Дать счастье

- Анетта, Анетта, - громким шепотом позвала Адель; в ее голосе слышалась заполошная сенсация, от которой Анетта невольно вздрогнула. – Скорей иди сюда, посмотри, посмотри-ка… - говорила Адель, глядя в окно и расплываясь в насмешливой улыбке.
Анетта быстро подошла и, наклонившись вперед, увидела какого-то мужчину, сидевшего на скамейке возле ограды дома, в некотором отдалении; он сидел, облокотившись о колени и обхватив руками голову, вьющиеся темные волосы закрывали лицо.
- Кто это? – спросила Анетта, разглядывая незнакомца тихим, мягким взглядом.
Адель помолчала с видом высшего довольства.
- Да ведь это Лувье, - сказала она наконец, небрежно постукивая пальцами по подоконнику.
Анетта побледнела; через секунду на ее лице проступил легкий румянец; блуждающий, отрешенно-задумчивый взгляд ее отразился в каком-то неосознанном изменении уголка губ, напоминающем улыбку.
- Но… что он здесь делает? – спросила она очень просто, не отрывая от видения за окном взгляда, который казался невидящим.
Адель громко усмехнулась.
- Пойду-ка спрошу его, - сказала она, отходя от окна, и, захватив кувшин с водой, вышла из комнаты.
Анетта еще какое-то время стояла неподвижно, глядя за окно. Мужчина сидел в прежнем положении; казалось, он пробыл так всю ночь, не шевелясь и не двигаясь с места. Анетта сделала легкий неосознанный жест рукой, как будто хотела коснуться его, на лице ее снова проступил румянец.
- Огюст, - вдруг сказала она; губы ее дрогнули, точно бы она сама растерялась от своей выходки.
Однако это слово было сказано достаточно громко, чтобы сидевший на скамейке мужчина услышал его. Лувье в одно мгновение вскинул голову, резко оглянулся и, встретившись взглядом с Анеттой, вскочил со скамьи.
Анетта почти бессознательно отклонилась назад; она всеми силами души хотела убежать, но было слишком поздно: она не могла сдвинуться с места; может быть, она даже не отдавала себе отчета в своем желании. Лувье быстро подошел к ограде напротив окна Анетты, в нескольких шагах от дома, и прислонился приподнятой рукой к решетке. Больше всего на свете боясь его слов, Анетта умоляюще исказила брови и неровным, порывистым жестом приложила палец к губам. Лувье прислонился лбом к лежавшей на решетке руке, не спуская с Анетты пристального взгляда, задумчивость которого была настолько глубокой, что почти производила впечатление невменяемости.
Анетта смотрела на него в ужасе, смешанном с удивлением и, может быть, бессознательным восхищением. Это был тот самый человек, о котором ей говорили, будто он ужасно влюблен в нее; она мельком видела его несколько раз, кажется, в саду, и теперь вспомнила это молодое, бледное лицо с неправильными и отталкивающими чертами лица. Странно, но, глядя на него, ей вдруг захотелось улыбнуться – не потому, что в нем было что-то смешное, а из-за выражения его лица, на котором лежала прекрасная тень искренности. Анетта не смогла побороть этого внезапного впечатления.
- Что с вами? – спросила она голосом какого-то неуловимо тихого, светлого оттенка, означавшего участие. – Мне говорили, что вы… может быть, все это неправда? – сказала она, и лицо ее озарилось светлой, приветливой улыбкой.
Лицо его тут же преобразилось; оно все словно бы озарилось внутренним светом, сначала удивительно спокойным, но на лице его вдруг проступил яркий румянец, он лихорадочно приоткрыл губы, как бы желая что-то сказать или просто почувствовав удушье.
- Не беспокойтесь, мадемуазель де Вири, - выговорил он низким голосом, в котором, несмотря на глубокое волнение, слышалась уверенность, придававшая впечатление спокойствия. – Правда будет такой, какой вы захотите ее видеть.
Когда он сказал это и замолчал, прежняя задумчивость снова опустилась на его лицо; его рука еще лежала на решетке, он видимо забыл о ней.
- Я напугал вас, - сказал он вдруг тихо, не отрывая взгляда от лица Анетты. – Простите, я сейчас уйду.
В голосе и взгляде его было что-то очень тяжелое и вместе с тем невыразимо прекрасное; какая-то сосредоточенная и вместе с тем безграничная грусть прощания. Лицо его говорило: «Пять секунд – и я уйду». Однако он видимо уловил какой-то внезапный оттенок в лице Анетты; глаза его вспыхнули: казалось, оправдалось какое-то его ожидание.
- Не волнуйтесь ни о чем, - сказал он быстро и почти холодно. – Я прошу у вас только одного: если мысль обо мне для вас невозможна, то скажите мне об этом теперь же – и вы никогда больше не увидите меня и не услышите обо мне, я даю вам свое слово.
Анетта опустила глаза и молчала, молчала и ненавидела себя за это молчание, но в глазах ее была совершенная отрешенность. Лувье побледнел и сжал руку, как будто удерживая себя от чего-то. Лицо его сделалось страшным от угадываемой за бледностью силой какого-то чувства. В какую-то секунду Анетта почувствовала, что за окном уже никого нет.
- Вовсе нет, - сказала она тихо, внезапно почувствовав легкость и возможность говорить. – Я никогда не думала об этом.
Она медленно подняла глаза и невольно вздрогнула, встретившись со взглядом Лувье. Он тут же опустил глаза и, отвернувшись, пошел прочь привычным решительным шагом, скоро скрывшись из вида. Рука Анетты, лежавшая на подоконнике, все еще дрожала.



- Ты находишь его смешным? – очень тихо спросила Анетта, которая во все время, пока сидела в гостиной, не поднимала глаз; на лице ее был оттенок глубокой скорби и смущения за то, что происходило, а именно за любимые сплетни Адель; в ее голосе невольно слышался упрек.
- Что ты, дорогая. Семь часов прохаживаться по Розовой аллее, чтобы увидеть твой закрытый экипаж, за несколько секунд проезжающий мимо – это впечатляющее проявление солидности, - ответила Адель, пившая чай и одновременно просматривающая какую-то книгу.
Бледное, неподвижное, как будто изваянное из мрамора лицо Лувье с печатью «неумолимой грусти», как когда-то сказала о нем мадам Дефош, на которое реальность словно не могла бросить и тени, живо вспомнилось мсье Пруверу. Он вспомнил и то, как Лувье бродил по аллее, со взглядом, направленным внутрь себя, ничего не замечая и отпугивая одним своим видом. Как раз, когда Прувер проходил по аллее, с удивлением и вниманием наблюдая Лувье, он, в своей мрачной задумчивости, случайно столкнулся с каким-то прохожим и довольно сильно ударил его плечом. Лувье остановился и поднял было взгляд на возмутившегося прохожего, но вдруг быстро повернул голову, и лицо его, не меняя прежнего задумчивого выражения, словно бы озарилось прекрасным, тихим и грустным светом. Он стоял и смотрел вслед уезжавшей карете; казалось, что реальность застала тот невыразимый момент, когда приговоренный к смерти смотрит на даль заходящего солнца, освещающего его лицо прекрасным, тихим светом. Когда карета скрылась из вида, Лувье отвел руки за спину, склонил голову и медленно пошел прочь, скоро свернув с аллеи и потерявшись среди городских улиц.
- Вы несколько неправы, мадам Де Вири, - небрежно сказал Прувер, сидевший в креслах ближе к Анетте и рассеяно подпиравший поставленной на ручку кресел рукой подбородок. – Карета мадемуазель всегда проезжает примерно в одно и то же время, следовательно, Лувье знает о нем. Поэтому нельзя сказать, что он простаивает семь часов только для того, чтобы увидеть карету… У него, кажется, какие-то проблемы в личной жизни, - добавил он рассеяно.
- Отчего бы ему не сделать предложение Анетте? Может быть, вы спросите его об этом, мсье Прувер? – спросила Адель, как всегда спокойно и невозмутимо выговаривая свою насмешку.
- Во всяком случае это его личное дело… мадам Де Вири, - сказал Прувер с высшей небрежностью, устало растягивая слова, наконец найдя нужным прервать разговор, неуместность которого понимал, видимо, не меньше Анетты, но до которого ему, впрочем, не было никакого дела.
- Мне, собственно, интересно посмотреть, что ответила бы наша мадемуазель.
Анетта растерянно подняла глаза и как-то неосознанно коснулась тонкими пальцами светлого локона, лежавшего на ее белой шее. В холодных глазах взглянувшего на нее Прувера мелькнуло что-то похожее на очарованность или восхищение. «Бедняга Лувье…», - подумал Прувер, который был другом семьи и до истории с Лувье хотел сделать Анетте предложение. Анетта опустила глаза и во все остальное время сидела, не шевелясь, казалось, не слушая ничего, о чем говорили. Однако, когда Прувер поднялся, чтобы уходить, она встала с места и задумчиво сказала, тихо глядя на него:
- Возьмите меня с собой, мсье Прувер, я хочу немного прогуляться.
Она улыбнулась едва заметной, задумчивой улыбкой и доверчиво протянула Пруверу свою легкую руку.
Ведя Анетту под руку, Прувер свернул в Люксембургский сад. Они шли почти совершенно молча.

На одной из скамеек сада сидел молодой человек; на твердом лице его глубокая задумчивость смешивалась с оттенком тихой, словно бы вечной грусти; слишком спокойный взгляд его наблюдал за кем-то.
- Грусть кошки, наблюдающей за обреченной мышкой? – вдруг раздался рядом с ним мужской голос.
Лувье оглянулся и, увидев обращающегося к нему и видимо знакомого ему молодого человека, слегка улыбнулся его словам, промолчав.
- А, как всегда угадал, - довольно заметил молодой человек, стоявший позади скамейки, и, облокотившись на ее спинку, всмотрелся в людей, за которыми наблюдал Лувье: это были гуляющие под руку мужчина и девушка.
- Дурак, - высказался Лувье.

- Шарль! – вдруг послышался энергичный мужской голос, видимо обращенный к Пруверу.
Спутники остановились и, оглянувшись, увидели быстро подходившего к ним мужчину с резкими чертами лица и длинными, темными вившимися волосами. Это был Лувье; Анетта не видела его со вчерашнего дня.
- Добрый день, мадемуазель Де Вири, - сказал он, слегка поклонившись. – Давно ли вы вышли? – спросил он голосом, в котором слышалась серьезная, резкая, холодная насмешка, обращаясь к Пруверу и подняв на него спокойный, твердый взгляд с тяжелой тенью уверенности.
Прувер слегка вскинул плечами и, холодно посмотрев на своего приятеля, с неизменным равнодушием сказал, обращаясь к своей спутнице:
- Мадемуазель Де Вири, дорогая, я очень виноват перед вами… - говорил он с небрежными остановками, взглянув на Анетту и видимо увидев в ее лице что-то, подтверждающее его мысль, - но я прошу вас разрешить мне оставить вас. Теперь, когда мсье Лувье здесь, я могу быть спокоен; он, конечно… не откажется от чести сопровождать вас… Я прошу у вас прощения, мадемуазель, - слегка поклонился он, на лице его отразилось презрительное недовольство оскорбленного эстетического чувства, из-за вынужденного нарушения светских приличий.
Когда Прувер отошел, Лувье все так же стоял напротив Анетты, слегка опустив голову и неподвижно глядя в ее лицо; глаза ее со светлыми ресницами, на которых сияли мягкие отсветы солнца, были опущены.
- Пойдемте, - сказал он тихо, двинувшись по дорожке сада и не подавая Анетте руки; Анетта робко пошла рядом с ним, не смея поднять глаз.
- Я не так думал вас встретить… - сказал Лувье очень задумчиво, как будто про себя, и взглянул на Анетту.
Блики света, пробивавшиеся через кроны высоких деревьев, касались белой, почти прозрачной кожи ее лица и шеи; светлое платье бежевого оттенка, хрупкие плечи, чуть склоненная головка производили трогательное впечатление крошечного котенка, который еще плохо ходит и шатается на белых лапках, неумело пробираясь по коврику. Светлые кудряшки вились на ее лбу на уровне плеч Лувье. На губах его показалась какая-то измученная, словно бы сострадательная, полная непередаваемой нежности улыбка.
- Посмотрите на меня. Я некрасив, это правда, но не так ужасен, как вам кажется, - сказал он негромко.
Анетта подняла глаза и невольно улыбнулась; это была улыбка доверчивости, появившейся от светлого и прекрасного видения.
- Вы не некрасивы, - сказала она тихо, быстро и испуганно, с каким-то непередаваемым чувством.
Лувье растроганно улыбнулся кончиком губ, но в его лице тут же проступило какое-то тяжелое чувство, как казалось, вызванное вернувшейся к нему давней мыслью.
- О чем вы думаете, когда смотрите вдаль этой аллеи? – спросил он вдруг, посмотрев на уходящую вправо длинную тисовую аллею, мимо которой они проходили; во взгляде его как будто отразилась тишина той дали, которую он видел; он быстро взглянул на Анетту, но почему-то сразу отвел взгляд и тут же добавил, как будто для того, чтобы отвлечься от своих мыслей: - Вы долго смотрите на нее почти каждый раз, когда проходите мимо; я не мог угадать… кажется, вы вспоминаете о своей матери?
- Как вы узнали? – с наивным удивлением спросила Анетта, тихо и очарованно заглядывая в глаза своего спутника.
- Это нетрудно. Вы становитесь похожей на ребенка – значит, думаете о детстве; ваша задумчивость становится чувством – значит, вы думаете о родителях; в вашем лице больше мягкости, чем доверия – значит, вы думаете о матери… и притом… эта даль, особенно там, где кажется, будто аллея переходит в небо, напоминает мне мою мать.
- Не правда ли? – сказала Анетта на одном дыхании, глубоко, но тихо взволнованная, посмотрев на Лувье; в ее глазах читалось искренняя, сияющая, безграничная радость – счастье.
Лувье уже не отводил от нее взгляда.
- Расскажите мне, - сказал он.
- О матери? Ах, она… - Анетта опустила глаза и стала тихо рассказывать о своем детстве, о маленьком домике у реки и своей скромной семье.
Она почти не заметила, как они вышли из сада и взяли направление к ее дому. Увидев невдалеке ограду своего сада, она посмотрела в лицо Лувье и задумчиво спросила:
- Вы уходите?
- Вам не хочется домой? – отозвался он, подняв голову на окна ее дома, к которому они подходили.
- Разве бывает так, что не хочется домой? – спросила Анетта, улыбнувшись с тенью удивления.
Лувье пристально посмотрел на нее. Что-то было в его твердом лице, которое снова резко изменилось, будто в нем потух свет, что вдруг так ясно напомнило ей давешний разговор в гостиной, слова мадам Де Вири «семь часов прохаживаться по Розовой аллее, чтобы увидеть твой закрытый экипаж», слова мсье Прувера «у него, кажется, какие-то проблемы в личной жизни», все, что рассказывали ей о его поведении, то, каким он был вчера, когда она окликнула его – и она словно бы очнулась ото сна, прежний ужас отразился на ее лице; она смотрела в лицо Лувье, на котором играли какие-то непонятные ей тени, и не понимала, как минуту назад могла говорить ему о матери и желать остаться с ним. Но ей словно бы не верилось, что он уйдет; она как будто хотела этого, но не могла этого представить, точно бы не понимала, как сможет продолжаться жизнь.
Они остановились у ворот ограды. Лувье не отрывал от лица Анетты взгляда, который стал странно задумчивым, лицо его бледнело, уголки губ вздрагивали и искажались, около левой брови едва заметно проступила морщинка, производившая страшное впечатление. Он сделал энергичный жест рукой, как будто непроизвольный, словно бы хотел взять на прощанье руку Анетты, но тут же сжал свою руку и отвел обе руки за спину.
- Прощайте… - сказал он, не договорив «мадемуазель», открыл перед Анеттой калитку и, развернувшись, скоро скрылся за углом улицы.



Она услышала какой-то звук, словно бы кто-то бросил в стекло ее окна мелкий камешек. Анетта в удивлении встала с места и, медленно подойдя к окну, толкнула рукой прикрытую створку. Она, однако, тут же заметно вздрогнула и слегка отклонилась назад.
- Анетта! – сказал Лувье, стоявший под ее окном. – Подойди же ближе, дай мне увидеть твое лицо в свете солнца.
С помертвевшим от бледности лицом Анетта обреченно приблизилась к окну, солнечный свет озарил ее лицо и светлые волосы. Лувье смотрел на нее в очаровании, которое, казалось, не оставляло в нем другого чувства. Шляпа его валялась рядом на траве, черные локоны растрепались на ветру, лицо было бледно, но на нем проступал яркий лихорадочный румянец; молодость, сила и власть как никогда прежде озаряли его лицо страшным сиянием, оно было прекрасно и покоряло какой-то ужасной красотой. В руке он держал букет из алых, бледно-розовых и белых цветов.
- Протяни руку, - сказал он, подойдя ближе к окну. – Ну же! – сказал он решительно, и Анетта невольно наклонилась, протянув ему руку.
Он взял ее, но, как только он коснулся руки, Анетта задрожала, а в его глазах внезапно показались слезы, слезы не счастья, а невыразимого страдания. Он наскоро вложил в ее руку букет, схватил шляпу и почти убежал, скрывшись за деревьями сада.
- Что это ты, Анетта? – послышался сзади нее голос Адели.
Анетта отошла от окна с цветами в руках.
- Цветы! Это новость! – сказала Адель, усмехнувшись. – Что это у тебя в руках, дорогая? – спросила она, насмехаясь над рассеянностью Анетты.
- Цветы… - сказала она в неподвижно, непередаваемо глубокой, задумчивой рассеянности, выронила их из рук, забыв о них, и, опустившись в кресло, положила руку на его ручку и опустила на нее голову, смотря в пол застывшим взглядом.



Анетта сидела в одиночестве на скамейке в одной из аллей сада, когда до ее слуха донеслись мужские голоса. Она подняла голову и увидела двух мужчин, которые шли в ее сторону; они были еще довольно далеко. Слова светлого шатена, очень тихо говорившего, было невозможно разобрать. Лувье, шедший рядом с ним быстрым, широким шагом, сосредоточенно слушал его, глядя на дорожку перед собой и иногда поднимая на своего спутника внимательный, пристальный взгляд; в лице его, однако, читалась какая-то совершенно простая искренность.
- Ты должен исправить это, - сказал он своему спутнику обычным твердым голосом.
Молодой человек что-то тихо сказал ему. Лувье вспыхнул в одно мгновение.
- Вчера? Ты сказал – вчера? – сказал он резко, вспылив.
Молодой человек опустил голову и что-то пробормотал. Лувье опустил глаза.
- Этот мерзавец, с которым ты водишься, завтра будет у Ламбьеля, - сказал он и, остановившись сам, остановил своего спутника, взяв его за руку выше кисти. – Никогда не позволяй этим подлецам использовать тебя в своих интересах.
- Вы можете быть уверены… - сказал молодой человек громче обычного, покраснев от волнения. Лувье слегка улыбнулся.
- Ну? Давай, - сказал он, стукнув молодого спутника по плечу, и, распрощавшись с ним, пошел дальше, приближаясь к скамейке Анетты и не замечая ее.
Он шел, как всегда, в глубокой задумчивости, и, проходя мимо Анетты, не обращал на нее никакого внимания; она увидела, что он пройдет мимо, и после минутного взволнованного колебания едва слышно сказала, как говорила уже когда-то:
- Огюст…
Лувье остановился и, резко оглянувшись, замер без движения; лицо его стало как будто еще более задумчивым и как-то необыкновенно затихшим, в остановившемся взгляде было что-то ужасное по глубине и силе угадываемого чувства.
- Вы ждете меня? – спросил он на одном дыхании, не своим голосом, едва не заикнувшись.
- Да… я пришла, чтобы увидеть вас, - ответила Анетта; в ее словах и в ее лице не было ни малейшего оттенка какой-то посторонней мысли. Она пришла, чтобы увидеть его. Зачем? Чтобы увидеть его; ведь это так просто.
Лувье вгляделся в нее с каким-то странным чувством и вдруг холодно сказал:
- Меня? Ах, вы не понимаете, в чем дело. Меня давно нет.
Анетта в глубокой задумчивости смотрела в его лицо, еще не понимая его мысли. Он нервно вскинул плечами, потом вдруг медленно подошел к скамейке и опустился рядом с Анеттой; лицо его было спокойным и не выражало никаких чувств кроме некоторой задумчивости.
- Я веду себя, как последний кретин? Может быть, но ведь это плевать… - сказал он равнодушно, видимо еще не сказав ту мысль, для которой начал говорить, но, взглянув на Анетту, вдруг добавил: - …вам стыдно за меня?
Едва Анетта успела сделать отрицательный жест головой, он сказал:
- Не в том дело… Вы ждете, что я сделаю вам предложение? – и, облокотившись о колени, опустив голову на руки, закрыл ладонями лицо.
Так прошло несколько секунд. Лувье поднялся со скамьи, посмотрел на свои ботинки, тень юношеской, прекрасной улыбки скользнула по его губам.
- Хотите свежих яблок? – спросил он, посмотрев на Анетту, и она увидела в этом взгляде давно, давно, еще вчера, еще позавчера замеченное чувство, которое теперь поразило ее сильным впечатлением глубины и неизменности.
- Хочу, - ответила Анетта, говоря правду.
Лувье весело рассмеялся с удивительной, прекрасной искренностью, из-за которой лицо его казалось красивым.
- У вас будут лучшие, лучшие яблоки во всем Париже! – сказал он громко, оглядываясь, быстро и энергично уходя по аллее.
Вечером мальчик принес Анетте корзинку превосходных летних яблок и чудесный букет цветов.



Было совсем раннее утро, когда Анетта, тихо выйдя в гостиную, встретила мсье Прувера. Солнечные блики заливали комнату, бросая сияющие пятна на пол, бежевую ткань диванов, хрусталь ваз и наполняя сиянием воду в графине, стоявшем на круглом столике; прохладные тени ночи еще не хотели уходить и оставались в комнате таинственными воспоминаниями. Адель почему-то не было; может быть, она только что вышла из комнаты; Прувер сидел в кресле, положив руку на стоявший рядом столик, и, наверное, как всегда скучал; светлые волосы его в свете утра, казалось, излучали тихое сияние. Анетта несколько секунд постояла в мягко освещенном лучами солнца углу комнаты, у дверей, прошла мимо окна, едва взглянув на него, и сказала, обращаясь к Пруверу:
- Мне кажется чем-то необычным это утро. Может быть, оттого, что мне снились странные сны?
Она опустилась рядом с Прувером на диванчик, который стоял вплотную к его креслу, и вопросительно посмотрела в его лицо, ожидая его ответа; глаза ее были полны неизъяснимого чувства, скрывавшегося за мягкой пеленой задумчивости и едва уловимой дымкой легкости; лицо светилось доверием и нежностью к тому, к кому оно было обращено.
- В таком случае боюсь нарушить ваше очарование; сонные грезы исчезают от первого дуновения ветра, - ответил Прувер с серьезной холодностью, пристально глядя на Анетту. В его лице не было и тени привычного равнодушия; он был не похож на себя.
- Ах, нет! Тогда я ошиблась… - с непередаваемо прекрасной интонацией воскликнула Анетта, как будто слегка испугавшись; казалось, ее испугал не столько смысл слов Прувера, сколько неуловимое впечатление, которое произвел на нее голос, каким они были сказаны, и его лицо.
Анетта задумчиво улыбнулась.
- Вам кажется это утро ранним? – сказала она. – Совсем нет. Когда мы жили в Н., отец иногда будил меня до рассвета, и мы вместе с ним уходили к реке. Не правда ли, это странно: хотя отец был рядом, каждый раз, когда я смотрела на восход, мне казалось, что я жду кого-то, и как будто тоска закрадывалась в мое сердце вместе с радостью; вот и теперь будто то самое чувство… Берег Н. в той стороне, вы видите? – то сияние на востоке, - сказала Анетта, одной рукой коснувшись рукава Прувера, а другой указывая на окно, которое выходило в поля.
Она замолчала, задумавшись, глядя в окно, забыв руку на руке Прувера; незаметная улыбка осталась на ее губах.
- Выходите за меня замуж, - сказал Прувер.
Анетта оглянулась и посмотрела на него. Ее лицо почти не изменилось; казалось, оно озарилось каким-то светом; что-то новое, непостижимо чистое появилось в ее глазах, как будто туманная даль утра.
- Но… разве это возможно? – сказала она с удивлением, мягким, растерянным и словно бы испуганным жестом отведя свою руку.
Прувер опустил глаза и сказал привычным серьезным, прохладным голосом с оттенком высокомерия:
- Если вы говорите о Лувье, то он, насколько я могу судить, не планирует делать вам предложение.
- Я не понимаю, - с мягкой, растерянной доверчивостью отозвалась Анетта, робко смотря на Прувера.
- Я не тороплю вас с ответом, - сказал Прувер, поднявшись с места со шляпой в руках.
- Да ведь он любит меня, - сказала Анетта удивленно, поднялась с дивана, и, отойдя к окну, добавила, снова оглянувшись на Прувера: - Вы думаете, что Огюст не хочет жениться на мне? Ах, но предложение – не мое дело; если так, то я буду для него сестрой… Если бы он уехал завтра, и я больше никогда в жизни не видела бы его, то я все же осталась бы преданной ему… всегда.
Лицо ее было ясно и спокойно; она видимо говорила то, чем билось ее сердце и что было неизменной сущностью ее самой, такой же естественной и непреходящей, как нежность ее взгляда.
- Простите за беспокойство; я прошу вас считать, что этого разговора не было, - сказал Прувер.
В лице Анетты появилась кроткая готовность того глубокого уважения к Пруверу, которое нисколько не поколебалось его сегодняшним поведением. Прувер слегка поклонился и вышел из комнаты.

Лувье был мрачен, как всегда, когда кто-то приходил к нему не вовремя. Прувер догадался об этом, но, однако, ничуть не был смущен. «Добрый день, сударь», - сказал Лувье, обычно обращавшийся к Пруверу по имени, и отошел к столу, в темный угол комнаты, даже не потрудившись пригласить гостя садиться.
- Я на минуту и только для того, чтобы сказать тебе то, что, мне кажется, тебе нужно знать, - сказал Прувер, стоя у дверей. – Мадемуазель де Вири говорила, что будет преданна твоей любви, даже если ты теперь же уедешь, и она никогда не сможет увидеть тебя. Это ее слова. И это действительно так.
- Я знаю, - сказал Лувье; Прувер видимо не сообщил ему новости. Он стоял, скрестив руки на груди, слегка наклонив вперед голову и пристально глядя в лицо Прувера; на лицо его падала тень от темных локонов.
Прувер поклонился, взялся за ручку двери и хотел было выйти из комнаты, как вдруг голос Лувье остановил его.
- Ты делал ей предложение? – спросил он.
Он уже отошел в сторону и стоял теперь, положив одну руку на стол, профилем к Пруверу, в глубокой, строгой задумчивости.
- Да.
- Какую же жизнь ты хотел предложить ей взамен на ее? – снова спросил Лувье, оглянувшись на Прувера и пристально всматриваясь в него, как будто изучая и пытаясь что-то понять.
- Спокойную жизнь ума уравновешенного и равнодушного, - ответил Прувер с непривычной для себя честностью.
Лицо Лувье слегка исказилось, как от отвращения или презрения, но он тут же обрел прежнее спокойствие и продолжал все так же пристально вглядываться в Прувера, как будто решая что-то, слегка закусив нижнюю губу; лицо его было очень бледно и, казалось, бледнело еще больше.
- Она была права, делая выбор, - сказал он наконец и, отвернувшись, подошел к столику, на котором лежала его шляпа. Прувер вышел прежде него.
Часть неба успело затянуть тучами, шел мелкий дождь. Лувье шел в привычной задумчивости, не обращая внимания ни на что внешнее. Однако по дороге ему мелькнула корзина красных яблок, которую нес какой-то рабочий. Лувье слегка улыбнулся той прекрасной улыбкой, которая так свойственна искренности и молодости, и тут же забыл об этом, хотя в его лице остался какой-то неуловимый след растроганности. Он остановился у дома де Вири и поднял голову на его окна; уже через минуту он стоял у дверей, а через две – у дверей гостиной. Распахнув их, он остановился на пороге, увидев Анетту, сидевшую на диванчике и задумавшуюся о чем-то. Она поднялась на ноги, не спуская глаз с Лувье, в невыразимом волнении, удивлении и радости, и вдруг рассмеялась; на глазах ее блестели слезы.
- Ты шел под дождем? Как красиво распушились твои волосы, и в каплях дождя, посмотри! – сказала она сквозь слезы; было не так важно, что она скажет теперь; она ждала его слов…