Лёха, или семнадцать лет спустя

 
(Алексей – мой старый армейский товарищ, которого я не видел семнадцать лет. С трудом нашёл его адрес в огромном мегаполисе и написал ему письмо. К моему удивлению, он мне ответил. Тогда я написал ему второе письмо.)

Дорогой Алексей! Спасибо за весточку. Она пришла как будто с того света. Ты пишешь, что недавно вернулся из мест лишения свободы. Откровенно говоря, я нисколько не удивлён. Уж тебя-то я хорошо знаю. И потому заклинаю всеми святыми – не делай больше глупостей! Неужели нам армии было мало?

Очень хочется с тобой встретиться.
В феврале я возвращался из Эмиратов. Из аэропорта поехал прямо к тебе по старому адресу на проспект Вернадского. Но, оказывается, ты там больше не живёшь. Новые жильцы мне сказали, что не знают, где ты обитаешь, да и жив ли вообще. Отец, во всяком случае, уже умер.

Защемило тут у меня сердце. Было у меня уже такое. Было…
Несколько лет я переписывался с одним заочным знакомым. Мы писали друг другу письма на англо-польско-немецкой смеси и мечтали встретиться.
Но письма от него вдруг перестали приходить. Что случилось?
Я еду к нему во Львов. Стучу в дверь. Открывает соседский мальчик.
- Вы к дяде Саше?
- Да.
- А его нет. Он повесился.
Вот так-то…
Вышел я в скверик возле дома. Сел на лавочку. Достал бутылку «Посольской».
«Хотел я выпить за здоровье, а пить пришлось за упокой».
Такое чувство, будто я чем-то виновен в случившемся. Хотя в чём может быть моя вина? У него были сложности на любовном фронте. И квартирный вопрос стоял очень остро. Однако письма от него приходили весёлые, с шутками.
Нет, не о такой встрече я мечтал.…

Ты пишешь, что вложил изрядную сумму в какую-то финансовую пирамиду, которая развалилась. Спрашиваешь, есть ли у меня какие-нибудь мысли относительно того как «крутануть» деньги. Абсолютно никаких. Ни денег, ни мыслей. От финансовых пирамид, что нынче расплодились как поганки после дождя, я бегу без оглядки.

Эх, Алексей! Помню, стоял я на посту. Это тот самый склад, что в роще напротив казармы. Весна, солнышко. Я вдоль склада с автоматом прохаживаюсь, настенные художества разглядываю. В основном это бабы голые. А точнее, кусок тела пониже пупка с вожделенным чёрным треугольником - пределом солдатских фантазий. И, конечно, везде - заветные три буквы ДМБ с разными цифрами и различным географическим приложением: Барнаул, Махачкала, Эчмиадзин, Тарту. И среди этой эротической живописи – надпись «ПАСХА», дата и подпись. Твоя, Лёха. Прикинул я в мозгу эту дату. И вспомнил…

Это была моя последняя гражданская пасха. С утра погодка – как на заказ. А я вообще человек погоды. Светит солнце – и у меня на душе светлей. Я – школьный учитель. Прозябаю после института в одной сраной русской деревеньке. Спиваюсь вместе с местным населением. С утра сосед хорошо захмелил меня самогоночкой. А как же? Нынче праздник! Ближе к обеду, будучи весел и пьян, я врезаюсь в забор на развалюхе-велосипеде. Кровь, рубаха рваная. А мне всё нипочём. Придя в комнату, заваленную пустыми бутылками, в хорошем шутейном настроении пишу кровью (с распоротой руки капает достаточно) письмо знакомой красивой девочке в Москве.

Пройдёт немного времени, и к этой девочке я поеду. Но встречаюсь я не с ней. Встречаюсь по воле Его Величества Случая с другой женщиной. Оказавшись в чужой квартире (как и почему – долго объяснять), я вскоре сталкиваюсь нос к носу с её законной хозяйкой, которая поначалу принимает меня за грабителя и пытается принять соответствующие меры. Мне стоит немалых усилий объяснить ей почему нет ничего удивительного и криминального в том, что женщина, придя с работы, обнаруживает на своём диване чужого мужчину. Посмеялись, поговорили, снова посмеялись. Немножко выпили (у меня с собой была бутылка «Узбекистона», лёгкого, сладкого вина. Солнечный эликсир из тёплого Узбекистана. Думаю, и Ремарк, и Хемингуэй по достоинству оценили бы этот напиток).

Она была интересная женщина… Старше меня (её тридцать три года мне показались тогда очень солидным возрастом), умней и опытней по жизни. Время шло. Становилось поздно. Наступила ночь. Чудная ночь нечаянной страсти. Мне было двадцать пять. Был я тренирован и здоров как конь. Энергия била из меня ключом. Разбудить меня было нетрудно.
- Смотри, - сказала она и, стоя на одной ноге, взяла в руки носок другой и каким-то фантастическим движением вскинула её себе за голову. Так она и стояла в полумраке, на фоне приоткрытого окна. За окном гудели самолёты правительственного аэродрома. Я с любопытством и восхищением рассматривал это молодое, гибкое женское тело.
- Надо раздеться, - сказала она тоном старшего товарища. Я повиновался.
- Как ты, однако, сложен, - заметила она и с нескрываемым удовольствием тронула моё тело. – Тренируешься, наверное?
- Тренируюсь.
- Зачем? Сильным хочешь быть?
- Хочу!
- Какой умный мальчик! – она прижалась ко мне. – И какой глупый!

… Она была волшебница любви. Только под утро, уже засыпая, я подумал: «Ээ, чёрт! Как всё странно в жизни получается! Не с этой женщиной я должен был сейчас находиться. Не за тем я в столицу приехал». А зачем – это другая история...


… Однако, я сильно уклонился от темы. Вернёмся к тебе, Алексей. В это время ты на стене военного склада царапаешь слово ПАСХА. Тоже, надо полагать, в хорошем настроении и с думой о малой родине. Кто бы мог подумать, что очень скоро наши жизненные пути сойдутся. Правда, ещё полгода мне придётся пожить собачьей жизнью в подольской учебке, но наши дорожки уже пошли на сближение. И, наконец, сошлись.
Так мы оказались с тобой в одной казарме, где крепко пахнут солдатские портянки, где братство соседствует с подлостью, дружба с предательством, а воинский устав – с тюремными понятиями.

Помню твои особые отношения с молодым литовцем Сонечкой. Он приходил к тебе после отбоя. Чесал пятки, рассказывал сказку. Ты целовал его в лобик на сон грядущий, после чего он уходил драить до зеркального блеска твои сапоги на высоком не по уставу каблуке. Хитрован Сонечка знал, что он «человек» Лёхи и служит только ему и что лучше шестерить одному авторитетному прохиндею, чем быть на побегушках у всей роты.

Куда бы мы ни выезжали на учения, хоть в самую глухую белорусскую деревеньку, ты неизменно был окружён женщинами. Ты их обожал и никогда не скрывал это. И они тебе платили тем же. Вот почему стоило нам только оказаться вне расположения части, как вокруг тебя появлялись девушки, всегда тепло к тебе расположенные и несущие подарки доблестному защитнику Отечества.

После демобилизации я всего лишь несколько раз был у тебя в Москве. Потом ты пропал неизвестно куда.

Жизнь моя текла своим чередом. В последние годы стали уходить друг за другом родные и знакомые. Стоя возле очередного близкого мне человека, лежащего в цветах, клял я себя за то, что так мало с ним общался, пока это было возможно. Понял, что если в жизни хороший человек попался – старайся с ним не расставаться, встречайся с ним, общайся с ним, выпей и рюмочку, если возможность есть. Видит Бог, что рюмочка для общения – не грех, а святое причастие.

В этом плане меня многому научила бабушка второй жены. Никогда никому не завидуй – сдохнешь от зависти. Ещё бабушка говорила, что самое ценное – это семья и согласие в ней. Хорошо в семье – значит хорошо в жизни. Мне ли это не прочувствовать, особенно после первого просто кошмарного брака? Да, первый брак был брачным. Или это «проба пера» называется?

Женился я совершенно неожиданно и вот каким образом. Возвращался с армейской службы. Лежал на полке в вагоне и думал: «Куда еду? Мне уже под тридцать, а у меня ни семьи, ни жилья, ни работы. Ни-че-го».
На вокзале я встретил девушку. Она мне понравилась. Думаю, что в мундире я был неотразим, а мои чёрные погоны с золотыми лычками сержанта и буквами СА произвели на неё сильное впечатление. Я взял у неё адрес и уже вечером был у неё на квартире. Действовал энергично и решительно. Но по уставу. Отношения сразу же пошли такие глубокие, что я решил жениться.

Перед свадьбой мы к тебе приехали. Я познакомился с твоим отцом. Помню, он рассказывал где купить свадебные кольца, а я его слушал со своей будущей женой да херес потягивал. Отличный был херес. Марочный. С чёрной этикеткой. Херес по мозгам растекался сладкой истомою. Жизнь казалась балдёжной…
Вечером ты мне сказал: «Спать вот на этом диване устраивайтесь. На нём уже троих зачали. Может, и вам повезёт».

И была свадьба. Шумная, с дракой. Вспоминать тошно. Потом жизнь какая-то совместная была. В том числе и так называемая «половая». Заключалась она в том, что большую часть ночи я проводил на полу, накрывшись курткой. Мне, конечно, не привыкать к такому ночлегу. Помнишь, как мы в армии на учениях спали? Под кусточком, накрывшись шинелью, в обнимку с автоматом. Вместо подушки – стальная каска.

Семейная жизнь не заладилась с самого первого дня, или даже ночи. Разошлись… Длинная и невесёлая история. Но элементы юмора в ней были.
Особенно забавно, когда мужик среди ночи, выломав забор, делает из него импровизированную лестницу и карабкается по ней в свою квартиру на третьем этаже. Ведь очень интересно узнать почему туда не пускает супруга. Тем более, что мужик из командировки вернулся и жрать хочет. Бывал юмор и потоньше, но всего не опишешь. Слава Богу, детей не осталось.

Второй раз женился через неделю после развода с первой женой. Брак удачный. Жена – женщина деликатная, уважительная. Любит детей и семью. Ей бы не такого охламона, как я.
В «доперестроечное» время попал я в список «политически неблагонадёжных». Ни в каких партиях (а тогда-то и была одна-единственная коммунистическая) я не состоял, ко всякой политической трескотне относился отрицательно. Был настолько глуп, что не скрывал этого.
До восемьдесят пятого года я был не только «невыездным», но «неподпускным».
Но грянула Перестройка. И я вновь оказался за границей. Поехал вместе с ворами. Их ещё «новыми русскими» называют.

Сильнейшее впечатление, которое я получил за рубежом – это расстрел Белого Дома в Москве. Лёжа на роскошной, пригодной для группового секса кровати (моя месячная зарплата за ночь), я с замиранием сердца следил за тем, что происходило на улицах столицы. Я всё видел в ЖИВОЙ передаче. Американские журналисты – вот ведь шустрые ребята! – проделали великолепную работу, хоть кое-кто из них заплатил за это жизнью. Всё моментально снималось и передавалось на спутник, так что я (вместе с остальным цивилизованным миром) мог наблюдать те неописуемые события собственными глазами. Вот подъезжает танк. Вот он разворачивает пушку. Неужели будет стрелять? БАХ-БАХ. Это по своим-то?! Вмиг вспомнил нашу армейскую службу. Лёша, а стреляли бы МЫ, если бы НАС подогнали на нашем танке? Глаза отказываются верить. Вот полыхает Белый Дом. И быстро превращается в чёрный. Боже милостивый! Неужели это моя Родина? И друг друга убивают мои соотечественники?

В переломный момент, среди той публики (бывшие секретари райкомов, инструкторы обкомов, председатели «народного» контроля, а нынче – генеральные директора АО, президенты коммерческих банков, главы администраций и т.д.) пошёл опасливый разговор: «Константин, а партбилет у тебя цел?» «Цел. Припрятан в тряпочку».
Этим людям было наплевать на кровь, текущую по улицам Москвы. Людей этих тревожил другой вопрос : кто победит в драке и к кому примкнуть?

Смотрю я телевизор и вижу знакомые лица…
Вот бывший партработник, а нынче, естественно, демократ, с экрана телевизора рассказывает как он не щадя живота своего денно и нощно борется за счастье народное. А меня подмывает спросить его: «Дорогой, что ты делал в государстве N с такого-то по такое-то время? Договаривался о поставках товаров для народа? А что за документ ты привёз оттуда? Какое интересное у него было название. «Порядок открытия валютных счетов в банках государства N частными иностранными гражданами».

А вот ещё господин хороший. Президент крупной коммерческой структуры. «Структура» занимается тем, что гонит российское сырьё за границу. Свои заводы взвыли : дайте сырья, дайте работать. «Хрен вам, - сказали в коммерческой структуре. - За бугром - барыш больше».

Мелькают по телевизору чеченские картинки. Ведь, там война идёт, Алексей! Или кому война, а кому мать родная? Нам по времени не выпало туда отправиться. Но туда отправляют сыновей наших. Тысячи людей погибли. За что? За счастье России? За особняки на Рублёвке? Молчим……

Работал я некоторое время в одной фирме. Директор её имеет маленькую слабость – обожает загрантуры и жизнь свою без них не представляет. Париж он знает лучше, чем я родное Заречье. Ездит туда за конторские денежки. Зарплату своим сотрудникам может не выдать, но чтобы отказать себе в удовольствии побалдеть в пивных Мюнхена, хорошенько потрясти мошной в торговых центрах Амстердама – это исключено. Иногда с собой кого-нибудь из холуёв своих наиболее преданных прихватывает. По возвращению в Россию, увеселительная поездка оформляется как служебная командировка. Бухгалтерия списывает расходы каким-нибудь хитрым образом. Бухгалтера – доки, знают как концы в воду прятать. Все хорошо прикормлены. И молчат, как партизаны на допросе. Сбежал я с этого болота при первой же возможности. Но ничем хорошим не кончил.

Лёша, «принимаешь ли ты на грудь»? Я до армии крепко баловался. С пол-литра белой только разминаться начинал. Молодость и здоровье позволяли. Помню, в одной забегаловке (после изрядного принятия) кто-то за столиком плохо себя повёл. Взял я его в охапку, сердешного, и, распахнув пинком дверь, выкинул на улицу, как котёнка. Как меня потом местные не урыли? Увлекался шибко, зарплаты не хватало. Здоровье казалось беспредельным, а сила безмерной. Чересчур не бузил, но погеройствовать мог. Помню, тормознули меня хмельного трое на улице. Трезвый я бы отошёл без базара, но будучи по шафе, понадеялся на свою силушку. Как меня не убили – видно Господь хранил. После очередного удара ногой в голову (я уже лежал на земле) в мозгу промелькнуло: “Всё. Это смерть моя». И так жить захотелось, что я мгновенно протрезвел и, вскочив, побежал так, что меня не догнал бы ни один олимпийский спринтер.

Помнишь, как я «залетел» со стариком Володькой Сорокиным? Москвич, как и ты. В каптёрке на первом этаже посиживал и всё, что плохо лежало, подворовывал. Вот на его «100 дней» мы и нажрались в каптёрке. Дал я тогда слабину. Уже был хороший, а Володька всё лил да лил. «Ты что? Старика не уважаешь?» Вот я и уважил. Утром подняться не мог. Так и лежал на полке с ботинками. А ведь надо было отправляться в наряд помощником дежурного по батальону. Когда пришёл комбат Сердюк (помнишь отца родного?), он обложил меня трёхэтажным и к Володьке направился. А тот с перепою обмочился. Сердюк заревел: «Мерзавец! До чего напился!! Аж обоссался!!!» А Володька свинцовым языком бормочет : «Никак нет, товарищ майор. Это я запотел.»
- Смирно! Стоять не можешь, подлец!
- Стою как штык, - ответил Володька и упал как подкошенный.
Его подхватили и унесли.

После армии я «завязал». Хотя и деньги были и прочие подходящие условия.
Сейчас я формально безработный. Езжу к одному барыге подрабатывать. Пацан, которому и тридцати ещё нет. Платит немного, но без задержек. Все деньги уходят на еду. В первую очередь – детям. Кормить их надо справно, чтоб рахитами не выросли. Сам питаюсь кое-как. Вместо обеда - сигаретка тухлая. Домой прихожу, тарелку супа в себя вливаю, и на диван падаю.
Говорю я своему барыге:“Что делать будешь, если вдруг красные снова к власти придут? Лично я не боюсь: мне терять нечего". Барыга мне отвечает: "Я тоже не боюсь. У меня всё в нужном месте". Я думаю, что он в Цюрих ездит не только пиво пить.

Один мой знакомый по кличке Мурчик предлагал мне как-то сотрудничество. Я его с детства знал. Мне всегда казалось, что он в тюрьме кончит. Ан нет. Туда он явно не спешил. Был, что называется, «в авторитете», жил безбедно, крутил большими непонятными делами. Народная молва говорит, что он не давал разгуляться беспределу, поддерживал финансовую дисциплину в городе и на местах. Короче, был рэкетир широкого профиля.
Иду я однажды по улице. Вижу, рядом со мной BMW останавливается. Дверь открывается, и оттуда Мурчик выглядывает.
- Садись! Подвезу.
Я сел. Мы поехали.
Сначала - тары-бары насчёт тары. Потом он к делу подступает.
- Тебе деньги нужны? - меня спрашивает.
- Ещё как! - отвечаю я.
Тут он мне одну маленькую сделочку предлагает. Я как в суть врубился, сразу сказал, что мы уже приехали, и попросил остановить машину.
- Может, ты боишься кого? – спросил он, когда я вылезал из салона.
- Нет, мне просто жить хочется, - ответил я.

Его расстреляли на мосту. Догнали иномарку и изрешетили вместе с приятелем из калашниковых. Слава Богу, я не был на месте того приятеля.
Вот, Алексей, кое-что из того, что происходило со мной за эти годы. Всего не опишешь. Так что потолкуем в Москве.
А пока обнимаю тебя крепко и жду с нетерпением нашу встречу.
Твой сослуживец,
сержант первой танковой роты ВЧ 13/087,
Сергей Н.
- - - - - - - - - -
Вот такое письмо. И еду я к Лёхе в Москву.
Нахожу квартиру. С биением сердца нажимаю кнопку звонка. Шутка ли, семнадцать лет не виделись! За дверью возня. Женский крик «Брось мне чего-нибудь! Я же голая!»
Наконец, дверь открывается…

Боже мой! Кто это? Голый мужик в несвежих плавках. Опухшая, немытая, небритая, какая-то несимметричная, явно пьяная физиономия.
- Серёжа! Милый! Ёб твою мать! Радость-то какая! Маенькая, маенькая, смотри, кто приехал!

Выходит «маленькая» жена Лёхи. Она на голову выше его (так же как и первая – у маленького Лёхи непреодолимая тяга к женщинам высоким и статным).
- Вы уж нас извините. Проходите в кухню.

Прохожу. Первое, что бросается в глаза груда пустых бутылок в углу. Видно, Лёха пьёт уже не первый день. Стада тараканов снуют по столу, по плите, повсюду.
- Серёжа, ты выпить привёз?
- Привёз, конечно. Но тебе, кажется, этого не надо.
- Надо, Серёжа, очень надо. Садись, дорогой, сейчас потолкуем.

Лёха говорит с трудом ворочая языком и заикаясь. У него явное нарушение речи, которого я раньше не замечал. Левая рука частично парализовано (где его угораздило?) Глаза мутные. Когда-то Лёха говорил быстро, с прибаутками. Это был весельчак и неунывающий балагур. Любимец женщин и зубная боль для комбата.
- Давно пьёшь, Лёша? - спрашиваю я.
- Не надо про это, Серёжа, - бормочет он.
- Давно, давно, - подхватывает жена. – Как из тюрьмы пришёл, так с тех пор пьёт без остановки. Вон, смотрите – всё пропил. Квартира совсем пустая.
Да, квартира пустая. Шкаф, койка, кресло и тумбочка с телефоном. Больше ничего. Если не считать бесчисленных тараканов.
- Маенькая, ты не лезь не в своё дело. Ты что, не видишь – ко мне друг приехал? Сделай нам пожрать чего-нибудь, а?
- Лёш, да есть-то что? Гляди – кругом пусто. Да и откуда возьмётся?
Лёха виновато улыбается.
- Серёжа, извини. Понимаешь, временные финансовые затруднения.

Я смотрю на жену. Молодая высокая женщина. Добрая и терпеливая. Как и почему она живёт с Лёхой? За что ей такое наказание? Когда-то он был человеком. Но сейчас он хуже скотины. Мне с ней разговаривать легко. Больше всего она хочет, чтобы Лёха бросил пить. Устроился на работу. Чтоб у них всё было «как у людей».
- На что хоть живёте? – интересуюсь я у неё.
- Хожу торгую. Что заработаю, то и поедим.
- Лёх, а ты-то работать собираешься? - спрашиваю я.
Лёха мычит что-то невразумительное.
- Ты, наверное, никогда работать не будешь, - говорю я ему. – Тебя работать заставить – всё равно что проститутку к токарному станку привязать.
- Верно, Серёжа. В лёт говоришь. В лёт. Не могу я работать. Скучно мне это.
- Вот-вот. А жрать не скучно?
- Нет. Жрать люблю.
- И пить тоже, - добавляет жена.
- Цыц! Лучше шамовку дай!
Жена Оксана уходит. Приносит кусок чего-то мясного. Долго нюхает, потом спрашивает:
- Как вы думаете, не отравимся?
- Вари, маенькая. Всё будет Окей!

- Смотри, Алексей! – Я достаю фотографию. Подарил когда-то Лёха. На ней он – молодой, молодцеватый, в солдатской форме. Улыбаясь смотрит на стоящего рядом задумчивого мужчину. Это его отец. Приехал в часть проведать сына.
- Серёжа, милый! – Лёха падает на колени. В глазах и в голосе – слёзы. – Я знал – ты найдёшь меня! Спинным мозгом чуял. Стопудовый ты мужик! Это же сколько лет прошло!

Говорить с Лёхой бесполезно и бессмысленно. Он невменяем. И потому разговор идёт поверхностный. Перебираются только факты. ДорогОй папа умер. Папа был хороший, подбрасывал деньжат. От первого брака у Лёхи дети есть, но сколько им лет, он не помнит. Старшая, кажется, дочь. Учится в каком-то престижном институте.
- Очень умная девка. В меня, значит, - поясняет Лёха. Иногда лицо его проясняется, глаза приобретают осмысленное выражение и тогда я вижу перед собой того самого Алексея Зубова, с которым мы вместе тянули солдатскую лямку на болотах Белоруссии. Молодость моя, Белоруссия! Я пою несколько песен по-английски. Лёха блаженно улыбается.
- Маенькая, видала какие у меня друзья, а? Какие песни поют!
- Твои друзья все алкаши и рвань кроме, кажется, этого, - говорит Оксана. Сама она ненавидит алкоголь и табак.

Лёха протягивает здоровую правую руку, трогает мою голову.
- А постарел ты, Серёга!
- Постарел. Смотри, седой уже. И плешивый. Да и ты не помолодел.

Скула у Лёхи словно кислотой обожжена. Некрупный орлиный носик заострился. Но волосы по-прежнему иссиня-чёрные. Пышная шевелюра украшает буйную, не отягощённую умственной работой, головушку. После армии долго мучился дурью. Работал кое-где и кое-как. Пил. Об этом предпочитает не говорить. По пьянке залетел в тюрьму на три с половиной года. Раздел и обокрал собутыльника. Приписали разбой. Как раздел – вспоминает со смехом (Представляешь, мороз, а он у меня в носках прыгает!) Но клянёт себя за то, что на бумажник позарился. Потом три года сам на морозе прыгал, лес валил. Ел собак. «Деликатесное, брат, блюдо». А в общем вспомнить нечего.

После тюрьмы обменял с доплатой большую квартиру в центре на меньшую на окраине. Двадцать тысяч долларов профуфукал за несколько месяцев. Недавно ограбили. Вымели последнее. Всё. Пока Лёха лежал пьяный (его предварительно напоили), а жена была связана, представители солнечной республики выносили из квартиры вещи. Не одолели только шкаф и койку.

Неужели с этим алкоголиком с мутными глазами я хотел вспомнить молодость, поговорить по душам?

Склонившись над тарелкой Лёха втягивает в себя макароны. Сухо.
- Маенькая, а где мясо?
- А вон немножко на тарелке.
Лёха смотрит на несколько маленьких кусочков. Рядом – кость.
- А кость откуда?
- Было немножко, так я обглодала.
- Так… А мне, значит, не нашлось?
 В его голосе слышатся угрожающие нотки.
Оксана идёт к кастрюле. Вылавливает кусочек, похожий на маленький хвостик, и кладёт его перед Лёхой. Лёха долго рассматривает кусок. Он кажется ему до обидного маленьким. Ноздри его раздуваются.
- Ты что, сука, положила, а? Сама нажралась, а мне – хер на рыло!!!
С визгом Лёха швыряет мясо в Оксану, но промахивается. Мясо шлёпается о стену, откуда разбегаются потревоженные тараканы. Лёха топает ногами, брызжет слюной. Такого в кино не увидишь.

На ночь я устраиваюсь на кухонном «уголке». Лёха сокрушается, что не может устроить меня покомфортнее. Я знаю, Лёха – щедрый малый, и, будь он королём, он отдал бы мне полкоролевства. Вторую половину он бы пропил. Теперь я это тоже знаю.
Ночью я отбиваюсь от заползающих на лицо тараканов. Больше всего боюсь, как бы какой не залез в ухо.

Утром меня будит Лёха.
- Серёжа, дорогой, выручи, милый!
- Чего тебе?
- Дай на опохмелочку. Мне просто в себя придти надо.
Я иду к куртке, достаю бумажник. Счастливый, Лёха убегает.
- Зря вы ему дали, - говорит Оксана. – Он уже выжрал, да мало показалось.
- Что же он пьёт?
- Да тут недалеко гадость разливную продают.
Оксана уходит. Вскоре возвращается Лёха. Глазки его блестят. Видно, что выпил он уже изрядно.
- Ты что делаешь, Алексей? Я с тобой хоть сегодня хотел как с человеком поговорить. А ты опять нажрался?
- Всё хорошо, Серёжа, всё хорошо. Помоги-ка мне вот тут.
Держа изуродованной рукой пакет, он здоровой пытается засунуть в него кожаную куртку. Видно, задумал вынести и пропить.
- Брось! – Я отшвыриваю куртку. – Ты что? Совсем сдурел? Эх, Алексей, не такой я ждал встречи. Учти, либо ты завязываешь с пьянкой, либо сдохнешь под забором. Третьего не дано.
Я хлопнул дверью и вышел на улицу.

Вот и состоялась наша встреча….
Где-то на дне сознания я предполагал, что бесшабашный Лёха мог «задурить». Но не в такой же мере. Я обязательно напишу ему. Но это вряд ли поможет.

Станция метро. Бесчисленные ларьки со спиртным. Вокруг и около спившиеся личности. От ларька отсоединяется особа предположительно женского пола. Под обоими глазами лиловые синяки, проставленные с замечательной симметрией. Мило улыбаясь, приближается ко мне.
- Молодой человек, у меня к вам интересное предложение.
- Мне ничего не надо.
- Прошу прощения.
- Прощаю.

У остановки приличный дед. На груди орденские планки.
- С наступающим вас, отец!
- Спасибо. Да только какой нынче праздник. Страну развалили, людей споили. Разве за это товарищи мои гибли?
- А Вы, дедуль, кажется, много повоевали?
- Достаточно. Дважды ранен. Трижды горел в танке. В последний раз меня уж в Берлине в мае сорок пятого подбили из фауст-снаряда. Подумал – и войне конец, и мне крышка. Но нет! Выскочил горящий.

Начало мая. Люблю это время. Солнце жаркое. После холодной и голодной зимы (в прямом смысле этих слов) я снова в тепле. А главное – я вижу как жизнь возвращается. Пробивается травка, выходят первые чистые листочки. Меня минула кровавая чаша Афгана и Чечни. Дома ждут жена и дети. Руки-ноги у меня есть. И голова пока соображает. Вот если бы ещё работу!

Нет, Солнце – это всё-таки здорово! Люблю тебя, небесное светило! Нет только таланта чтобы воспеть тебя достойно.

……………….
PS. Недавно жена ездила в Москву. По моей просьбе позвонила Алексею. Сердитый голос со странным акцентом ей ответил, что по такому адресу никакой Алексей не проживает. И никогда не жил...