Полнолуние

Осень такая, совершенно невыносимая, как любое ожидание неприятная. Тем более, что нечего ждать… Медленно падающие на грязный асфальт листья, мокрые дома, невнятные люди, пасмурные деревья, безнадежно одинокие собаки… Но спокойно… Спокойно и тихо, только иногда – ветер.

Какой-то бесконечно одинаковый город, и совершенно бестолковая история. О любви… О любви? Быть может, а может быть совсем даже и не о ней. А если и о любви, то о какой? О такой, какая бывает на самом деле, хотя на самом деле вовсе ничего не бывает. Даже дела на самом деле не бывает. Так, вялые попытки что-нибудь предпринять, ну хоть что-нибудь, только бы НЕ ДУМАТЬ. А на самом деле как раз наоборот… Лежишь (то есть ничего не делаешь) и даже как бы и не думаешь ничего особенного. Думаешь, например: «Ну неужели так на самом деле бывает? Конечно, конечно же не бывает так на самом деле… И так не рожают, и не спят так, и не так совсем изменяют, и не пьют… Никогда. А если рожают, спят или, там, изменяют и пьют, то совсем не так. И так даже не смотрят друг на друга. И, честно говоря, нормальные люди об этом пишут совсем по-другому, или не пишут вовсе, или пишут, но не об этом. А об ЭТОМ – совсем иначе. А так хочется об этом ТАК, что даже как бы невыносимо… Хочется, чтобы как на самом деле…

А начинаться все это могло, например, так.

Она валялась и думала про всякую чепуху (если нужно имя, то обязательно какое-нибудь очень заурядное, типа Б.П.). Итак, Б.П. валялась на старом многопострадавшем диване и думала: «Этому дала, этому дала, этому дала и этому дала, а этому (тут она посмотрела на него) не дала… ты мал, дров не ломал… почему мал? Зачем не дала? Вот он… просто лежит и спит… такой весь какой-то мокрый (после дождя) и голодный (почему даже не покормила?). Почему? Потому!»

Потом заснула… А на утро…

И так далее, и тому подобное… Дальше всё как на самом деле, поэтому, собственно, можно даже не продолжать…

И обязательно та самая безразличная осень, которая В НАЧАЛЕ, хотя она сюда и не вяжется. Все как на самом деле, как всегда: одно не вяжется с этим, а это с другим…

Можно бы было и не продолжать, но очень хочется… Вот именно об ЭТОМ… И именно ТАК…

…А на утро он (его звали Фенечка) ушел в другую комнату, встал перед зеркалом и стал себя разглядывать, потом поглаживать и подергивать. Так и стоял: гладил, дергал и смотрел, дергал и гладил, гладил и смотрел… И было ему как-то ужасно грустно, потому что это была никакая не любовь, а скорее тоска смертная и самолюбие, притом воспаленное. А тут еще Б.П. дверь открыла и встала в дверном проеме, прямо как дура. Фенечка вздрогнул, а потом объяснил ей, что Б.П. на него плевать хотела. Надо же было всё это как-то объяснить… А она ответила, что не хотела, но плюёт на него, и ушла опять спать.

Потом сразу телефонный звонок, и всё как бы провалилось. Здесь таких нет (это в трубку). И уже затекли ноги. И очень хочется спать, и болит затылок, и зябко как-то, а тут еще в зеркале кто-то голый (я… ужас какой…). И страшно хочется курить, и воды. В общем, все как на самом деле, хотя ЭТО и не красиво.

И такая квартирка (Фенечкина) в меру богемная: в кухне мышь, в ванной с потолка каплет. Сосед сверху безнадежно невменяемый, писает в ванной на пол, всегда и во веки веков… только в ванной, только на пол… В сортир ни ногой, туда нельзя, там кто-то сидит, может убить и всякая чушь такая, - бывает… И выхода в общем-то нет. Весьма обыкновенная квартирка, где-то в центре, осенью, промозгло так… И конечно же в этой самой квартире (у Фенечки) вот-вот сейчас начнется какая-нибудь ЛЮБОВЬ, но это уже всем известно…

Но ведь это всего лишь один из вариантов того, как бы это все могло начинаться. Могло бы и так, но это уж слишком как на самом деле, как будто бы так не бывает… Лучше так.

Б.П. скакала верхом на Фенечке целую ночь и прискакала к рассвету такая вся уставшая и светлая. И когда ей было хорошо, и ему было хорошо, и когда ей – плохо, и ему тоже. Им было вместе. Б.П. говорит наконец (а то все время молча скакала):
- Утро уже… странно как… есть хочется…
- Пошли поедим (это Фенечка, уже никакой).
Потом попили, поели (все равно, что и как), покурили (от души), поспали (без). Проснулись – вечер опять… серое все, скучное такое, как на самом деле.

Вот такое вот еще начало. Уже ближе, но тоже не правда. Можно попробовать еще, совсем уж заурядно как-нибудь.

Была осень (наверняка та самая, безнадежная, которая в начале). Так себе осень, вполне осенняя, каких каждый год…

Фенечка женился с Федором в лифте (хотя это было жутко неудобно), а потом во всем признался Б.П. Он вообще ей во всем признавался (особенно в любви, каждый раз). А она ему – нет. И вообще – никому и ни в чем. В данном случае она ему не призналась, что ей плевать (как обычно) где и с кем Фенечка женится. «Подумаешь, с Федором, дело какое, я с ним тоже женилась и тоже в лифте, и тоже было очень неудобно… Просто красивый мужик, не человек что ли? Вот такая Б., хотя вообще-то она тихая как мышь, а не гулящая вовсе, как кошка.

В свою очередь себе Б.П. не призналась, что на самом деле ей все это противно…

Потом они (Б.П. и Фенечка) пошли к батюшке, покаялись во всем – во всем, потом еще раз и еще, и потом, наконец, обвенчались. Венец держал Федор, жаловался еще, что венец был тяжелый страшно, и что все это страшная лажа (венчание, в смысле). А потом все обо всех забыли. Б.П. и Фенечка, например, забыли и о Федоре, и о батюшке.

Вот так и начиналась вся эта бредятина (о любви конечно же). Но на самом деле все было конечно же совсем по-другому…

И сами они были не такие уж уроды, какие на самом деле бывают. Были они люди как люди. Ему – двадцать семь, ей – тридцать пять. Он: пишет прозу, она: просто живет, так, для интереса.
- Я тебя люблю, - это она. Так сказала, не подумавши. И он совершенно не подумавши ей ответил:
- Это пройдет когда-нибудь потом…

И все это была осень. А потом конечно же зима наступила. И на улице, и в доме. Так, просто маленькая (и, быть может, даже ненастоящая) зима.
Вместо января – слякотный, придавленный тяжелым мокрым снегом март (забегая вперед). Вместо кофе – желуди. Вместо вечера – утро, вместо дня – ночь. Но ночь – отдельно.

Живут по луне, сами, как хотят… Вместо правды – неправда, вместо счастья – несчастье, вместо радости – гадости. Зачем? Вместо всего этого – все не это, «не это самое», как говорит Б.П. «Не это самое» Б.П. всегда говорит, когда что-то не клеится.

И еще они иногда ругаются. Но как-то тихо (как будто бы им не охота ругаться). Один раз, когда появилась Соня:
- Тошнит какая ты добрая и спокойная.
- Я стараюсь. А кто эта Соня?
- Какая Соня?
- Обыкновенная Соня!
- Она необыкновенная!
- Почему необыкновенная?
- Не знаю почему…, потому что!
- Понятно, - Б.П. ничего не понятно.
- Ничего тебе не понятно, - И оба молчат.

Вместо сына – дочь, вместо дочери – собака, вместо собаки – свинья, вместо свиньи – желуди, вместо желудей – наконец то – КОФЕ. Луна почти квадратная, и голова тоже почти квадратная. И все бы еще ничего, но звонит Федор:
- …
- Ну, приезжай.
- …
- А кто в этом виноват?
- …
- А что ты тогда звонишь?
- …
- Я тоже – никому. Никто никому не нужен.
- …
- А по-твоему она должна извиниться?
- …
- Потому что.
- …
- Не хочешь, как хочешь! – И Федор не приезжает.

«И должно уже скоро распогодиться. И луна, наконец, круглая, - думает Фенечка, - и я, должно быть, еще хуже, чем Федор.»

И даже кофе становится невкусный; вот такая, например, маленькая зима. Иногда они вместе слушают какую-нибудь музыку, иногда просто сидят в разных комнатах, иногда Б.П. находит всегда не дописанные Фенечкины фенечки, а рядом он спит. Иногда она их читает.



Идет такой весь невразумительный, поскальзывается, падает, встает, отряхивается, анализирует («бля…»), анализирует («почему?»), анализирует (за что?), анализирует («кто-то не так посмотрел…?»), устает анализировать, снова идет, опять падает, встает и идет дальше просто (устал анализировать, просто идет), но старается ступать надежно… Ласково так смотрит на бомжа (бомжа в ментовскую поволокли), готов заступиться, но помочь не готов («к чему эта театральность?…»), и, даже не замедляя шаг, идет дальше.

Проходит это, проходит то, а следующее вообще почти пролетает (ему туда не просто не надо, а ему противно туда) и все думает про себя: «когда же все это закончится? – идет, не останавливается ни на секунду, уперся, как говорится, рогом, и идет, - куда они все бегут?, а этот чего встал и стоит?», - ему до всего есть дело. Лучше бы подумал: куда идет, может остановиться, ну хоть воздуху глоток. Нет. Все время суетится, генерит чего-то там, как зверь голодный рыщет, чего-то хочет… ****ей любит, детей любит, вообще людей любит, даже патагонцев (не знает кто такие патагонцы).

Ее любит. Правда, суетливо тоже как-то, но ОЧЕНЬ. Говорит, во всяком случае, когда спрашивает «как?», говорит – «очень!», с придыханием таким, весьма беззастенчивым. Все видели? Он ее очень любит!

А оно все накручивается, наваливается (надо что-то делать… надо решать… надо думать…). Надо ли? Может лучше?… Нет, не надо…

И как-то раз сидит с таким же, как и сам, идиотом водкой чокается (дай Бог, не последняя), пьет, закусывает, потом опять «дай Бог, не последняя», потом опять и еще и по следующей, и сызнова, и «дай Бог, не последняя», и, наконец, «дай Бог, последняя» – потому, что уже тошнит. И тут (как раз) начинаются всякие (такие же) разговоры (от которых тошнит):
- Ты чего такой грустный?
- …, - плечами жмет.
- Жена погнала?
- …, - плечами жмет (нет жены, ничего говорить не хочет вообще, тошнит).
- Не жми плечами-то, скажи чего-нибудь, …не хочешь?
- …, - головой мотает, молчит.
- Давай по последней!
- Не хочу…, - улыбается («Плохо мне»).
- Правда, дрянь, - улыбается про себя…

И дальше в таком же духе, всякая лабуда, от которой любого нормального заворотит.

Потом встают, выходят на улицу; чужой город, точно чужой. Утром просыпаются, голова квадратная, как луна. Этот, второй, уходит, а этот, наоборот, остается. Лежит, и тут входит Соня…


- Так кто же она такая?, - Б.П. толкает Фенечку в бок.
- Кто?
- Соня…
- Далась тебе эта Соня?
- Это тебе она далась! А этот, первый, который уходит, это Федор что ли?
- Нет, это я.
- А который остается и лежит?
- Федор.
- А я тогда кто?
- Дура ты!

Вот так иногда и ругаются, чаще зимой.

А в марте у Б.П. уже все становится заметно… И все приобретает совсем другой смысл. Ф. думает от кого будет этот желудь, т.е. свинья, т.е. дочь или сын… если будет, от него или от Ф.
А Ф. покупает ф-ы и ц-ы в марте, потому что смысл уже совсем другой и Б.П. надо много ABCD и еще радости, а не гадости. А зачем ей все это нужно было раньше – вообще никому не понятно.

И Ф. как бы ничего плохого не думает про Ф., и Б.П. про них ничего тоже не думает плохого. Ест ф-ы, нюхает ц-ы, радуется сама не знает чему, и вот уже лето, когда с ABCD нет проблем, и когда почти пора.

И они все вместе совершенно бестолково уезжают на юг, где проблем еще меньше. И ловят крабов, и собирают дикие абрикосы. И Б.П. рожает девочку, прямо в море за камушком, чтобы никто не видел. И девочка все время сосет сиську и спит, и очень похожа на Ф.

И все соглашаются, что ее надо называть Соня. И они ее так называют. И через много лет, когда Соня уже сильно подросла, она не возражает, что она Соня.


И вот теперь настает время написать о чем-нибудь вечном, потому что то, как они потом целую вечность жили все вместе зимой и летом, и много раз зимой (когда немного ругаются), и много раз летом – все это в описаниях не нуждается (все как на самом деле), просто проходит очень много времени (дней, недель, месяцев и лет) пока они все вместе зимой и летом живут.

Когда напишешь бестолковую историю о любви, и когда все ее прочтут, то всем может показаться, что любовь сама по себе как бы бестолковая вещь (ну или не вещь). На самом деле она не бестолковая, просто очень незаметная. И мы не замечаем ее почти никогда в своем очень одинаковом городе, где все собаки ТАК одиноки, а все осени и зимы ТАКИЕ, каких каждый год хоть… и где только иногда бывает ВЕТЕР.

И когда ее нет – все бессмысленно, а когда ее случайно заметишь (ну или почувствуешь), все вдруг приобретает совсем другой смысл, а все остальное становится совершенно бессмысленным. И уже нет никого, кто хотя бы один раз не чувствовал ветер. И это совсем не важно, что мы никогда и ничего умного друг другу не говорим.

И даже не имеет значения, что ничего толкового здесь не написано. И место ничего не значит, и время ничего не меняет.


- Ну скажи, кто такая Соня, - Б.П. конечно же подумала, что это не имеет уже никакого смысла, много лет не имеет...
- Дочь твоя…, - Ф. почувствовал, что все опять.
- А я кто?, - Б.П. вспомнила (подумала) «дура ты».
- Мать ее. – Ф. подумал, - А я кто?
- А ты отец.
- Правда? А Ф. кто?
- Просто так живет.
- А Соня?
- Тоже просто.
- А где они?
- У него в мастерской.
- А он на ней женится?
- Не знаю. А тебе зачем?
- Я тогда что-нибудь об этом напишу.
- Ты уже об этом написал.
- Где?
- Здесь. – Б.П. потыкала пальцем строчку. – Какой-то бесконечно одинаковый город, и совершенно бестолковая история…
- Но ему на двадцать больше.
- Ну и что?
- А то, что ей на двадцать меньше.
- Ну и что?
- А то, что это, - Фенечка потыкал пальцем строчку, - совсем о другом.
- А мне кажется, все – об одном. Она мне сказала, что Федор нарисовал совершенно квадратную луну, и знаешь, что она ему сказала?
- …?
- Она сказала, что так на самом деле не бывает. А он сказал, что на самом деле вовсе ничего не бывает…

Фенечка встал и подошел к окну. Была НОЧЬ (отдельно). И СНЕГ падал тихо, медленный и белый, как старость. И ВЕТРА почти не было. И была ЛУНА… ПОЛНАЯ.


МОСКВА, 1992-1995