Свердловск

Я садился в поезд и ехал, ехал, ехал... Колеса стучали по рельсам, рельсы били по шпалам, звуки дороги отзывались в сердце, тук-тук. Любил постоять у окна, провожая взглядом провода. Лишь спустя годы я обнаружил, что на снегу вдоль всего леса разбросано множество следов. Видимо, то зайцы, лисы и прочая живность развлекались, бегали так вокруг леса и смеялись, бросались снежками и катались с пригорков. В болотах в это время замерзали лягушки, ужи клялись навсегда свалить из этой дыры, а медведи тихонько сопели, весьма довольные. Над этим всем мой взгляд и полет моего интеллекта, из которого мысли выбрасывались без парашютов, прямо на деревья. Их тела разрывало в клочья, останки падали в снег, на радость голодным волкам. Мыслишки отчаянно махали крылышками, но их тут же пожирали ястребы. Это не жизнь, это ад на земле.

Я заходил в купе, заказывал горячий чай. Проводница с грустными глазами и злым лицом приносила кривой подстаканник с воткнутым в него гранёным стаканом, бросала на стол сахар и мрачно ждала денег. Я лениво доставал копейки, с интересом наблюдая, как она сдерживает хамство, и, когда она уже была готова нагрубить, отдавал ей деньги. Она сметала их со столика и уходила, за ней тянулся шлейф плохого настроения. Она приходила в свое купе, замахивалась дверью, доставала пузырек и резким движением опрокидывала внутрь пятьдесят грамм. Садилась и плакала. А может, ревела. А может, заходилась в тоске. Не знаю, может радостно смеялась, ведь она проводница, нелегкая занесла её на железную дорогу. Иногда она думала, что любит поезда, иногда она просто не могла думать.

Я ехал сутки, внимал окну, говорил с соседями по нарам. Читал книги и слушал попсу, что транслировал паровоз в динамик. Иногда выпивал, иногда не выпивал. Иногда мне было жалко проводницу, я думал о том, как страдают её дети, которые не видят маму по несколько дней. А если мама следует по маршруту Москва-Владивосток? Ведь это шестеро, а то и семеро суток в одну сторону. А муж, как же муж? Иногда я погружался в книгу, наблюдая краем глаза, как проносятся мимо поезда города. А может, это поезд проносился мимо городов? Мне кажется, вся жизнь моя такова: если я в поезде, то жизнь проносится мимо меня, если я на перроне, то я проношусь мимо жизни, в очередной раз испытывая судьбу, бросая всё и не ожидая ничего.

Я выходил на перрон вокзала Свердловск-пассажирский, вдыхал тяжелый, насыщенный кислородом уральский воздух. Брал сумку в руки и двигался в город, загоняя под кожу, прямо в вену, его суету, лица людей, громкие голоса торгашей, втаптывал грязь, смешанную с тушками картонных коробок в невидимый асфальт. Мне казалось, что город молчалив и угрюм, не взирая на гвалт, стоявший вокруг, я здоровался с ним, пожимая руку-поручень трамваю. Вагон уносил меня по кровеносной системе системе мегаполиса, его кровь била мне в голову. Лица людей источали озабоченность, она обволакивала, залепляла глаза, я пытался смахнуть серость неба с глаз, которое смотрело на меня сквозь грязные стекла трамвая.

Я приходил домой. Открывал дверь. Вносил себя в свое жилище, открывал форточку, садился за стол. Доставал сигарету, но, как всегда, не находил спичек, потому что уезжая, я всегда забирал последний коробок. С сожалением помяв сигарету в руках, я бросал её в пустую пепельницу. Она ложилась, изломив тело. Я вставал, выходил на балкон и долго наблюдал, как во дворе зачем-то суетятся люди, проезжают машины, стоят голые деревья и кругом грязный снег. Соседи махали мне рукой, я вяло отзывался в ответ. Я знал, что вечером придут Серега с Оксаной, мы будем до утра тревожить трупы и маять души. По утру мы с Серегой выпьем по пиву и я провожу их до остановки трамвая. Это будет дежа вю, до боли в сердце. Похоже, я пропустил свой поезд и сел не на тот. В который раз.