Гидек I и II части

27 сентября все пять частей книги вышли под одной обложкой...
тут отвечают на вопросы: gidek@ukr.net

это нечто большее, чем просто книга, как человек - нечто большее, чем просто животное...

Гидек
Повесть в пяти частях
Части первая и вторая

I часть

                Не бойся того, что вокруг, бойся того, кто внутри.


Комната.
Открытое окно.
Диван.
Журнальный стол.
На диване, за столом сидит мужчина средних лет. Его зовут Иван Стренников. Руки мужчины сжатые в кулаки лежат на столешнице. На краю стола стоит пустой стакан с золотистой окаёмкой.

«Дзззззззззз»…

Звонок прозвучал так неожиданно резко, что рука Ивана дернулась и задела стоящий на краю стола пустой стакан. Мееедлеенно, как бы нееехоотя, словно в замедленном повторе, он стал падать на пол. Сделав в воздухе пол-оборота, коснулся пола, и брызги мелких осколков ударили в разные стороны. Со стороны могло показаться, что именно в это мгновение скорость киноленты пришла в норму. Эффект контраста усилил ощущение скорости. Как белое подчёркивает черное, а быструю машину — медленная, — как иногда, для увеличения ясности своей мысли нужно рядом с ней поставить то, что кажется полной галиматьёй, так и теперь разлетающиеся осколки приобрели почти сверхзвуковую скорость. Они разбивали на кусочки проникающие через окно солнечные лучи, разбрызгивали солнечных зайчиков по стенам, заставляя нестись их в сумасшедшем танце случайности, выстраивая неповторимые мозаичные хороводы, как бы радуясь своей яркой возможности блеснуть, отражая горнее. Потеряв инерцию, возвращались к земле, успокоенные застывали оскалившись острыми зазубринами. Иван растерянно смотрел на падающие блестяшки. Последнее время он стал нервным. Мужчина прикрыл глаза рукой: «Когда это началось?»
«Знания увеличивают скорбь».

Второй резкий звонок вывел его из задумчивости. Он встал, даже не пытаясь обойти, прошелся по осколкам и открыл дверь. На пороге стояла, неуверенно улыбаясь, миловидная девушка.
— Входите, — проговорил Иван. Девушка благодарно поклонилась и шагнула в комнату. На полушаге она встревожено попыталась вернуться — видно, увидела разбитое стекло, но звук захлопнувшейся двери изменил и это решение, и, как бы споткнувшись, она замерла в нерешительности, испуганно поглядывая на Стренникова и осколки.
— Проходите, я случайно зацепил стакан, он упал и разбился, — виновато оправдываясь, улыбнулся хозяин квартиры, — я сейчас приберу. Он ушел на кухню за веником, а девушка, осторожно обойдя осколки, подошла к стене и стала рассматривать навешанные на ней «реликвии».
Стена была утыкана масками африканцев, фотографиями хозяина квартиры среди всевозможных аборигенов, тотемными штучками и оберегами.
Иван прошел на кухню, присел на табурет и вновь выпал из этого времени: память упорно возвращала его назад. Вначале он пытался сопротивляться, но затем прекратил обороняться и время от времени проваливался в прошлое.
Если болит не у тебя, всегда кажется, что эту боль можно вынести.

«Давай, давай», — кричал кто-то за перегородкой, пытаясь пересилить звук ревущей воды. Рядом что-то лопнуло, и вода ринулась прямо на него. Она попала в рот, нос, недостатка воздуха еще не ощущалось, а неприятные ощущения воды в носу уже были непереносимы. Продув дыхательные пути, он вынырнул, схватился рукой за металлический стержень, напрягая все силы, рванулся вверх, вырвался из потока и бросился к пункту наблюдения. Из штаба в пятнадцать человек на вышке было всего трое.
Оказавшись в относительной безопасности, Стренников быстрым взглядом окинул масштабы катастрофы. Жуткая масса воды, как корова языком, слизывала остатки дамбы и все, что оказывалось у нее на пути. Минут через пятнадцать вода будет в поселке, а через полчаса уже можно будет говорить: «Вода была там, где когда-то был поселок». Но выход был. После левого поворота ущелья в скважине этим прагматичным занудой Даниловым была заложена взрывчатка как раз для такого случая. О том, как Данилов умудрился пробить деньги на эту, как тогда казалось, никому не нужную инженерную мысль — дамба строилась с десятикратным запасом прочности — Стренников не понимал до сих пор. Данилова называли ретроградом, перестраховщиком, Фомой неверующим. Говорили, что сооружение взрывной шахты вызовет взрыв негодования жителей поселка, вселив в них недоверие и страх. Поэтому это строительство не афишировали и вели как геолого-разведочное. И знали об этой шахте из руководства только трое: Данилов, он, Стренников, и главный.
Ни Данилова, ни главного на вышке не было. Связь отсутствовала напрочь. Но чуть выше по склону на вертолетной площадке находились готовые к взлету машины. Иван кубарем скатился с вышки, подбежал к одной из машин и дал команду на взлет.
До управляющей станции добрались минут за восемь, еще две минуты бега от вертолетной площадки к пульту — и всё, только нажать кнопку. Стренников поднял глаза и оцепенел. На краю скалы сидела группа подростков и, видимо, вглядывалась в происходящее под ними в ущелье. А в ущелье бурлил поток бешеной воды. Воды, до которой было не меньше полукилометра вниз. Кажется, может ли угрожать тебе то, что так далеко от тебя? Две девочки и четверо мальчиков. Он скосил глаза и мельком заметил, как секундная стрелка наручных часов превращается в язык набатного колокола. Больше не глядя в сторону ущелья, Иван нажал кнопку детонатора.

— Иван Константинович, — как бы извиняясь и, видимо, не первый раз позвала хозяина гостья.
— Что? — удивился Стренников, — ах, да, это вы. По какому случаю?
— Я пришла узнать, Иван Константинович, Виталик не звонил? Он просил, если вдруг долго не будет появляться, зайти к вам и спросить.
Виталик, племянник Стренникова, инструктор тургруппы, симпатичный двадцатитрехлетний шалопай, жаждущий известности, справедливости, любви и веселья, уже три месяца жил у Ивана в квартире. Собственно, с приездом Виталика жизнь Стренникова резко дала крен, и наклон палубы был настолько крут, что Иван понятия не имел, как выползти по этой палубе на еще торчащий над водой нос корабля. Хотя сам племянник был в этом не виноват…
«Бог с ней, с кормой», — подумал Иван и посмотрел на озабоченное лицо незнакомой гостьи: — К Вам, собственно, как обращаться?
— Надя, — как-то с придыханием вымолвила гостья. — Я помешала вам?
— Да нет — я сам себе мешаю больше, чем окружающие, — вздохнул Иван и посмотрел на голые Надины коленки. — Что вы в нем нашли, Надежда? Присаживайтесь, я надеюсь, вы не спешите?
— Нет, вроде, — не совсем уверенно сказала Надя и присела на кончик табуретки.
— Расскажите, что вообще женщины находят в своих мужчинах? Что есть у этого одного не такого, как у всех? Или он просто ближе лежит?
Гостья неуютно заерзала на табурете.
— Да, я понимаю, влажу в душу, ковыряюсь в ней, так с ходу хочу найти пути туда, куда и тот, кого спрашивают, не всегда знает дорогу. И все же, плюньте на условности, раз в жизни сможете?
Надя пожала плечами.
Разговор не завязывался.
Иван встал, прошел в коридор и отдал Наде записку от Виталия. Гостья кивком головы поблагодарила, бочком протиснулась в коридор и выскочила из квартиры.
Стренников сидел за кухонным столом, поставив локти на столешницу и ладонями сжимал голову. Глаза были закрыты. Но он видел. Он видел то, что не видел никогда. В реальной жизни он так и не повернул лицо к обрыву. А сейчас он видел, как кусок скалы, медленно отрываясь от монолита, уносил с собой убитых им детей. Затем все стало ускоряться. Камни посыпались вниз. Все-таки Данилов — гениальный инженер, вот только ему нужно было проектировать не защитную конструкцию, а саму дамбу, может, тогда всего этого можно было бы избежать?
Поток воды с ходу врезался в завал, разлетелся брызгами, побрыкался еще немного, ворочая тысячетонные глыбы, и затих, как бы придавленный сверху их тяжестью.

Стренникова представили к награде, главного посадили, Данилова назначили главным. Иван даже не слышал о без вести пропавших подростках. Он начал грешить на свое воображение. Их просто не было. Их не было двенадцать лет. А затем приехал Виталик с матерью, родной сестрой Ивана. И они появились.

В коридоре зазвенел телефон. Иван подошел к аппарату, подождал еще одного звонка и снял трубку.
— Алло, дядя Ваня?
— Да.
— Дядя Ваня, Надя не приходила?
— Приходила.
— Записку отдали?
— Отдал.
— Спасибо, — трубка стала издавать короткие гудки.
Иван посмотрел на телефон: «Где это сейчас Виталик? А вот видишь, поговорили, вроде как рядом. Связь. Больно может быть только тогда, когда есть связь, и эта связь рвется. Рушится, теряется, ломается. И чем крепче связь, тем больнее ее потеря».

Женя, мать Виталика, приехала с сыном к брату Ивану и в первый же вечер рассказала за ужином Стренникову историю их двора. Оказывается, Татьяна, ее подруга, в день аварии на дамбе потеряла сына, он был ровесником Виталия. Что-то кольнуло Стренникова при этих словах.
 А затем рассказывал Виталий.
— Мы собрались в тот день возле цистерны и решили пройти отвесной стеной к «живой пещере». Это такое место, где лучи заходящего солнца, пронизывая еле заметное сквозное отверстие в скале, освещают вход в пещеру, на миг вырывая из мрака каменную фигуру.. Игра света создавала полную иллюзию идущего человека.
Я обнаружил это год назад, когда возвращался из очередной вылазки на скалы. Под неожиданным дождем я промок до нитки. Рубаха противно липла к потному телу, брюки стали тяжелыми и жёсткими, а кроссовки разлезались на глазах. Пришлось пережидать непогоду в первой попавшейся пещере. А когда выглянуло солнце я был потрясён полной иллюзией ожившего камня.
Я вычислил, что увидеть это можно только несколько дней в году. И вот сегодня случился один из таких дней. Однако мне не удалось тогда пойти со всеми, при первом же подъеме я сорвался, неудачно спрыгнул вниз и подвернул ногу. Идти я мог, но лезть по скале — нет. Я вернулся домой. А вечером услышал, что прорвало дамбу. Я не особо волновался за ребят, они ушли вверх, вода им грозить не могла. А почти ночью пришла тетя Таня и рассказала, что Вовы нет дома, нет дома Светы, Инны, Димы, Алексея и Вадима. Мне стало не по себе, я не стал никому ничего говорить, а утром, прихрамывая, пошел к «живой пещере». То, что я увидел, тяжело назвать даже шоком, я был парализован. Скалы не было. Шатаясь, подошел я к краю обрыва, увидел насыпь, образованную разрушенной скалой, затопленную долину и потерял сознание. Не помню, когда я очнулся, как на ватных ногах доплелся домой, как рухнул на кровать и пролежал в оцепенении сутки.
Ребят так и не нашли.

Женя уехала, оставив сына на Ивана. Виталий быстро нашел себе работу. Общительный, грамотный альпинист, говорящий на трех языках, он сопровождал в горах группы туристов, показывая им достопримечательности, легко вплетал в ткань истории, легенды и курьезные случаи. Дома проводил дней десять в месяц. И Ивана не тяготил.
Как-то незаметно растревоженная рана затянулась сама собой, и все пошло своим чередом, пока вновь не приехала Женя проведать сына. Она привезла Ивану привет от Тани. Оказывается, когда она вернулась в поселок, то рассказала подруге, к кому она отвезла Виталика. И была удивлена, что та уже была знакома со Стренниковым.
Все всплыло мгновенно: Таня — первая женщина Ивана. Когда это было? Двадцать три года назад! Еще совсем мальчишка, двадцать лет. Таня была старше лет на восемь. Они познакомились на дискотеке. Он рассказывал анекдоты. Она хохотала и во время танца всем телом прижималась к его плоти.
Иван улыбнулся, вспомнив, как реагировала Таня на анекдот про ворону, полетевшую с лебедями на юг.
— Ворона — птица сильная, ворона — птица гордая, но дурная, — повторяла она и давилась смехом.
Или про ежика.
— Я сильный, — говорил ежик, — я очень сильный, — и, получив шлепок от медведя, добавлял, — но легкий, очень легкий.
Затем он провожал ее домой, она смеялась над каждым его словом. Он говорил: «И эта река впадает в океан», — она заливалась хохотом и повторяла: «В океан». Затем поднимала руку к небу и повторяла: «В океан звезд». Он смотрел на реку, видел в ней отражение звезд, чувствовал в своей руке Танину и медленно сжимал ее. Они вышли к берегу, он говорил: «И рыбы тоже говорят, когда молчат», — она откидывала голову назад и заливисто с придыханием хохотала. «А когда говорят, то молчат», — отвечала после окончания смешливого припадка.
— Я буду говорить, а ты не слушай, — сказала она после этого, — ведь когда говорят, то молчат?
Они сели на берегу, она как-то естественно положила голову ему на плечо, повернула к нему свои губы и сказала: «Я люблю тебя». Он нежно коснулся ее губ своими, увидел ее закрытые глаза и приник к чужому телу со всей страстью молодости. Они соединились тут же на пляже. Она все время улыбалась и не открывала глаза.
Сейчас он понимает, что она не получила того, чего хотела.
Он лежал спиной на песке, смотрел на звезды, гладил волосы Татьяны и казался себе пустым автомобильным скатом, из которого не просто выпустили воздух, но затем еще приникли к соску и втянули в себя даже то, чего там не было. Так он стал мужчиной.
«Надя похожа на Таню, — почему-то вспомнил Иван девушку Виталика, — только помоложе и совсем не смеётся».
Это случилось двадцать три года назад, — как раз столько, сколько нужно, чтобы Вова был его сыном. Иван еще раз развернул записку. «Помнишь? Таня». И все.
Они встречались еще два месяца, два сумасшедших месяца. В конце он перестал ощущать пустоту, он даже начал наполняться, но это наполнение стало каким-то сытым. Пресыщение. Хочешь чего-то хотеть, оставь чувство легкого голода.
Однако никто ни от кого не ушел.
Просто однажды вечером он нашел на столе письмо: «Срочно уезжаю в командировку. Жди. Целую. Твоя Таня».
Стройотряд заканчивался, писем не было, он даже не знал, где она живет. Оставил в комнате записку хозяйке с просьбой передать девушке, которая сюда придет. Но или хозяйка оказалась пуританских взглядов, или просто приревновала к Тане, — хозяйке было немногим больше, чем Татьяне, а может, Таня не приходила за запиской, они ведь ни разу не заходили в квартиру. Просто не обнаружила Ивана на привычном месте и решила, что ее бросили.
Вот так бывает.

И тут Стренников вздрогнул. От неожиданности и от самой мысли.
Ведь тогда выходит, что он убил своего собственного сына! Тело прошиб холодный пот, ноги Ивана подкосились, и он рухнул на пол.

Очнулся Стренников в больнице.
Его спас почтальон. Позвонил, никто не открыл. Он позвонил соседям. Соседи вошли в квартиру. Вызвали скорую.

— Что, сосед, — увидел улыбающуюся физиономию на соседней кровати Иван, — вычухался?
— Чем дальше, тем больше зарываюсь, — ответил Стренников.
— А я вычухался, — бодрым голосом проговорил сосед. — Не верил уже, свет в конце тоннеля видел, не дошел.
— А я ничего не видел, и рад был бы не возвращаться. — И Стренников рассказал соседу по палате Николаю Трофимовичу все. Странно: чужому человеку, первый раз увиденному две минуты назад, — и все. А близким, родным чтобы все — никогда. Странно. А может, наоборот, именно потому, что незнакомому, потому и все. Все — это значит без купюр, не задумываясь, что ему понравится, а что вызовет чувство благородного гнева. Говоря же с близким, всегда думаешь, как бы не обидеть, не сказать лишнего, не проговорить чужую тайну. С чужим — это как разговор с морем. Все слова утонут в гуле волн и не вернутся обратно. Разве только эхо, но и оно не от моря, а от скал. От твердых бессердечных скал, — и то только последний слог, без мысли, без раздумий повторит, что слышало.
— Эдип, — вдруг изрек сосед.
— Что? — не понял вначале Стренников.
— Царь был такой в Греции. Отца своего убил, на матери женился. И пока не знал этого, жил не тужил, а как узнал, глаза себе выколол.
— Эдип, — повторил Иван.
— Тут не важно, кто кого убил, важно, что человек сам наказывает себя после преступления, хотя в общем-то, ни в чем не виноват.
Дверь палаты открылась, на пороге появился Виталик.
— Дядя Ваня, как так?
— Да вот, — развел руками дядя и глазами попросил соседа молчать. — «Нет, все-таки даже очень дальний человек — это не море».
Племянник поставил на тумбочку пакет с гостинцами. Пакет упал на бок, и по тумбочке покатился вывалившийся из него апельсин, упал на пол и издал странный звук: «Икдых».
— И я, видно, так же падал, — кивнул на апельсинину Иван, — тоже вывалился из привычного кулька, опору потерял, не сумел разобраться, как быть, и – «Икдых».
— Что случилось, дядя Ваня?
— Если я когда-то найду ответ, Витал, то обязательно поделюсь с тобой.
Тут Стренников понял, что Виталий тоже мог быть там. Но не был. А затем вдруг осознал еще одно. Если бы не погибли те ребята, то погибли бы Виталик и его мать, и Таня. Какой-то замкнутый круг, Эдип. Но Эдип хоть и совершал свои поступки, был просто игрушкой обстоятельств, у него не было выбора. Так думали греки. А у меня был. А может, тоже не было? «Из двух зол выбирают меньшее?» А если бы я знал тогда, что на скале сидит мой сын? А что ощущает полководец, посылая на смерть своих воинов?
Иван открыл глаза. Над ним склонились врач с бесстрастными глазами, держащий его за руку, и Виталик с испуганным взглядом. «Каждый божий день человек сталкивается с противоречиями, решает для себя, что плохо, что хорошо, что ложь, что правда, что нравится, а от чего тошнит. А рядом такой же человек получает другой ответ на те же вопросы. Но тоже верный! Почему? Почему нет готовых рецептов «это хорошо, а это дрянь», «…если мальчик любит труд, тычет в книжку пальчик, про такого говорят, он хороший мальчик…» Как все просто. Что-то ускользает. Нюансы? Что-то между серым и белым, какая-то гортанная правда перехода. И возникают недоразумения. И любовь превращается в ненависть потому, что гадость постороннего человека остаётся с ним. А мерзкий поступок близкого – это ты. И любимый становится не просто мразью и дрянью, а подонком, недочеловеком – ему больше нельзя дарить чувство, его уже даже нельзя терпеть, остаётся только ненавидеть. Враг может быть человеком, и поэтому его тоже можно любить. Потому что все люди достойны любви, но если ты видишь подонка (подонок – это тот, кто еще не стал человеком, но уже перестал быть животным), то ненависть к нему — это не самое худшее, что может быть. У такого недочеловека остались инстинкты животного, но появилась изворотливость мысли, он считает себя лучше всех — это значит, что только он достоин жить, всё вокруг создано только для него. Такое существо лишено чувства справедливости, того чувства, которым выражается совесть.
Можно-нельзя для него не существует. Всё можно и только ему, без угрызений и раздумий. Но... Опять это проклятое «но». Как не ошибиться, называя кого-либо подонком?

— Полный покой, без тревог и волнений.
— Врач взял Виталика за руку и вывел в коридор. — О чём вы говорили?

— Я и сказать-то ничего не успел.
Врач устало посмотрел на Виталия и спросил: — Может быть, вы будите в нем какие-то воспоминания? Что у вас было общего?
— Ну, его сестра — моя мать.
— А раньше вы замечали, что от встречи с вами он начинал волноваться?
— От встречи со мной? Нет. Но дядя был немного странный последнее время. Часто не слышал, когда к нему обращались, бормотал что-то сам себе. Было даже ощущение, что глаза его вывернулись наизнанку и смотрят не оттуда сюда, а, наоборот, внутрь.
— Может, мы его не от того лечим? Я проконсультируюсь с невропатологом.
Виталик остался стоять в коридоре перед дверью в палату. Он поднял глаза и улыбнулся: на двери красовалась циферка шесть. «Входить или не входить?»
Он приоткрыл дверь, увидел дядю, оживленно беседовавшего с соседом по койке, прикрыл дверь и зашагал вниз по лестнице.
Он шел по ступенькам уже больше часа, но конца лестницы не было видно. «На сколько этажей он спустился?» На один, десять, сто? Виталик присел на подоконник, выглянул в окно. Он стоял на разворотной площадке между пятым и шестым этажом, а это значит, что он спустился всего на полпролета.
Тяжелее всего уйти от самого себя. Или, может, уйти от себя невозможно? Ведь если ты ушел от самого себя, то куда ты пришел? К себе самому, то есть откуда ушел, туда и вернулся. Как белка в колесе, она бежит, вкладывая в этот бег всю свою энергию. Люди думают, что она играет, а она бежит из неволи, напрягая все силы, вкладывая всю энергию. А когда силы иссякают, и она думает, что оторвалась уже достаточно от своих преследователей, ее встречают все те же прутья решетки. Белка шокирована, она оборачивается и стряхивает с плеча белочку. И это помогает. Уверенность во временном помешательстве помогает сохранять трезвый ум. На будущее.
Виталик спустился еще на сорок пролетов вниз. Посмотрел в окно. Постоял немного. Повернулся, поднялся на полпролета вверх и вошел в шестую палату. Дядя спал.
С легким сердцем Виталик тихо прикрыл дверь. И медленно спустился на землю. Земля буйствовала. Стена сирени вдоль тротуара оттеняла небо и сама превращалась в него. Цветущие вишни плыли над садом, а смесь тюльпанов, дикорастущих маков и одуванчиков ткала для земли ткань неповторимого узора.
Виталик вздохнул полной грудью, вспомнил недавний снег, перевал и ту другую, мертвую, ледяную красоту. И небо в горах другое, там все переворачивается вверх ногами, как будто стоишь на зеркале. Белый снег облаков, и ты топчешь их и не понимаешь, что ходишь по небу. А небо фиолетовое, красное, желтое и зеленое, единственное, на что ты можешь опереться в горах. И скалы, остриями пирамид опирающиеся на землю, чтобы держать громаду неба, а затем, когда все ниже и ниже поднимаешься к небу, — вдруг раз, и ты уже на земле, а небо вверху и зеленые травы уже под ногами, а не над головой. И трель ушедшего в себя соловья, и черемуха, и пустая душа.
Виталик посмотрел на часы, подошел к телефону-автомату и набрал номер. Телефон на другом конце провода исправно посылал в ухо длинные гудки. Никто не подходил к телефону. Были какие-то щелчки, казалось — это берут трубку, но затем опять разочарованный гудок возвращал к ожиданию.
И вдруг — такое, уже неожиданное.
— Алло.
— Надя, это ты?
— Я.
— Это Виталик, Надин.
— Я узнала, ты где?
— Я рядом, я сейчас приду.
— Нет, — как-то резко, чуть ли не испуганно отреагировала трубка.
— Ты не одна?
— Нет, ко мне приехала мама, а ты какими судьбами?
— Ты не рада? Дядя Ваня попал в больницу — сердце.
— Я была у него, он был какой-то странный.
— Мы встретимся?
— Да, конечно, когда?
— Я готов и сейчас, я жду на нашем старом месте.
— Давай через два часа, неудобно маму так сразу оставлять одну.
Они встретились через два часа в ущелье, под каменистым навесом возле беспомощно бьющейся в стремнине реки. Грохот был такой! Весна! В горах тает снег. Перепонки в ушах напоминали барабаны, отбивающие барабанную дробь. Они целовались и смотрели на рвущуюся на свободу воду. Дрожь тел можно было принять за озноб. Брызги за пять минут превратили их в промокших котят, жмущихся друг к другу. Но это была дрожь не из-за холода, из-за кипевшей в телах крови, как прыгает крышка у закипающего чайника, прыгает и съезжает его крышка.
— Пора, мама будет переживать, я отпросилась на два часа.
— Еще минуту, — он прижимал ее к себе и мял неуверенной рукой податливое тело. Она вяло отталкивала его руки и прижималась всем телом, поворачиваясь так, чтобы ему было удобнее искать самые сокровенные места ее тела.
— Мама, — говорила она.
— Да, — отвечал он.
Часы на его руке остановились, но они не смотрели на часы. А если бы посмотрели?
Как странно, свобода — это когда мы наедине делаем то же, что и в обществе. Они не виделись месяц, им так много нужно было сказать друг другу. И пять часов ни единого связного предложения. Иногда слова только мешают, слова умеют врать.
Он провожал ее домой уже ночью. Она переживала за маму. Он обещал приехать через месяц.

Виталик стоял на краю обрыва и смотрел на восходящее солнце. Внизу изредка проблёскивала нитка реки. Ему хотелось размахнуться и попробовать добросить в реку камушек. Но есть вещи, и Виталик это уже знал, которые просто нельзя делать. Он понял это еще в детстве, когда брел вдоль горной речушки к водопаду и вдруг почувствовал пронзительную боль в левом плече. Затем услышал голоса над головой и увидел еще пару камней, летящих в его сторону. Он упал на землю, закрыл голову руками и заорал: «Прекратите!» Голоса стихли за топотом ног. Он встал, плечо ныло, рука не поднималась. Неужели, чтобы понять, что чего-то в этой жизни делать нельзя, нужно испытать это на собственной шкуре? Перелом ключицы заживал месяц, рука так полностью и не восстановилась.
Виталик еще раз посмотрел на вставшее из-за гор солнце, на реку и вдруг увидел внизу двигающуюся точку. Точка перемещалась равномерно, значит, не была козлом или бараном. И была одна. Человек в этих горах — и один. Сбегав за биноклем, он вернулся обратно, но склон был пуст. Виталик еще раз внимательно осмотрел окрестности, присел на корточки, положил кулаки с биноклем на колени, чтобы бинокль не дрожал, и постепенно рыскал вооруженным глазом в окрестностях того места, где видел человека. Встреча людей в местах, по которым водил своих туристов Виталик, была крайне редким случаем. Он специально выбирал такие маршруты, чтобы как можно сильнее привязать подчиненных к тому, что он хотел им показать. А внешнее общение отвлекает, да и уникальность увиденного тоже ценилась его гостями. Тот, кто побывал с Гидеком (так в шутку называли Виталика в компании, сокращенно от «гид» — экскурсовод), могли с полной уверенностью говорить: «Мы видели то, что вам и не снилось». Обычно группа забрасывалась на вертолете в труднодоступную долину и по окончании срока в определенном месте забиралась. Иногда, крайне редко, встречались группы спортсменов-горников. Но одного человека в этих местах Виталик не встречал раньше ни разу.
Гидек вернулся к лагерю, лагерь спал. Иней на палатках был ничем иным, как замерзшим дыханием спящих. Примерно через час солнце доберется до лагеря, разморозит это дыхание, вначале оно станет вялым и аморфным, как вода, а затем свободным и легким, улетучится вверх к вершинам и облакам. Метаморфозы дыхания. А люди спят и даже не догадываются, что без их ведома происходит с их духом.
Виталик сел на камень, посмотрел на восходящее светило и вспомнил, как еще мальчишкой встретил в горах человека. Тот называл себя Человеком идущим. Они беседовали про жизнь. «Поток людских дел увлекает человека, и он не сопротивляясь плывет в бездну водопадного грохота, оставляя по пути прелестные заводи, скалистые берега и цветущие долины. Человеку кажется, что, «двигаясь вперед», он сопротивляется обстоятельствам, а он просто держится на плаву, обгоняя таких же, барахтающихся в потоке, попавших в течение жизни. Сломать устоявшийся ритм, выбраться из потока, пойти против течения — вот где истинная сила».
Виталик спорил. Он говорил, что не все реки кончаются водопадом, и почти все впадают в реки побольше, а те — в море и даже в океаны. Он убеждал «Человека идущего», что, выйдя на берег, он обрекает себя не на одиночество, так как вокруг него будет много людей, но все они будут проходить мимо, и он будет лишен привязанности, дружбы и любви, и виноват в этом будет он сам, уйдя от людей.
Еще он говорил, что, может, реки — это и есть судьбы людей, и можно услышать грохот водопада заранее, главное — не затыкать уши и всегда быть к этому готовым. Вот тогда, может быть, и нужно выйти на берег, но только, чтобы найти другую реку. Берег — это не только статика, это жизнь без эмоций, ведь эмоции могут быть, только если есть привязанности между людьми. А какие чувства, если ты только зритель, наблюдающий из зрительного зала, за кадрами на полотне, реке. Тебе кажется, что ты владеешь всем, все видишь, все понимаешь, но – ведь ты ничего не можешь изменить, разве что порезать кресла в зрительном зале, тебе не дано изменить сюжет.
Он понимал, что уйти в статику можно не одному, но и это иллюзия. Если ты спишь не один, это не значит, что твой сон будут видеть другие. Даже если ты спишь не один, ты все равно спишь один!
Виталик много возражал. Но, как-то подняв свои глаза на собеседника, понял, что тот не слушает его. «Человеку идущему» было все равно, что говорил оппонент. Погрузив свои мысли в бальзам, он не допускал того, что в его Вере могут быть изъяны. Ему нужны были только адепты, ведь самым лучшим аргументом в споре всегда было молчание. «Ты можешь говорить, мой мальчик, ты просто не дорос до того знания, которым проникнут я, мое знание не во мне, оно выше, оно снизошло ко мне и, значит, не подлежит ревизии». Так к чему возражения? Ясно и так, что превыше всего — любовь, зачем спорить о том, что не подлежит сомнению? И пока ты со мной один, можешь говорить. А когда у меня будут последователи, и ты захочешь их переубедить, тебе нужно будет уйти — или последовать за нами, с нами согласившись. И тот, кто не с нами, тот против нас. Сомнение расхолаживает мозги и тело и вносит сумятицу, а нам нужна непоколебимая уверенность, без нее мы не достигнем вершины.
Замкнутый круг. Получается, сильный боится слабого. Если мысль человека не верна, значит, он слаб. Но сильные мира сего всегда боялись тех, кто говорит не так, как они. А ведь их мысль, которую они навязывали всем, верна. Значит, у них сила. Сила во всем: в знании, в обладании властью, в деньгах. И, тем не менее, всегда страх перед теми, кто им противоречит. Так, может, силы не было и нет?
Виталик поднял глаза. Лагерь ожил. Дежурные топили снег на газовой горелке. Солнце коснулось палаток, и они вспыхнули яркими цветами переливающегося капрона. Фиолетовый, алый, бирюзовый, ультрамарин. Снизу из долины поднимался туман. Туман ли? На такой высоте — облако. Облако ползло к лагерю, белое, пушистое и ужасно неприятное. Гидек достал карту, еще раз глянул на горизонтали. Горизонтали на картах не пересекаются, а человеческие судьбы? В этих местах Виталику раньше бывать не приходилось, и туман или облако — в этом случае разницы нет, — могли спутать все карты. «Не в бровь, а в глаз, — подумал Виталик, — карты не в переносном, а в прямом смысле». Двигаться в горах в тумане — почти наверняка плутать, а блуждать с группой, которую даже еще не знаешь, только день на маршруте, не просто рискованно — опасно. Туман все гуще заполнял промежутки между глазами, лез в рот, в уши и достиг такой густоты, что кончиков пальцев вытянутой руки глаз не различал.
— От лагеря не отходить, — крикнул Гидек и пошел в сторону палаток за веревкой.
— А если по нужде? — возразил голос, принадлежавший молодящемуся пижону спортивного сложения с несколько перекошенным от постоянной ухмылки лицом.
Виталик промолчал. Влез в свою палатку, достал веревку и методично, не спеша связал в одну связку четыре палатки и «кухню», оставив свободным конец метров десять с узлом на конце.
— Каждый выходящий из палатки должен прищелкнуться карабином к веревке. По нужде ходить по концу между красной и бирюзовой палатками. От веревки не отщелкиваться! — несколько громче обычного закончил свою речь Гидек.
Он замолчал и услышал, как стало тихо. Ветер стих, лагерь молчал, тишина — этот вакуум звука — втягивал в себя ожидание грома, и чем дольше и тише было молчание, тем сильнее казалось, что будет взрыв.
— Доброе утро, — услышал Виталик чужой тихий голос. Но именно этот спокойный тихий голос, казалось, разорвал на куски сгустившуюся тишину. Гидек резко обернулся на звук и увидел незнакомого человека. Он стоял на краю обрыва, на фоне восходящего солнца и создавал картину моления.
Эффект неожиданности был потрясающий. Самое странное, что он усиливался ожиданием чего-то подобного. После того, как Виталик увидел в долине двигающуюся точку, он ждал появления необычного, и вот именно это ожидание довело неожиданность ситуации до эффекта разорвавшейся бомбы.
Весьма цивилизованная одежда, немного потрепанная, но ужасно неуместная тут. Длинные волосы, нестриженная борода, обожженная до черноты кожа, нос с легкой горбинкой и горящие глаза. Виталик видел такие у сумасшедших и у людей, кричащих что-то толпе, одержимых идеей и готовых за эту идею вести за собой всех. Хоризматики. Блаженные. Юродивые, параноики. Как не похожи они! И как тяжело отличить одного от другого. Кто есть кто? Порой этот вопрос значит больше, чем «жить или не жить?» Потому что тогда он звучит более чем страшно: «кому жить?», а значит и «кому не жить» — зловеще. Градация от тех, кто решает, кому быть, — до тех, про кого решают: быть ли им?
— Доброе, — ответил Виталик сухим голосом, — какими судьбами? Присаживайтесь, кто вы? Как вы попали сюда? Зачем?
Гость ухмыльнулся: – Не слишком ли много вопросов? С какого начинать?
Виталик смутился — не каждый день в горах встречаешь человека, встречи с которым не ожидал, но в то же время ждал.
— Кто вы?
— В приличном обществе принято, знакомясь, представляться первым. — Странник присел на камень.
«Май нейм из Виталий», — по неведомой причине сверлила фраза мозг Гидека и рвалась в уста.
— Меня зовут Виталий, — сказал он вслух.
— А май нейм из Лукиан, — рассмеялся гость.
«Кто вы?» — хотелось спросить Виталию, но вслух он сказал:
— Я — руководитель группы, нам нужно пройти перевал и выйти в соседнюю долину.
— Зачем? Впрочем, не отвечайте. Вы не закончили?
— Теперь я могу поинтересоваться, кто вы?
— Я? — в интонации слышалось удивление с утверждением. — Бродяга. Если вы позволите, я пойду с вами. Вам же доводилось кормить прибившихся к группе собак? У них такие выразительные глаза. Считайте меня тоже собакой, только говорящей. Я ведь знаю, в вашем обществе собак бить не принято?
— Вы не киник?
— О, молодой человек, вы знаете про киников?
— Кто же не знает про Диогена.
— Про Диогена знают многие, но немногие знают про киников. Но я не киник. Я не киник, не платоник, не неоплатоник, не кантианец, не пифагориец, не эпикуриец, не орфик и не сократик.
— Так кто вы? Может, вы суфий или даос?
— Я — бродяга. Хотя скажу тебе, суфии называют меня суфием, даосы даосом и многие другие поступают так же.
— Вы — образованный бродяга.
— Вы дипломатичны: действительно, не умный, а образованный. Ведь научить складывать 1+1 можно и осла, и собаку.
— Знаете, а ведь вы не знаете, как ответить мне. Вы хотите быть искренним и не можете. Кто вы? Бродяга. Вы ведь понимаете, о чем я спрашиваю. Я тоже бродяга. Мы все бродим по этой жизни. Побираясь. — Виталик заметно нервничал.
— Ты хочешь слышать, как я попал сюда? — сделал ударение на слове «сюда» гость. Ну что же, если я не отнимаю твоего времени, я расскажу тебе историю своей жизни, — Странник немного призадумался и продолжил. — я родился почти в столице. Почему почти? Потому что это была столица не союзного, а республиканского значения, и не сегодня, а вчера. Впрочем, когда она была столицей, то возглавляла державу. Родился в приличной семье. Время было смутное. Но я умудрился получить приличное образование. Мать всегда говорила: «У тебя могут отнять, присвоить себе все, но не это, — и она стучала пальцем по моей голове, — учись». Ко всему прочему учеба убивает лень. А лень для человека — то же, что ржавчина для железа. И я учился. К двадцати годам я получил достаточные для своего времени знания — как технические, так и гуманитарные. И мне казалось, что чем бы я ни занялся, смогу перевернуть любую область науки или искусства, осчастливить только своим присутствием. Улучшить. Поднять. Продвинуть. Я думал, что если стану медиком, то буду лечить все болезни, если буду музыкантом, то сочиню самую великую композицию всех времен и народов. Если математиком, то разрешу все до сих пор неразрешенные задачи. Я не мог себе вообразить, что есть задачи, которые не имеют решения, и вовсе не потому, что они абсурдны, а лишь потому, что понятия, в них сформулированные, не могут вместиться в нашей черепной коробке. И уже не важно, что мы сами запутали себя, придумав точки, прямые, отрезки, бесконечности и границы. Важно, что на любом конечном отрезке вмещается бесконечное количество точек, столько же, сколько и на бесконечной прямой. И обе эти бесконечности равны! Вот и выходит, что меньшее равно большему. И значит, Архимед никогда не найдет точку опоры, потому что ее нет.
Но я отвлекся. Тогда в молодости эти мысли еще не посетили меня. Я стал врачом. Я был хорошим врачом. Почему я думаю, что хорошим? Потому что мне удавалось вылечить даже тех больных, которых не вылечивали коллеги. К слову, это было главной причиной их, мягко говоря, нелюбви ко мне. Они приводили ко мне лечить своих детей, а за глаза поносили последними словами. Мне говорили об этом некоторые пациенты, я старался не верить. Но однажды совершенно случайно стал свидетелем того, как один мой «коллега» объяснял своему больному, почему мои больные поправляются, а его не всегда. Оказывается, я не лечу людей, а забирая у них жизненную энергию, убиваю у них чувство боли. Как если, — объяснял он, — выдернуть нерв у зуба. Зуб перестает болеть, но продолжает разрушаться. И привел живой пример. Два дня назад скончался от «неизвестной» болезни один из моих пациентов, который после выздоровления не мог нахвалиться на лекаря, который вернул ему молодость и избавил от боли.
В этот момент что-то поломалось во мне. Я бросил практику, переехал в другой город и засел за эзотерические книги. Я хотел понять природу таких поступков людей. Банальные меркантильные объяснения меня не устраивали.
Я ходил в церковь и беседовал со священниками. Читал религиозные книги и их толкования. Я хотел понять, почему люди становятся плохими. Я перелопатил гору литературы по психологии. Встречался с психологами, но что-то не устраивало меня в их ответах. Поначалу я не мог понять что. Казалось, их объяснения были логичными и четкими. Среда ставит рамки, человек вынужден придерживаться общепринятых норм и одновременно удовлетворять свои природные инстинкты.
Но однажды меня осенило. В угоду людям, из-за своих собственных меркантильных соображений, психологи не говорят, что в своих поступках, в первую очередь, виноват сам человек. Что дальнейшее — это следствие его поступков. Человек поступает худо не потому, что он плох, а потому, что не считает свой поступок таким. Он просто хочет быть лучше других. А другие за это считают его подлецом так как сами хотят быть лучше его. Я попал в замкнутый круг и понял, что мои бывшие коллеги-врачи тоже считали меня нечистоплотным, как я считал непорядочными их.
В этот момент я сломался повторно. Меня придавило к земле, я не видел выхода из сложившейся ситуации и запил. Я пил год, пока не кончились деньги. Я до сих пор не могу понять, почему я не спился окончательно. Меня вернула к жизни женщина. Сейчас это кажется смешным, а я запомнил это на всю жизнь. Вот ты много можешь вспомнить вещей, которые помнишь всю жизнь?
Я привел в квартиру женщину. Она переступила порог, оглянулась по сторонам, сказала: «Фе» — и ушла, даже не хлопнув дверью. И я очнулся. Я больше ни разу не встречал ее, но так уж случилось, что ее «Фе» для меня стало как щелканье пальцами гипнотизера, когда он выводит клиента из транса.
Я устроился на работу в поликлинику. Поправил свои финансовые дела и вновь засел за книги. Не знаю, может, действительно, «знание рождает скорбь», но для меня отсутствие попыток к знанию были хуже скорби, они мне напоминали смерть. Ведь, действительно, смерть забирает все страдания. Вот и получается, что все — суета сует в этой жизни, кроме смерти. Я читал, и со временем мое раздражение только росло. Каждая вновь прочитанная книга противоречила предыдущей. Автор, учитель, назовите как угодно, представлял свои истины как единственные, давал руководства к действию, доказывал на своем примере и примере своих учеников верность теории, и ты верил ему. Ведь самое главное — он не врал. Может, нужно было просто взять и стать одним из адептов? Но я брал новую книгу. И новый учитель давал мне советы спасения и обретения. Часто советы расходились незначительно, но я-то знаю, что такое нюансы. Маленький прыщик на лице меняет мир с приятного на отвратительный. Иногда советы отличались кардинально. Они одновременно приспосабливали элементы уже существующих религий к своим учениям и опровергали то, что не подходило под их теорию. Чакры расположены на теле в виде креста, поэтому люди крестятся. Прошлые жизни влияют на настоящую — закон кармы. Все предыдущие религии, попадая на новую почву, органично впитывали символы, легко ставили даты своих новых праздников на место старых. Уклад не менялся, менялись нюансы. Я открывал новое учение и был поражен, как легко по новой теории объяснялись странные, на первый взгляд, вещи. Сознание находится вне материального тела. Поэтому оно легко покидает его во время сна или когда человека ударят палкой по голове. Я был потрясен противоречивостью и в то же время наглядностью всех учений. — бродяга поднял глаза к небу, прищурился что-то разглядывая, затем вернулся к рассказу, вроде он от него не отвлекался, — и из всего этого багажа знаний мне предстояло выбрать одно или не брать совсем ничего.
«А может, мне тоже подбросить в этот огонь свою ветку?» — иногда посещала меня мысль. Я столько переработал чужих мыслей, что сложить из них новую, разбавить немного своей, как мне казалось, не представляло особого труда. И тогда окончатся мои страдания, я успокоюсь и буду прокладывать свою колею, и может даже по ней кто-то и пойдет за мной и, возможно, даже продолжит после меня. Я сел за книгу, за учение, я успел исписать листа три. И однажды… Вот так кажется, все в этой жизни происходит случайно — я встретил человека, которому изложил основные моменты своего будущего учения. Мне хотелось завладеть его мыслью, убедить в своей правоте, сделать своим последователем. Это был мой первый опыт, мне не хотелось, чтобы он прошел неудачно.
Я очень доходчиво и убедительно преподнес свою душевную работу на суд этого человека. Он слушал очень внимательно, иногда задавал вопросы, уточнял детали. А в конце спросил:
— Зачем тебе это?
Я был ошарашен. Я задавал себе столько вопросов, я находил столько ответов, но ни разу не поставил себе вопрос «зачем»? Я был не готов. Но не мог же я сразу сдаться, признаться в своем бессилии, перечеркнуть всю прожитую жизнь. Я отвечал:
— Чтобы людям лучше жилось.
— У тебя есть близкие люди?
У меня не было близких людей. У меня были случайные женщины, но не было жены. Были товарищи, но не было друзей. Были клиенты, которых я по-своему любил, но по-настоящему близких людей у меня не было.
— Да, — ответил я.
— Тогда сделай этого близкого человека с помощью твоего учения счастливым, и если тебе это удастся, мы поговорим дальше.
— Но ведь не всегда то, что хорошо одному, хорошо и всем остальным.
— Да, но всегда то, что хорошо всем, хорошо и одному, — в этом месте Странник посмотрел в землю, ковырнул камень босой ногой и продолжил, — и я сдался. Так бывает не часто, иногда одного разговора бывает достаточно, чтобы понять, что ты был не прав. Я, правда, не признался в этом, тогда я еще был слабым и не умел признавать свои ошибки. Но тогда я понял главное: зачем? — Странник замолчал на недолго, поднял взгляд на Гидека и спросил:
— Зачем вы ходите в горы?
— Именно сейчас, чтобы заработать, но вообще мне это нравится. Иногда в горах меня не интересуют деньги, и тогда я тут, чтобы отдохнуть. Отдохнуть, поговорить с теми, кого я считаю друзьями, — попробовал объяснить Гидек.
— А твои спутники в горах — чтобы потратить деньги? Вы в одном и том же месте, в одно и то же время, а у вас противоположные намерения. А еще тут есть я. Я не трачу деньги и не зарабатываю их, я в горах потому, что я иду к ним. Это сегодня моя дорога, мой путь.
— Но так могу сказать и я. Сегодня это и мой путь. И путь людей, которых я веду.
— Значит, ты здесь потому, что это твой путь. И надо же такому случиться, что твои и мои пути пересеклись. Значит, наша встреча была на наших путях? Может быть, мы тут, чтобы встретиться?
— Но ты не закончил свой рассказ.
— Да, к тому времени, когда я впервые задал себе вопрос «зачем?», прошло тридцать два года. В моей жизни изменилось все. Есть люди, которые не задают себе вопросы, живут себе и живут — и правильно делают. Но я не мог так жить. Какое-то непонятное чувство заставляло меня ставить вопросы и находить на них ответы. Я начал обращать внимание на людей не как на материал для своих экспериментов, а как на источник радости и печали, любви и ненависти. И я сам стал радоваться не только удачно пришедшей мысли, но и куску мяса, и встрече с желанным человеком. Я вновь стал пить, но практически никогда не напивался. Я полюбил женщину, у меня появились друзья, родился ребенок. Мне показалось, что я стал как все. Но однажды, придя домой, я застал свою жену в постели с другим. Не знаю, может, это тоже показатель того «как все». Я же этого не перенес. Не объяснившись, забрал свои документы и уехал. Жена тоже уехала. Изредка через знакомых я узнавал, как дела у сына. Пока не получил известия, что сын пропал без вести. Ушел в горы в тот день, когда прорвало дамбу, и не вернулся.
— Как звали вашего сына?
— Владимиром, я сам назвал его так. Мне казалось, что мой сын должен владеть всем миром, раз это не удалось мне.
— Вашу жену звали Таня?
— Да. Ты знал его?
— Знал.
— Странны пути Господни. Каким он был?
— Вова был классным парнем. Порой казалось, что он чересчур изнеженный, но когда доходило до дела, он держался здорово. Вы ни разу не приехали навестить его?
— Мне было больно прикасаться к измене.
— И что было дальше?
— Я окончательно запутался. Я хотел сделать счастливым весь мир, а не смог сделать — даже себя, не говоря уже о самых близких людях. Может, если бы я не ушел тогда, все было бы не так? Как оказалось, простить ошибку иногда сложнее, чем совершить ее самому. Я имел неосторожность судить, и ты видишь, чем все это закончилось. Оказывается, иногда быть сильным тяжелее, чем быть слабым. Страдал ли я? Нет. Я был уверен, что поступил верно. «И червь сомненья не точил мою израненную душу».
Виталий оглянулся вокруг, туман не рассеивался, он еще раз посмотрел на бродягу: впалые глаза, но вполне уверенный, не бегающий взгляд. Худые руки, отсутствие дрожи, уверенная манера держаться.
— И что дальше? — спросил Виталий.
— А что ты хочешь услышать?
— То, что было.
— Все зависит от того, что ты хочешь услышать.
— Так не бывает.
— А разве бывает, что ты спускаешься по лестнице и не можешь спуститься? А разве мог ты встретить в этом месте человека? И что ты хочешь услышать?
— Я хочу услышать, как ты овладел искусством чтения мыслей.
— Чтение мыслей, — как эхо повторил бродяга. — Да, я овладел многими искусствами — впрочем, это не сделало меня счастливым. Для чего человек овладевает всевозможными навыками? Чтобы извлекать из этого выгоду?
Я овладел гипнозом. Я работал над третьим глазом и разными другими третьими чувствами, но не смог ничего добиться. То ли люди, владеющие этим, лгут сами себе, либо этого не существует вовсе, либо я оказался неспособным учеником. Хотя странно, если у человека есть способности к поднятию тяжестей — это не значит, что другие не смогут поднять даже грамма. Я научился управлять своим телом, задерживать дыхание и замедлять или ускорять биение сердца. Лечить почти любые болезни. Но я не научился понимать человека. Психологи, целители пытаются решить чужие проблемы, а не могут решить своих. Знаешь, я, наверное, не пойду пока с вами, — как-то резко изменил тему разговора бродяга.
Он встал с камня, повернулся спиной к Гидеку и исчез в тумане.
Прошло еще минут двадцать, и туман рассеялся. Виталий пересчитал участников. Дал команду к сборам и подошел к тому месту, откуда появился и куда ушел бродяга. Под ногами зияла пропасть.
«Он пришел ниоткуда и ушел в никуда», — проговорил про себя Виталий. Как мысли ниоткуда приходят и уходят в никуда. И не у кого спросить, видел ли кто еще эту галлюцинацию. Туман. Может, кто-то слышал голоса? Но я ведь мог разговаривать сам с собой.
Наскоро позавтракав, группа вышла на маршрут. Виталий еще раз вернулся к месту «встречи», поискал следы пребывания бродяги и вернулся во главу колонны.
К обеду вышли на снег. Мокрый и пористый, он больше походил на держащую форму воду. Не на твердую воду — лед, а именно на воду жидкую, но не растекающуюся. На поролон, пропитанный водой, который под ногой не сжимался, а проваливался. Первое время от воды спасали «фонарики» и специально подготовленные ботинки. «Фонарики» чем-то напоминали нарукавники, которые раньше носили бухгалтера, только надетые на ноги. Затем снег неизбежно залазил во все щели, и через час хождения по талому снежнику ноги становились одной средой со снегом. Маячивший впереди горный массив создавал иллюзию близости перевала. Казалось, что вот за этим взлетом откроется седловина.
Однако Виталий знал, что выйти сегодня на перевал они не успеют. Впрочем — это и не планировалось. Через час они станут лагерем, завтра с утра проведут снежную и ледовую подготовку, а к обеду могут, если ничто не помешает, выйти на их первый перевал.
Гидек скользнул взглядом по лицам участников. Предпоследний явно не рассчитывал на такие нагрузки и уже жалеет, что ввязался в это мероприятие. А ведь это он с утра язвил и веселился. Тут главное — преодолеть. После того, как снимешь рюкзак, все меняется, забываешь, о чем думал в дороге, чувствуешь одновременно ужасную усталость, опустошенность и легкость. Чем-то похоже на выжатую губку. Пустота. Но готовая моментально впитать окружающее.
А тот, кто идет за мной, готовился, похоже, именно, к такому. Стиснутые губы, ровное, в такт шагам дыхание, уверенные удары ноги, без проскальзывания. Все, как в технической литературе.
Однако война похожа на войну в книжках или в телевизоре до тех пор, пока сам не оказался под обстрелом. Посмотрим, что будет дальше. Ну что ж, первый вывод вполне утешительный. И самое главное, что группа физически ровная. Видно, учли при комплектовании его пожелание. Пусть в среднем группа будет не столь сильная, но не нужно явных лидеров и явных аутсайдеров. Лучше создайте отдельный коллектив из одних физически слабых или активных. Оно, конечно, понятно, что не все можется, что хочется. Идут и супружеские пары, и дети с родителями, и просто друзья. Но всегда тянет к совершенству.
Похоже, у Нико трет ногу ботинок. Не хотят ноги в горах вести себя так, как на стенде. Не помогает ни техника, ни опыт специалистов. А с мозолью поход превращается в мучение. Каждый шаг — преодоление. А у Николя рюкзак почему-то тяжелее, чем у остальных.
— Все, снимаем рюкзаки, ставим лагерь, готовим есть.
— Нико, покажите мне вашу правую ногу. Питер, достаньте аптечку. Николя, отдайте три карабина Вейцу. А также рекомендую переодеться всем в сухие носки. Вацлав, пойдете со мной, посмотрим завтрашнюю дорогу, и захватите фотоаппарат. Что, Нико, немного тёрло?
Он обмакнул в спирт иголку, вдел в нее нитку и проколов мозоль насквозь, оставил в ней кусочек ниточки. Замазал все это специальным кремом и внимательно осмотрел ботинок. Затем взглянул на носок и заметил складку. Показал эту складку Нико.
— Я бы советовал эти носки вам больше не надевать, они на вас велики.
Солнце уже клонилось к закату. Верхушки хребта с противоположной стороны долины отливали кроваво-красным цветом. Небо прямо на глазах превращалось из голубого в фиолетовое, фиолетово-красное и, наконец, приобретало цвет пионерского галстука. Снег алел, и уже не веришь сам себе, что он когда-то был белым.
Гидек подождал Вацлава и начал подниматься к перевалу. Через полчаса они вышли на снежное плато, и Виталий показал спутнику открывшуюся на фоне закатного солнца седловину.
— Завтра мы должны пройти этот перевал, спуститься в долину и выйти к первому скальному препятствию. Группа готова нормально, но на их фоне ты явно готов лучше остальных. Ты бывал раньше в горах?
— Да, я учился у вас, — на русском языке, с легким акцентом ответил Вацлав. Я дошел до тройки.*
— Ты не отмечал этого в анкете.
— Мне просто хотелось в горы, сложность меня не интересовала. И, ко всему, я хотел пройти именно с Вами. В прошлом году вы водили одного моего товарища. Вы должны помнить его, он провалился в бергшрунд на перевале.
Виталик поежился. Тогда был мороз, и дул пронизывающий ветер. Этот мальчишка, как его там, Януш, кажется, решил подойти к краю перевала и посмотреть вниз. Край оказался снежным карнизом, снег не выдержал, и козырек вместе с Янушем обломился. Виталий был в другой связке, и, если бы в момент срыва смотрел в другую сторону, почти наверняка было бы три трупа.
— Зарубиться!!! — крикнул он и, сделав петлю вокруг ледоруба, прижался к снегу одновременно с остальными партнёрами по связке Януша. Они вытащили бледного неудачника в бессознательном состоянии и спускали его на руках вниз метров двести, чтобы уйти от всепроникающего ужасного ветра, пока Януш не пришел в себя. Когда Виталий спросил его, что он помнит, Януш сказал: «Пропасть, белый снег, ветер и страх». Оказывается, если верить Вацлаву, он запомнил и его, Гидека.

Через неделю Виталик вывел группу к вертолету. Поход удался. Погода благоприятствовала. Странно, когда всё проходит успешно — не о чём говорить. Для привлечения внимания нужна интрига. Ровная линия успокаивает, кривая тревожит. Необходимо однако ещё одно: тревога должна хорошо заканчиваться.
Дружный смех, объятия, легкое, свободное общение друг с другом. Это было даже больше, чем ожидали от похода его участники. Именно за это, в первую очередь, — за то, что из разношерстного сборища к концу похода начинал проявляться коллектив, и стремились к Виталику люди. Командовать так, чтобы не делать себя главным, – Виталий не до конца понимал, как это ему удавалось. Наверное, потому, что он и сам не считал себя таковым. Просто сейчас он знал больше, чем его подчиненные, и поэтому имел право поделиться своим опытом и знаниями. Всегда выслушивал пожелания и мысли, но по поводу принятия решения в дискуссии не вступал. Зато любил поговорить за жизнь. Вечерние сидения у костра после спуска в долину иногда заканчивались засветло.
Виталий забросил рюкзак в вертолет и повернулся посмотреть, ничего ли не забыто.
На противоположном склоне долины он заметил движущуюся точку. Стараясь не выпускать ее из виду, он нащупал бинокль и приник глазами к окулярам. По берегу реки шел бродяга. Изредка поглядывая в сторону вертолета, он как-то вымученно улыбнулся, помахал Виталику рукой и скрылся в зарослях кизила. Гидек задумался, рука потянулась к рюкзаку, он хотел сказать, что остается, но вспомнил дядю Ваню и Надю. Что-то заскребло у него в груди. Если остаться, то либо двое суток добираться через довольно сложный перевал, либо через трое суток ждать следующую за ними группу и, соответственно, вертолет.
Он еще раз посмотрел в бинокль. Сидя на камне, бродяга мыл в реке ноги. Виталий отметил, что бродяга так и остался босиком, без рюкзака, а значит, без теплых вещей, без палатки, без еды. «Спутник» еще раз поднял на Виталия глаза и еще раз махнул ему рукой, как машут, когда прощаются. Он явно не собирался сейчас встречаться с ним. Виталий бросил свое тело в вертолет. Вертолет подогнал воздух и приподнялся над землей. Смех доносился от группы сидевших в вертолете людей.
Задорный, веселый смех в вертолете как-то резко контрастировал с вымученной улыбкой на лице остающегося бродяги. Люди в вертолете играли в «мафию».*
И Виталий понял, какой вопрос будет первым при следующей встрече с бродягой. Хочет ли он вернуться к людям? И может ли? И был ли у него выбор не уходить от людей? Вот так как-то случайно Гидек разъединил людей и бродягу. Верно ли это? И ко всему, он еще не слышал от бродяги, как он остался один. А что это так, в этом Виталий уже не сомневался. И даже если у него будут ученики и последователи, он все равно будет один. Он рассказал Виталию историю своей жизни, и рассказал, похоже, правдиво, но что-то осталось недосказанным, не хватало какой-то искры искренности, той искры, из которой воспламеняется пламя человеческих взаимоотношений. Тех, которые нельзя купить или продать. И правда с оглядкой на «а вдруг» — уже не искренность, а просто слова, а что есть слова без чувств? Пустой звук.

II часть

Как только чудо случилось, оно перестало им быть.
— Как прошел поход? — Надя сидела напротив Виталика и жадными глазами смотрела на него.
— Вроде все, как всегда, но была одна странность. Меня преследовала галлюцинация. Дважды мне являлся бродяга, один раз даже говорил со мной. Он утверждал, что он муж тети Тани, маминой подруги. Я никогда раньше не слышал про Таниного мужа. Я позвонил домой, попросил маму, чтобы она пригласила на вечер тетю Таню к телефону.
Надя нахмурилась. Она была медсестрой в психиатрической клинике.
— И что ты хочешь у нее спросить?
— Я хочу спросить, как звали ее мужа, был ли он у нее.
— И как звали твоего бродягу?
— Он представился как Лукиан.
— А если окажется, что мужа тёти Тани звали не Лукиан?
— Я не пойму, Надя, ты ставишь диагноз? Хотя, впрочем, почему бы и нет? Человеку является видение, он говорит с ним — он либо святой, либо сумасшедший.
— Прости, — Надя положила ладонь на руку Виталию. — Что говорил тебе Лукиан?
И Виталик, насколько это возможно, подробно передал Наде все, что слышал и видел.
— Ты был у дяди Вани?
— Нет еще. Я позвонил в больницу, сказали — дела идут на поправку. Ну вот, пора позвонить тёте Тане. — Виталик встал и направился к телефону-автомату.
Через пару минут он вернулся.
— Ну что? — не выдержала Надя.
— Тётя Таня расплакалась. Зря я это затеял, растревожил старую рану, может даже обидел женщину. Она почему-то спросила, не по просьбе ли дяди Вани я звоню? Я сказал, что нет. Тогда она поинтересовалась, зачем я тогда вообще это спрашиваю, и расплакалась. Я даже не знал, что сказать. Не говорить же мне, что я встретил призрак, который утверждает, что был её мужем. В общем, я повесил трубку.
Надя вздохнула.
— Все прояснится само собой. Знаешь, а у нас на работе тоже странности. Был у нас один тихий сумасшедший. Впрочем, я и сумасшедшим-то его назвать не могу. Говорят, он сам пришел в клинику и попросил место. К нам приехал проверяющий и долго с ним беседовал. А на следующий день этот пациент исчез, и вместе с ним одна больная. Красивая девушка такая, но странная, ей постоянно кажется, что она задыхается. Нет, даже не задыхается, ей постоянно не хватает свежего воздуха, просит открыть окна.
А на следующий день пропал еще один больной. Этот — буйный. Как увидит кого, кричит: «Зачем ты стал мной?» — и лезет драться. И надо же — такое в момент приезда инспекции!
Думали, буйного быстро найдут, а вот уже почти месяц, как ни о ком из бежавших ни слуха, ни духа. Стали поговаривать, что они не бежали, а их выкрали. Всякие ужасы с похищениями людей начали рассказывать. Про трансплантацию органов. Я не могла дождаться, когда ты приедешь, — и Надя сжала руку Виталика. — А ты приехал и тоже начал всякое рассказывать. Даже не странности, а чудеса. — Виталий перевернул руку, на которой лежала Надина ладонь, скрестил свои пальцы с Надиными, и они пожали руки, глядя друг другу в глаза.
— Давай распишемся, — как-то невпопад сказал Виталий. Надя улыбнулась и нежно коснулась кончиком указательного пальца губ Виталика.
— Давай сходим в кино, показывают «Жандарма и инопланетян»?
Они вышли из кафе, держась за руки.

* * *
— Так ты говоришь, по фамилии обратился, — заливался смехом дядя Ваня.
— Да, так и сказал жене: «Ну, жена, и культурные нынче новые русские пошли! Обратились ко мне на Вы и по фамилии». «Где же это?» – удивилась жена. «Да я улицу перебегал, чуть под их машину не попал, а они выскочили и говорят: «А для Вас, Козлов, подземные переходы специально строят».
Иван хохотал над историями Николая Трофимовича Козлова. Гениальный рассказчик, Трофимович умел овладевать вниманием слушателя и не выпускал его до финальной развязки. Сам ли он их сочинял, действительно ли случалось с ним всё, о чём он рассказывал, для Стренникова не имело значения. Впрочем, для некоторых, похоже, имело. Несколько раз Иван наблюдал, как Николай пытался, что-то рассказывать гостям. И слышал вместо смеха: «Где-где это было?», «Когда ты говоришь?», «Это невозможно».
«Какая им разница», — удивлялся Иван, ведь Трофимович никогда не настаивал на датах, месте действия, фамилиях, ему даже, иногда казалось, было всё равно, верят ли ему или нет. Был важен сам процесс общения, выражения своих чувств. Рассмешить или озадачить. Жить.

* * *
? Присаживайся, ? это сказал глава туристической компании, в которой Виталик работал уже год.
«Туркомпания, гопкомпания», ? почему-то промелькнуло в голове у Виталика.
Он сел напротив полного мужчины, щеки которого лоснились от жира. Тот был одет в идеальный костюм, но почему-то жёлтого цвета.
«Глава» прикрыл глаза, пробарабанил пальцами по столу: «А я еду, а я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги», ? и спросил:
? Ты готов?
? К чему? ? не понял Виталик.
? Ах, да, ? засмеялся «голова», ? все по порядку. Ко мне обратился мой старый приятель. Профессор. Хотя какой же он профессор? ? как бы сам у себя спросил «голова». ? Впрочем, не важно. Он собирает экспедицию в Перу, ему нужен грамотный, толковый, а главное ? сильный проводник, ну, не проводник, а организатор маршрута. Руководитель его ходовой части.
? Ходовой части, ? еще раз повторил «голова» и расхохотался. Затем как-то резко смолк. ? Ты готов?
Виталик еще ни разу не видел «голову» таким возбужденным. Тот стрелял в него глазами, барабанил пальцами разные мелодии, время от времени смеялся.
«Черт те что», ? подумал Виталик.
? Я бы хотел встретиться с профессором, ? сказал он вслух.
? Значит, ты готов? ? подытожил результаты беседы голова.
Он снял трубку, сказал что-то невнятное, типа: «Проси», и встал. Виталик встал вслед за ним. «Голова» рукой попросил Гидека остаться в кресле и вышел из кабинета.
Через пару минут в кабинет вошел поджарый, среднего роста мужчина лет сорока. Он как-то по-свойски прошел к столу и сел в кресло головы.
? Очень рад Вас видеть, ? сказал он.
? Взаимно, ? не испытывая никакой радости, ответил Виталик. ? «Как-то нехорошо разговор начинается, с обмана, что ли», ? подумал он.
? Мне рассказал о Вас Семенович, и я, действительно, искренне рад Вас видеть, ? ответил на немой вопрос Виталика профессор. — Меня зовут Николай Павлович, и я хочу предложить Вам поработать на меня, точнее на нас. Мы планируем экспедицию в Перу, в Анды. Она может продлиться от трех месяцев до года, в зависимости от результатов. Вы холосты. Мне рекомендовали Вас как грамотного специалиста, и Вам, я надеюсь, не помешают деньги. Экспедиция хорошо финансируется. Ваша работа, в зависимости от сроков, оценивается нами от трех до двадцати тысяч долларов. Вы согласны?
Виталик задумался.
? Это слишком неожиданно. У меня в больнице дядя. У меня есть девушка.
? Ну что же, подумайте до завтра, нас поджимают сроки, а Вам, если Вы согласитесь, придется поработать над маршрутом и сбором необходимого оборудования. Вот мой телефон, я жду Вашего звонка до завтра, до восемнадцати часов. Если Вы не позвоните, мы будем искать другого руководителя. Хотя лично мне хотелось бы рассчитывать на Вас.
Он встал и направился к двери. В дверях остановился и сказал:
? Дядю мы устроим. Девушку, если хотите и можете, возьмите с собой.
Затем мягко открыл дверь и также мягко прикрыл ее. Через пару минут в кабинет вернулся Семенович.
? Соглашайся, Гидек, ? «голова» похлопал Виталика по плечу. ? Шанс. «Он не получка, не аванс, он выпадает только раз…»
«Голова» плюхнулся в кресло. И Виталик увидел на лбу у начальника испарину.
? Ну, иди, думай, ? добавил Семенович.
Виталик встал и вышел из кабинета.
До конца дня Виталик слонялся по городку. Часов в восемь вечера он позвонил Наде.
? Надин, нужно встретиться, ? попросил он.
? Завтра я не могу, Виталик.
? Сегодня, сейчас, Надя.
? Что случилось?
? Похоже, мне предстоит уехать.
? Надолго?
? Может, на год.
? Да что случилось?
? Ты придешь?
? Куда?
? В наше кафе.
Через двадцать минут они сидели в «своем» кафе, и Надя слушала рассказ Виталика.
? Профессор, говоришь? ? сказала Надя. ? Николай Павлович?
? Да.
? Кажется, я уже где-то слышала это имя. ? Она наморщила свой лобик, потерла пальцем у виска, но, похоже, так ничего и не вспомнив, продолжила, ? и меня разрешил с собой взять?
? Да.
? И дядю устроить?
? Да.
? Соглашайся. Такие деньги на дороге не валяются, Приедем, купим квартиру.
Только после этих слов Виталик расслабился: она согласилась с ним ехать.

Завтра с утра он был в больнице у Стренникова.

— Дядя Ваня мне предлагают командировку, длительную. Я не знаю, как я могу вас оставить в таком состоянии?
— Что за командировка?
— В Перу. Руководителем экспедиции, — Виталик немного замялся, посмотрел на Николая, соседа дяди Вани по палате, и продолжил: — Организаторы предлагают перевести Вас в другую палату, где за вами будет, — он задумался, подбирая слово, — усиленный, что ли, контроль.
— И как меня будут контролировать? — усмехнулся дядя Ваня.
— Ну не контролировать, досматривать.
— Рядовой медбрат ЧК досмотр закончил, — всё сильнее веселился дядя.
— Не придирайтесь к словам, — рассердился Виталик.
— Ну не волнуйся так.
— А я волнуюсь, я волнуюсь и переживаю.
— Что ж — это хорошо, если ты можешь волноваться за других, значит ты всё ещё человек, — услышал Виталик голос соседа. — Константинович, — продолжил он, — переходи, не думай, поправишься, будешь ко мне в гости ходить. Знаешь, если будем жить далеко друг от друга и просто ходить в гости, то, может, останемся друзьями?
— Я, Виталик, останусь здесь, спасибо за беспокойство. А ты поезжай, я справлюсь. Последнее время я многое передумал, похоже, я взрослею, не боюсь думать о том, что страшно. Понял пословицу «Думать о худшем, надеяться на лучшее». Спасибо Николаю. Смотреть на жизнь, как на взаимоотношения людей, а не как на шахматную партию.
После этих слов Виталик невольно вспомнил Бродягу и его слова: «Я начал обращать внимание на людей не как на материал для своих экспериментов, а как на источник радости и печали, любви и ненависти».
— Жизнь — это игра, но не игра ума или силы и ловкости, и даже не игра слов, а игра чувств. Смотреть на человека не как на начальника или водителя, а как на человека. Потому, что ты тоже в первую очередь не Гидек, а человек, и потом уже всё остальное — мужчина, спортсмен, полиглот. Езжай.
— Я звонил маме, она приедет сюда.
— Вот за это спасибо. Люди должны помогать друг другу, а не мешать. Твоя мама поможет мне, а я не буду мешать тебе.
— Я ещё зайду, до свидания, — Виталик с благодарностью посмотрел на Николая Трофимовича и вышел из палаты.
В коридоре Виталик с опаской посмотрел на лестничный марш. Подумал: «При чём слово «марш» к лестнице? Наверное, от «шагом марш!». И начал спускаться.

На следующий день Виталий дал согласие. На его плечи легли хлопоты по подготовке экспедиции. Ее целью, как объяснил ему Николай Павлович, была доставка в определенное место прибора, с помощью которого они собирались производить какие-то исследования. Вдаваться в подробности, какие исследования, у Гидека банально не хватало времени.
По возможности нужно было предугадать все непредвиденности.
? Смешно звучит, ? ухмыльнулся своей мысли Виталик, ? предвидеть непредвиденности. Ведь если она непредвиденность, то, значит, ее невозможно предвидеть, а если ее можно предугадать, то какая же она непредвиденность?
Парадоксы выражения наших мыслей порой так необычны и смешны, что берет оторопь, как некоторые могут серьезно относиться к словам.

Однако часто этот смех бывает сквозь слёзы потерь и унижений.

Николаю Трофимовичу пришла в голову больная мысль.
— Знаешь Иван, я думал о разрушенной плотине и так и не вспомнил, что бы ты говорил, что нашли причину разрушения. И где был Данилов во время аварии?
— Данилов подлетел к месту взрывной шахты минут через пять после меня. Как потом рассказывали ребята он появился на вышке, увидел этот ужас, с остекленевшими глазами спросил кто где, узнал, что я взял вертолёт и ринулся за мной. Версий разрушения было много. Основной считается землетрясение. Искусственное землетрясение. Когда котлован заполняют водой происходит дополнительное давление на земную кору — это и провоцирует подземные толчки. Предполагают, что не верно рассчитали предполагаемую силу возможного землетрясения и плотина не выдержала.
— А не могли землетрясению помочь?
— То есть?
— Заложить взрывчатку и во время толчков подорвать её?
— Кому это было нужно?
— Данилову. От этого он выигрывал дважды. Указывал на глупости предшественника. И на своё предвидение катастрофы. Ты же говорил, что он тоже прилетел к пульту страховочной взрывной шахты?
— Да, но он вряд ли успел бы предотвратить разрушение посёлка.

Николай Павлович недаром остановил свой выбор на Гидеке. Деятельный, грамотный, физически сильный, опытный и, главное, ответственный и порядочный, Виталик успел проделать титаническую работу по подготовке экспедиции. За неделю до вылета почти все было готово.
Мы опустим таможенные и другие формальности. В конце концов, груз и люди благополучно выгрузились в аэропорту назначения. Багаж погрузили на нанятый автомобиль. Возле багажа разместились девять человек экспедиции, и машина тронулась в путь. К концу дня автомобиль съехал с твердого покрытия и начал углубляться в джунгли. Спали, не останавливаясь, в кузове на багажных тюках. К вечеру следующего дня подъехали к забившемуся между рекой и лесом поселку, откуда, как сказали, дальше только на своих двоих.
Радостные крики местной ребятни, восхищенные взгляды взрослых, открытость во взглядах понравилась Виталику. Он был рад такому началу. Разгрузив авто, расставшись с водителем, он направился к местным старейшинам. Без особых хлопот договорился о ночлеге, тут же решил проблему носильщиков и проводника.
Уставший, но довольный — все складывалось как нельзя лучше — присел возле профессора.
? Николай Павлович, все как-то не было времени спросить, а что же все-таки мы будем делать?
? Я думаю, тебя это не должно волновать, ? как-то сухо проговорил профессор. Виталик опешил. Он поднял на Николая Павловича усталые глаза и встретился с острым проницательным взглядом профессора.
? А мне казалось, я имею право знать, ? сказал Гидек.
? Мы не оговаривали это, ? уже мягче возразил профессор, ? это будет только мешать вашим обязанностям.
Виталик пожал плечами и начал решать организационные вопросы. Настроение было испорчено, к тому же давала себя знать усталость.
Виталик вернулся к Наде и рассказал ей о своей озабоченности. Надя улыбнулась, нежно поцеловала Виталика, веселым голосом рассказала забавную историю о споре местных жителей, кому разгружать авто. Надя была возбуждена. Ее первое путешествие, и какое! Другая страна, джунгли, незнакомые люди, ее любимый ? начальник экспедиции! Настоящее свадебное путешествие.
Виталик взглянул на Надю, улыбнулся, подошел к постели и, не раздеваясь, упал. Сон пришел почти мгновенно, это значит, что внутреннего беспокойства не было. Так, мелкие внешние шероховатости.
Виталику приснился коридор. Длинный и испещренный поворотами и ответвлениями. Он шел по нему, иногда заглядывая в боковые проёмы, и никак не мог понять, что он ищет и как попал сюда. Уже пройдя коридор почти до конца, он осознал, что ищет выход.… В конце забрезжил свет.
И тут Виталик проснулся. Мерно посапывала рядышком Надин. В окошко пробивался свет утреннего солнца. Какие-то незнакомые листья лезли в комнату.
Гидек вышел на улицу, подошел к багажу и обомлел. Мешки были разрезаны и сильно похудели. Пытались, видно, вскрыть и ящики, но не смогли. В холодном поту Гидек ринулся к старейшинам. Его встретили спокойно и рассудительно:
? А если у вас оставить вещь на улиц, вы будет уверен в их сохранность?
Черт, они, безусловно, были правы. Нужно было позаботиться о сохранности самому. Больше всего удручала неизвестность: неясно, что пропало. Проводить ревизию было физически невозможно, поджимали сроки, но и выходить, не зная, есть ли в багаже, например, палатки, было равносильно самоубийству. Хорошее начало, ничего не скажешь. Что скажет, когда проснется, профессор? Он, как в воду смотрел, намекая вчера на его прямые обязанности. Виталик умоляюще посмотрел на старейшин. Они пошептались и более молодой сказал:
— Мы будем попробовать вам помочь. Я пройдусь по деревня и попробуй вычислять виновных. Вы должен сразу понять: наказывать их и просто возвращать вещь мы вам не помогать. Затем, если вы, конечно, согласен, мы сложим все ваш добро в сарай за деревня. Вы придешь, посмотришь и скажешь, что сколько стоит нам платить. Если цена нас устроить, мы вам вернем эту вещь, если нет, оставлять себе. И еще я вам обещать, что больше у вас в экспедиции ничего не пропадать. Или, если точнее, если что-то и пропадать, мы к этому отношения не иметь.
Гидек согласился сразу.
Самое главное, он попробует узнать, что пропало. Через пару часов старейшины позвали Виталика с собой.
Они направились за селение к деревянной лачужке, и Виталику показалось, что вещи находились в этом сарае ещё с ночи. Но также он понял, что спорить и искать справедливость было бесполезно. У волков свои понятия о справедливости. А в чужой монастырь… как известно. Они вошли в сарай, и младший старейшина сказал:
? Вот эти вещь вы можете у нас покупить.
Возле одной из стен было аккуратно сложено то, что он так усердно отбирал в течение трех месяцев подготовки и вот в течение одной ночи ? фьють. Глаза привыкли к полутьме, и Гидек рассмотрел в другой части сарая кучу хлама. Из хлама торчали труба теодолита, вольтметр, кусок самолетного винта, дизельная электростанция… Видно, тут хранилось то, чему туземцы не могли найти применения в своем хозяйстве, а истинные хозяева не смогли, не захотели выкупить, а может, просто не знали, что их обокрали. Может, именно по этой причине воровали так явно. Чтобы знали, что с ними случилось, и пришли за помощью.
Виталик вернулся взглядом к своим вещам: тюк кухонных принадлежностей, спальные мешки, запас муки, разборной плот, надувные плавсредства, сигнальное оружие. Не слабо. Гидек назвал сумму, за которую приобрел все это добро. И добавил: «Или за эти деньги возвращается все, или я не плачу ни копейки». Взгляд зацепился за лежащую на земле книгу в кожаном переплете. Он наклонился и поднял ее. Раскрыл наугад и увидел исписанные мелким почерком страницы. Похоже, это была чья-то записная книжка, дневник. Гидек полистал, нашел последнюю страницу с записями и прочел: «Сегодня, наконец, вышли к людям. Боже, что это за счастье вновь видеть себя среди людей. Радостные лица ребятни, доброжелательные лица стариков».
Виталик оторвал глаза от последней записи и посмотрел на «доброжелательных стариков». Затем вновь полистал дневник, стараясь найти дату. Дат не было. Тогда он открыл первую страницу: «Мы вышли налегке и отправились к плато Наска. Наш багаж должен догнать нас на следующей неделе. Мы не стали ждать его, так как хотелось как можно быстрее взглянуть на те небывалые рисунки, о которых в наших кругах ходят легенды. Питер увидел их с самолета год назад, мы уговорили его не болтать, пока мы не расследуем все досконально на месте». Гидек закрыл дневник. «Откуда это у вас?»
? Маури находить это в джунглях.
? Когда?
? Очень давно. Пять раз сменить дети с отцами.
Виталик положил дневник в карман. Старейшина было потянулся к дневнику, затем махнул рукой и сказал:
? Мы согласен. Платить деньги и забирать все вещь.
Теперь предстояло самое неприятное, нужно было рассказать обо всем профессору и просить деньги. Не исключено, что эту сумму вычтут из его оклада.
Гидек застал Николая Павловича возле ящиков. Лицо профессора было не на шутку встревожено.
? Что случилось?
Виталик как можно спокойнее описал то, что произошло.
? Ящики тоже вскрыли?
? Нет, то ли не смогли, то ли не успели.
Профессор, и это было заметно невооруженным взглядом, несколько расслабился. Похлопал Виталика по плечу. Улыбнулся.
? Бывает и не такое, извлекай уроки. Сколько, говоришь, они просят?
Они прошли в дом, где остановился профессор. Он отсчитал названную сумму:
? Будем считать это платой за гостеприимство, ? и рассмеялся.
Поведение профессора успокоило и Виталика. Собственно, ничего не случилось. Все закончилось. Такие вещи в экспедиции случаются. Главное ? извлечь урок. А основной урок ? не расслабляться. Минута расслабленности может стоить неприятностей на всю оставшуюся жизнь или вообще жизни.
«А все же, что в ящиках? ? подумал Виталик. ? Если бы обычные инструменты, Павлович не стал бы скрывать цели экспедиции. Не стал бы говорить другим, что эти инструменты служат для изучения окружающей среды, контроля за вибрацией почвы, определением ее состава, как и состава воздуха, воды.
Что, собственно, я вообще забыл здесь? На что только не толкают человека деньги. Ради них люди готовы даже работать!
Не ври самому себе, Витал. Ты хотел поехать сюда. Тебя тянет в дорогу. Тебе надо все время двигаться. Ты дорогоман. Тебе кажется, что стоит только остановиться и все. Ты чувствуешь себя в болоте. Если перестанешь грести, тебя затянет в эту чертову неизвестность. Впрочем, там, куда ты гребешь, – какое смешное слово гребешь! – также неизвестность. Может, даже большая, чем та, которая позади тебя. Единственное отличие, как бы ты ни убеждал себя: изменить ту неизвестность, которая осталась позади, можно только в воображении».

Три недели пути и ни одного населенного людьми места. Все в порядке, не считая мелких неприятностей, типа укусов насекомых и невероятной усталости. Времени на вечерние посиделки нет. Работают все. Измотанные, вечером падают в свои спальные мешки и засыпают. Кроме того, раз в неделю приходится нести ночное дежурство. Дежурят по двое, и только мужчины. Женщины дежурят днем на кухне бессменно, и назвать их жизнь легкой язык не поворачивается. Виталик иногда начинает жалеть, что взял с собой Надин. Не хватает сил даже на нежности.
Дважды пришлось переправляться через большие реки, маленьких бывает по несколько на день. Переправы отнимают очень много времени, не считая нервных и физических сил. Носильщики подгоняют. Говорят о том, что если не успеем дойти до места через сорок дней, пойдут дожди, реки выйдут из берегов, и тогда экспедиция окажется запертой в джунглях.
Зверей почти нет, они, видимо, разбегаются от того шума, который издают шестнадцать шагающих людей.
Сегодня после трех недель первый большой привал. День отдыха. Надеемся выспаться. На Надю тяжко смотреть. Еле ходит, но улыбается и не жалуется.

«Прошло шесть недель пешего пути. Впрочем, говорят, дорога измеряется не временем, а километрами. Итак, сколько мы протопали? Если считать по прямой, километров двести, если считать все изгибы пути, то километров четыреста. С такой ношей, по такой местности, с неподготовленными людьми ? это почти подвиг. До места назначения по прямой осталось километров тридцать. В сорок отведенных дней мы уже не уложились. Будем молиться, чтобы нам помогло небо, а точнее, не помешало.
С каждым днем двигаемся все медленнее и медленнее. Сегодня сорок четвертый день нашего пешего перехода. Небо чисто. Носильщики цокают языками, мол, везет нам. Если все рассчитано верно, не подвели проводник и карты, завтра последний переход. Вчера не удержался и заглянул в один из ящиков профессора. Я, кстати, последнее время зову его «Павлович». Доски отодрали маури, но прибор, а там-таки прибор, вытащить, видно, не успели. Я перевидал много полевых приборов – от обычных нивелиров до уникальных бароаэтростипов, но таких не видел ни разу. Что-то здесь все-таки не так.
Перед последним переходом Павлович приказал рассчитаться с носильщиками и проводником и отпустил их. Нас осталось семь мужчин, и всю эту тяжесть за один раз нам не перенести никак. Видно, придется работать «челночно». Небо все еще чисто.
Я рад за себя! Мы, действительно, на месте. Не считая пару мелких отклонений от маршрута, мы шли все это время точно к цели».

Виталик поднял голову. Они находились на высоте примерно полутора километров над уровнем моря, под ними открывалась великолепная долина с тонкой ниткой реки посередине. Рядом со стоянкой бурлил водопад, отмечая начало висячей долины, а чуть выше, с левой стороны – скальные стены.
Он поднял руки и закричал: «Аааа-а-а!!!» Какая-то накопившаяся сила, энергия, рвалась наружу. Щенячий восторг победы. Вроде все силы отданы борьбе. Все? Но нет. Остаются силы на ликование. Зачем они предусмотрены природой? Зачем эти силы остаются в резерве? Всегда. Человек погибает от истощения, еще минута, и он мертв, но неожиданно приходит спасение. И даже тут остаются силы на восторг. Зачем? Может, жизнь без восторга, без радости не лучше смерти? А уныние сродни самоубийству?
Виталик был счастлив. Он впервые за время похода взглянул на мир глазами восхищения. Грохот водопада, музыка мира. Картина действительности. Мы восхищаемся фотографиями, удачно поймавшими осколки, мгновения живого мира. Но вот он весь перед тобой. Каждая черточка ветвей, каждое облако. Каждое миг новый шедевр. Ради этой красоты стоит жить. Ни одна копия не заменит оригинала.
Виталик медленно углублялся в лес. Запах свободы и умиротворения сжимал ему грудь. Хотелось прыгнуть и полететь. И вдруг… Ему почудился чей-то говор. Гидек прислушался. Невнятная речь шла из-за скалы. Осторожно, сам не понимая, чего опасается, Гидек, как кошка, вскарабкался на валун. Стали различимы голоса. В одном из двух Виталик узнал профессора. Другой казался знакомым, но никак не вспоминался.
? Мы подошли вплотную к восстановлению. Но получаем только фантом. Мы расставляем атомы по своим местам, а они не хотят стоять на них. Как только камера открывается, вещь исчезает.
? Я предупреждал тебя еще десять лет назад, что проблема не закончится чисто физическими законами, а ты не хотел верить. Ты пошел своим путем и получил, что хотел.
? Я не знаю, решил ли ты эту проблему, но без моего материального твое психическое ? ничто.
? А ведь я никогда не отвергал физику. Я всегда говорил, что материальное нужно не менее, а может даже более, чем духовное. Ибо это основа. Но без духовного все остальное теряет смысл. Они связаны одним узлом. Заниматься духом без материи неразумно. Строить крышу без стен ? это полное помешательство. Но зачем нужен дом без крыши? Одно не может существовать без другого. Если у стен не будет крыши, как ты можешь назвать это домом? Ты отказывался верить в психическое. Или, как я говорю, в дух. Но это не то, чем вас пичкают церковники и сектанты. Это законы, которые управляют тонкой материей, как ею управляют законы физические. А ведь многими из них мы пользуемся исподволь. За добро ? добро, за зло ? зло. Еще шумеры не лезли под падающий кирпич, хотя о законе всемирного тяготения тогда не было и речи. Открой любую сказку любого народа мира, что в ней? То, что делаешь, то и получаешь. Не думай только о себе, иначе никто не подумает и о тебе.
? Я думаю, ты пришел не для того, чтобы читать мне мораль?
? Ты всегда плохо понимал меня. Я даю тебе ответ на твой вопрос, а ты не хочешь прислушаться. Любой материал имеет свой дух, свое сознание. Пока набор атомов лишен этой основы, вам не удастся ничего сотворить.
Гидек не верил своим глазам. Профессор разговаривал с бродягой! Ему хотелось рвануться, спросить, откуда он появился тут? Но что-то удерживало Виталика на месте. В нем боролись два чувства. Чувство неприязни к подслушиванию и любопытство. Животное любопытство к неведомому. То, что тянет человека в черную пропасть пещер, в космос, внутрь самого себя.
? И где же мне найти этот дух? ? с нескрываемым сарказмом в голосе спросил профессор.
? Его не нужно искать. Если вы разложите на атомы сталь, а затем из этих атомов ее же и сложите, ваш опыт удастся.
? Допустим, ты прав, и, действительно, мы вернемся к стали. Но что изменится? Мы вернемся туда же, откуда начали.
? Э нет. Вы проделали путь. А путь – это уже больше, чем ничто. Это в физике работа равна нулю, если ты возвращаешься в исходную точку. Тем более, что сознание меняется так же, как и материя. Если ты расплавишь лед, то превратишь сознание льда в сознание воды. Радиоактивный распад материи может превратить стоящий в самом верху материал в любой другой. Сознание, как и материя, имеют свои законы. Сознание ? это неотъемлемая часть материи, организующая ее. Разобрав материю на части, вы лишили ее сознания. Подумай над этим. До завтра.
Бродяга встал.
? Ты не хочешь пройти к нам в лагерь?
? Я не могу это сделать. Человек не всегда может делать то, что хочет.
? Почему ты не можешь пойти со мной?
? Боюсь, ты не сможешь понять. Кстати, кто руководит экспедицией?
Виталик насторожился.
? Один молодой, очень энергичный мальчик. Любопытный и, я бы сказал, неглупый. Его зовут Виталик.
? Vitas, я, кажется, знаю его, мы встречались с ним.
? А разве есть такие, с которыми ты не встречался?
? Есть. Их очень много. Раз уж ты остановил меня, расскажи: что пугает тебя? Почему вы решили закончить эксперимент здесь?
? Любое научное достижение, в конце концов, становится достоянием военных.
? Во-первых, у вас еще нет достижений, а во-вторых, если мир готов сделать открытие, он сделает его. И умная голова, твоя или моя, тут не при чем. Ты пользуешься тем, что уже известно, и значит, завтра кто-то еще сможет сделать то, что сотворил ты.
? В этот раз ситуация иная. Кто первый решит проблему, тот окажется вне всего. Вне законов, вне войны, вне силы, вне государства, вне людей, вне смерти, или ты считаешь иначе?
? Значит, ты решил пойти другим путем? Чтобы не ждать, когда твое изобретение…
? Наше.
? Спасибо. …Наше изобретение достанется военным, ты сам решил стать военным и использовать его как оружие? А тебе не кажется, что ты только укоротил цепь? Чем отличается то, что ты используешь его как оружие, от того, что кто-то другой использует его так же?
? Я использую только для его же защиты, и больше ни для чего.
? А ты уверен, что завтра, когда станешь обладателем чудо прибора не изменишь своего отношения к миру, к людям, к себе самому? Зачем ты вообще изобретал его?
? Я не могу это объяснить, как не могу объяснить, зачем вообще человек живет.
? Ты знаешь, что такое Арзамас-16. Ты слышал про шумерских, древнеегипетских жрецов, и многих других решивших, что лишь они могут выдержать ту ответственность знаний, которыми они обладают. Но проходило время и оказывалось, что страшен не чёрт, а те малютки, которые прятали чёрта от окружающих и пугали им добрых людей. Жизнь продолжается вне зависимости от того, как ты к ней относишься. Те, кто думают, что контролируют её, так же глупы, как и те, кто считает, что от них в этой жизни ничего не зависит. А глупость человеческая беспредельна и опасна, особенно когда она выдаётся за мудрость.
? Но как отличить одну от другой?
? Глупость всегда проста.
? Но всё гениальное просто!
? Да, я слышал, как это говорила амёба, – бродяга улыбнулся, - но если простота появляется после многолетних усилий и напряжений, то это я бы назвал гениальной лёгкостью. когда мы видим, как жонглёр запросто справляется с десятью предметами, мы не задумываемся, как досталась ему эта лёгкость. мы просто восхищены. А попробуйте сами взять в руки три булавы, да две! Мы забываем, что артист также начинал с двух, и у него они падали, он поднимал их, они снова падали – и так сотни тысяч раз… Гениальность без работоспособности – ноль. Это формула достижений, формула успеха: талант, умноженный на затраченный труд. Труд тоже бывает разный – качественный, количественный, но если он равен нулю, то при любом раскладе формула даст ноль. Но есть ещё один вопро – зачем? И чтобы решить его, мало оказывается и гениальности и работоспособности, нужно знать что будет… Ты почти воплотил нашу идею в жизнь, а зачем – не знаешь. Ты создал свою империю бизнеса, а зачем? Чтобы создать этот прибор? Ты никогда не замечал парадокса? Люди зарабатывают деньги, чтобы жить, а затем из-за них и умирают. Люди создают свое дело для расширения своей свободы, а затем становятся рабами своего дела. Или это все ширма, и человек, говоря одно, на самом деле просто расширяет возможность получения удовольствий? Но даже если это и так, мы все равно попадем в замкнутый порочный круг. Человек не в состоянии почувствовать больше, чем он может почувствовать. Человеческие удовольствия ограничиваются мерой. Холодно, значит, нужно согреться, согреться до определенной температуры! Иначе сгоришь! – странник сделал глубокий вдох и продолжал, - сколько ты можешь съесть или выпить? А затем рвота. Сколько ты можешь иметь женщин? Затем апатия. Человек не может ответить на вопрос и бесится. Бесится от бессилия. Придумывает градации, категории, переходы из количества в качество. Заполняет хоть чем-то свое время, чтобы не остаться наедине со своими мыслями. Бросается в секты, вербует новых агентов, чтобы доказать самому себе, что он прав. А спроси у него, в чем он прав? Зачем он все это делает?
? А ты сам знаешь ответ на свой вопрос?
Лес замер, листья медленно в отсутствии ветра навострили свои ушки, вроде боялись пропустить ответ. И тут задуло снова. Лес ожил. Зашумел. Ветер усилился.

Бродяга оглянулся. Что-то, похоже, встревожило его.
Он встал и ушел в лес. Профессор направился в сторону лагеря.
Виталик остался лежать на камне. Он не мог уразуметь, что происходит вокруг него. Оказавшись в центре странных событий, но не мог понять ни свою роль в них, ни осознать, что происходит на самом деле. Он медленно поднялся и вдруг боковым зрением заметил чьи-то глаза. Осторожно повернул голову и увидел на соседнем скальном выступе ягуара. Почему-то вспомнилась сказка Киплинга про броненосца. Затем в мозгу всплыл эпизод из какой-то книги, где писалось, что леопард нападает только тогда, когда посмотришь ему в глаза. Или наоборот не нападает, пока смотришь в глаза? Все-таки, по-моему, там было, что в глаза смотреть нельзя. Хотя там был леопард, а на него смотрит ягуар. Будет он нападать или нет? Голоден ли он? И если да, чем я могу ему помешать?
Виталик инстинктивно ? дали себя знать частые тренировки ? подвинулся к месту, где из расщелины торчал острый сук. Если после нападения ему удастся увернуться, ягуар наколется на кол. Как только Гидек сделал шаг, ягуар прыгнул. Виталик успел сделать шаг назад, и зверь, действительно, напоролся на сук, но по дороге задел лапой его плечо. Гидек прыгнул с камня туда, где только что вели беседу два философа, и ринулся в лес.
За спиной он слышал мягкие прыжки раненого зверя. Время от времени, предупреждая нападение, он резко менял направление бега. Сколько длилась погоня? Виталику показалось ? вечность. При очередном резком повороте Гидек не почувствовал под ногой опоры. Он летел вниз в какой-то отвесный колодец. Затем был удар о дно. Он лежал в сорокасантиметровой грязи и видел, как сверху на него пялятся два зеленых глаза. Рука потянулась к сапогу, и Виталик вытащил из него свой нож. Почувствовав в руке рукоятку оружия, Гидек несколько успокоился, пошевелил пальцами ног, рук, попробовал приподнять голову.
Резких болей не было нигде. Он пролетел метров двенадцать и ничего себе не повредил. Это казалось удачей. Болело только раненное ягуаром плечо и локоть, сбитый о скалу во время падения. Гидек приподнялся и сел. Посмотрел вверх, ягуар не уходил. Осмотрел стены колодца и понял, что даже с его способностями скалолаза подняться вверх вряд ли удастся. Отвесные стены зализаны за миллионы лет потоками воды. Впрочем, пока вверху светятся два глаза, даже пытаться выбраться вверх не имеет смысла. Его, конечно, бросятся искать. Но найти человека в джунглях в радиусе километров пяти… Надеяться на это глупо. Гидек крикнул: «Аууу Я тут.». Эхо разнеслось по пещере, но Виталик знал, как сильно гасит густой лес все крики и голоса, тем более, что кричал он из колодца. Его крик может быть услышан в радиусе разве что метров сорока при самых идеальных условиях. Виталик выбрался из грязи. Теперь, после того, как грязь спасла ему жизнь, она уже не нравилась ему. Сел на корточки и задумался.
Поразмыслив, Гидек приподнял голову и осмотрелся. Колодец был просто выходом из пещеры, а сама пещера уходила вглубь скальных пород. Проход был достаточно широкий, на полу кое-где виднелись лужи. Он посмотрел на грязевую лужу возле себя и отпрянул. Рядом с ним лежало грязное бесформенное существо. Виталик достал спички и зажег огонь. На него уставились пустые глаза огромной морды. Медведь. Медведю не повезло — при падении, он размозжил себе голову. Из приоткрытой пасти торчал язык. Виталик толкнул голову медведя ножом, она безвольно перевернулась на другую сторону.
? Черт, ? выругался Гидек. ? Если сюда упали я и медведь, то здесь может быть кто угодно. Впрочем, что такое случайность, Виталик немного знал. Он почти два года проездил на автомобиле и у него не случилось ни одного прокола. Зато однажды ему трижды за один день пришлось менять колёса. Вначале запаска, а затем пешком с двумя скатами в вулканизацию. А к вечеру еще одна дырка. И все же он покрепче сжал рукоятку ножа. Другой рукой достал из нагрудного кармана фонарь, проверил работоспособность, еще раз посмотрел на два зеленых глаза и углубился в пещеру. Вдруг вспомнил свой сон в поселке и пожалел, что так и не досмотрел его до конца. Однако там, во сне, в конце он увидел свет. Виталик приободрился. как мало человеку надо для спокойствия. Может для этого человек придумал религию? И так и так получишь свою долю страданий и смерть, но с верой это происходит спокойнее, как должное. Да ещё и после смерти обещают продолжение получения удовольствий. Всё перемешано в этой жизни. Коктейль: желания с неизбежностью. Страдания перемешаны с удовольствием, любовь с ненавистью, счастье с ужасом. Пьёшь этот напиток, плюёшься и пьянеешь одновременно, но прекратить не желаешь. Боишься почувствовать вкус неведомого. Вкус того, чего нет. Вкус небытия. А тут ещё говорят: «Небытиё – это то же бытиё, только наоборот». Но даже те, кто так говорит, предпочитают досмотреть фильм в котором они сами и принимают участие, до конца…
Пещера оказалась довольно широкой и высокой, вдалеке слышался какой-то шум. Виталик стал замерзать. Выключил фонарь, нужно экономить батареи, сделал разогревающую гимнастику. Почувствовал тепло в мышцах и пошел на гул. Через некоторое время он понял, что ревела вода. Заблудиться он пока не боялся. Он шел по основной галерее, которая была и шире и выше ответвлений, к тому же была почти горизонтальной.
Минут через пять он попал в огромный зал. К нему подходило четыре отверстия. Одно - по которому он пришел, по второму в зал врывался поток воды и падал водопадом в образовавшееся на дне зала озеро. По третьему вода из зала выходила. Четвертое было уже остальных и шло под углом вверх. «Нужно идти по реке, вода покажет выход», ? решил Гидек. Разделся, завязал узел с одеждой на шее и шагнул в воду. Минут через пять почувствовал, как коченеют конечности. Проход становился все ниже и ниже, приходилось двигаться нагнувшись. Однако течение замедлялось. Еще минут через пять Виталик решил вернуться. «Еще десять шагов и все», ? решил он. Прошел десять шагов. «Еще десять и назад». Гидек опустился настолько, что голова уже была на уровне пупка. Еще десять шагов. «Еще десять и возвращаюсь, должна же эта чёртова река куда-то выносить свои воды!»
Виталик уперся в каменную перегородку. Расстояние между водой и потолком было сантиметров тридцать. «Приехали! ? сказал Виталик. Наклонился, посветил в промежуток над водой и увидел за сужением довольно приличных размеров пещерный зал. Осторожно, чтобы не намочить одежду и фонарь, погрузился и проплыл под препятствием. Он попал в помещение, посреди которого красовалось озеро. В него впадала река, по которой пришел Виталик. Однако вода никуда не уходила.
Гидек выбрался на берег, выключил фонарь и внутренне содрогнулся. Вода светилась. Наскоро вытерся футболкой, оделся, разогрелся взмахами и взглянул на часы. Две минуты одиннадцатого. Он ползает в этой пещере больше трёх часов! Внимательно присмотрелся к и заметил, что светилась не вся вода, а проход под скалами. Озеро соединено со свободой туннелем, свет пробивается через подводную полость и освещает зал, в котором он находится. Гидек ликовал. Свобода! Затем немного задумался и еще раз взглянул на часы. 22.06. И тут его передёрнуло.
— Чёрт. Солнце село вчера в 20.30. На улице должно быть темно, а я вижу свет.