствие от реализации, и заработанные деньги, чтобы от них не зависеть и спокойно заниматься творчеством. Знаешь, например, сколько стоит один материал для скульптуры? Несколько тысяч. Долларов, заметь. А откуда я их возьму, если работать не буду. И потом, надо сейчас брать землю и строиться, я уже почти все согласовал. Два гектара под мои, только мои идеи, проекты. Ты понимаешь? Я приду к тому, к чему стремился, и это в какие-то тридцать три. Тебе над этим тоже поразмыслить стоит. Чего ты хочешь в этой жизни? А то мечешься, влезаешь в какие-то идиотские предприятия, в работу, с творчеством вообще не стыкующуюся. Где моя книга? Ты все перепробовала, кроме того, что действительно стоило бы сделать. Что ты можешь делать.
- Я пишу… Так что, ты, значит, не хочешь детей и семью, для того, чтобы построить дом на двух гектарах и жить отшельником? Смысл в этом? Вечный покой для Мастера?
- Не надо параллелей. Давай лучше наш материал, текст.
Она, улыбаясь в первый раз так искренне, постучала по виску
- Алес здесь! А ты уходишь от темы. Я так и не поняла, в чем конечный смысл вашего творческого процесса?
- Конечной цели… пока это что-то неопределенное. А может, ее вообще нет.
- Не Станиславский, но и я - не верю
- Почему? Возможно, большая часть движений направлена на преодоление скуки. Однообразие может возникнуть даже когда все хорошо. Знаешь, человеку может надоесть и в шикарнейшем особняке с самой красивой женщиной в мире, если нет контраста, если одно и то же…
Настя сникла.
- Да, я предполагала...
- Ты чего? Я отвлеченно рассуждаю.
- Ты обо всем отвлеченно? Тогда я не понимаю… Ни насчет цели, ни насчет веры. Вот Вальхалла ваша, ты еще веришь в это? Или это лишь повод не думать о смерти? Помнится, я читала: если в это верить, то воспитываешь в себе непреклонность, бесстрашие; удача идет к тебе. Многообещающе, но не в современном мире, тем более, не в Москве.
- Да, и, кстати, где ваше весло? Раз уж речь зашла о викингах – я читала, что они всегда ходили с веслами, так как много и самостоятельно загребали. И где шлем с рогами?
От последних реплик отдавало цветными пузырьками, особенно голубым. Переварив неожиданную развязку, Андрей хмуро покосился:
- Все сказала?
Была у него такая особенность: нелюбовь к чужому словоблудию. То есть, когда рассуждал некто значительный, Андрей мог заставить себя слушать, даже делал вид, что высказывания рациональны и занимательны. Но критику в свой адрес длительностью в полторы минуты, резким тоном, от двадцатилетней девчонки,– нет уж, увольте. Секунд десять он слушал и, уловив общий смысл, отключил воспринимающий рецептор. Наверно, готовил про себя ответ. Или просто повторял: «бла-бла-бла».
Менеджер давно уже чувствовал нелепость ситуации, себя в ней – вообще не к месту, и порывался уйти. Но еще чего-то ждал
Настя, поняв, что несет ахинею, решила закруглиться и выдала самое сообразное ситуации:
- Коль, давай коньяку выпьем? Я в ванной нашла, наверно, от прошлых постояльцев.
Поразмыслил Николай, попутно вспомнил (и сразу забыл), что на машине, и предложение поддержал. Коньяк разместили в двух рюмках.
- За наше второе знакомство.
Настя залпом выпила.
- Эх, нажраться бы яду, да не хочется. А коньяк - в самый раз!
«Поллитра пополам – двести пятьдесят» - Коля сопоставил объемы, возможности и прикинул процесс транспортировки до дома. Все три пункта исследования вызывали обширные опасения. Однако…
- Ну, давай.
После пятой Настю потянуло тешить уязвленное самолюбие. Позволить себе язвочку она могла редко, так вообще старалась не раздражать, привыкнув уже, что любая критика катализирует нападки.
(Так, успокоиться, побольше разумности в словах. Можно на жалость сыграть).
- Почему я про веру говорила… Просто, я запуталась. Хочется верить во что-то, а во что? Не знаю, откуда во мне столько скепсиса, но верить пока получается только в шаманизм. (Улыбается? Непорядок. Подбавить обреченности в голосе). Я думала, ты поможешь понять, верила в любовь, и, кажется, ошиблась. Во что же верить (Не переигрываю? Вроде, нет. Можно даже побольше драматизма и слез. Мужчины, заслышав всхлипы девчачьи, обычно теряются. Это было в какой-то книжке, или в бабском журнале типа Космо…)
Андрей поморщился:
- Ты же знаешь, я не сентиментален! - Типа, прекращать не пора еще?
- Андрюш, конечно, я знаю, что тебе западло выдавить из себя "Я тебя люблю", или ты не хочешь врать, все в данном контексте равнозначно и пофигу. Но я, блин, я же слабая девушка, мне же тоже надо хоть чуточку, и чтоб звезды зажигались, и всем смертям назло, и поэзии, пойми ты! (Драматизма подбавляем, чтоб добить окончательно), я очень хочу тебя вернуть. Я же (Всхлипнуть – или не натурально будет?) люблю тебя. И ты, мог бы хоть соврать, что тоже любишь (Черт, зря я про это!)
- Что значит это твое "я тебя люблю"? Попытка повесить на меня обязательства? Заручиться какими-то гарантиями? Ты что, не видишь, как я к тебе отношусь? Твои подруги живут в съемных квартирках в Кукуево на 15 штук в месяц, а я тебе даю в день столько, рестораны, отели, шмотки - тебе плохо? Секс шикарный, я все делаю, чтобы ты получала удовольствие.
 
Вижу. Получаю. Каждый получает то, что заслужил. Я вижу, как ты относишься ко мне, и кусочки того, как к ней. Ты покупаешь ей квартиру, отправляешь отдыхать, игрушки ее ребенку, время для нее, оберегаешь ее от меня, не берешь трубку, когда с ней. Меня от ее звонков ты не оберегаешь даже во время близости. Вот то, что я заслужила своим идиотским пониманием и терпением. И после этого я еще расчитываю на признание в любви? От него-то? Мне двадцать, он кажется первым и навсегда. А ему тридцать три, и я не первая, и не вторая, и даже не.. последняя.
 
В том же журнале писали, что воззвания из серии «Вась, ты меня любишь?» стоят на первом месте в череде раздражающих мужиков фраз. А на первом месте в череде раздражающих звуков у Них – детский плач. О как! Их бесит наша любовь и наши дети! И как я еще не стала закоренелой феминисткой?!

- Ладно, я все поняла. Не надо мне ничего от тебя. Тема закрыта.
- Насть, ты же умная девочка! И прекрасно понимаешь, что я такой, меня не переделать - и что у меня в квартире живет кто-то, что нет - ничего не изменится! Я просто помогаю человеку, почему нет. Она живет своей жизнью, учится, где-то гуляет по ночам. Мне все равно.

Вспомнилось, как он в 10 утра, время, когда его невозможно добудиться даже пулеметной очередью по стеклам, прислал мне смс: она ушла, что мне делать? Это было еще тогда, когда мы в первый раз расставались. Столько боли в одной фразе, по которой я поняла, что он ее еще любит.

- Я как жил фактически один, - Андрей закурил свои Кэптэн - работал по ночам и спал днем, так и хочу продолжать! Она мне не мешает, меня в этой квартире не бывает. Это моя жизнь, которую я построил так, как мне удобно.

       Твоя жизнь, в которой мне есть место на раз в неделю, на несколько часов. Теперь Рита уехала. И ничего не изменилось.
Ни-че-го. За 4 года.
 

Финальный шмыг носом довершает картину мирового страдания.
В Андрюхином лице - жалкое подобие чувства вины. Шквал невидимых аплодисментов от Коляна и слышимое предложение выпить на посошок, на ход ноги и взмах руки. Принимаем! Упиться и забыться. Тело можно не выносить, оно само себя донесет потом как-нибудь, на метро даже может.

 Сонные крыши, по которым можно пройтись и взглядом, окрасились в серо-голубое. За окошком плывет пред-утро. Настя смотрела на рождающийся после ночи мир не могла найти в нем себя. Она улетала мыслью за вспыхивающими и срывающимися в бесконечный полёт рассветными лучами. Хотя сейчас лучше всего было упасть в кровать и забыться. Голова гудела от выпитого и бессонницы, слез и разборок. Так скучно, так давно и неправда. Устала. Скорее бы в белое… мягкое… Забыться и уснуть.
На границе сна и бодрствования в сознании всплыл диалог из мультика: «- Не реви! - Не реву! – А я говорю, не реви!».

Малыш открыл окошко, вскарабкался на подоконник. Стало легко-легко, и он полетел, подхваченный невидимым Карлсоном, все ближе и ближе, дальше и дальше, и потом уже он не мог вернуться, хотя обещал. Но не вернулся, потому что не было смысла.