Кукушонок

 КУКУШОНОК
 
 С самого своего рождения он не был похож на остальных детей. Чего стоила только легендарная история его зачатия, которую рассказывала ему мать, каждый раз после вечерних, ставших вскоре, обязательных, ста граммов коньяка!
 В ту пору она, еще молодая, новоиспеченная студентка театрального института, устроилась на работу в Молодежный Классический театр. Ее звонкий, озорной голосок, миниатюрная фигурка, с белым, почти фарфоровым личиком, накрученные, шоколадные волосы, не делали ее сногсшибательной красавицей - таких героинь в театре хватало и своих, но интересными ролями обеспечивали. Вообще, Любочке везло. Она сразу получила Марселу в "Собаке на сене", а чуть позже Эвис Крайтон в " Театре", потом настал черед русской классики, но, начав репетировать Варю в " Вишневом саду", роль неожиданно у нее забрали, ничего толком не пояснив. Спектакль так и не вышел: Владимир Высокий, игравший роль Лопахина перешел в другой театр и, ее встреча с Чеховым тогда не состоялась. Тоже повторилось с Соней в «Дяде Ване»".
 Немного посомневавшись, она подошла к помощнику главрежа - Виктории, они о чем-то тихонько пошептались, а через месяц Любочка, очень удивила всех, с блеском исполнив главную роль, помещицы с ямочками в чеховском " Медведе".
 Тут-то она и встретила свою любовь. Он играл, с ней в паре, и был одним из ведущих актеров театра. Высокий, импозантный, черноволосый Михаил, своим низким баритоном и «байроновскими глазами», покорял сердца всех театральных красавиц. Свою простую горскую фамилию Щекаришвили, он, еще на первом курсе сменил на более театральную – Щепочкин. Поводом тому стало замечание педагога о небольшом этюде, в который Михаил, как ему казалось, вложил всего себя, всю душу, но вместо удивленных оваций получил более чем спокойное замечание.
 -Да-с, молодой человек! Это уже что-то. Конечно, еще не Щепкин, а так, еще, Щепочкин! Вам репетировать и репетировать!
 Прозвище прочно приклеилось и, вскоре весь курс стал называть его Щепочкиным. А, когда на экзамене преподаватель назвал его Щепочкиным и долго не мог вспомнить, а потом и выговорить его настоящую фамилию, Михаил понял - время для перемен пришло. Конечно, замахиваться на лавры великого Михаила Щепкина, он не стал, но и начинать триумфальное шествие на театральный Олимп, в качестве Михаила Щекаришвили, сына простого скорняка, тоже как-то не хотелось. Так, один из первых, крепко усвоенных им в столице уроков, гласил, что правильно выбранное, звучное имя само по себе, уже треть успеха.
 В театре он состоял на особом счету, так как работал в нем еще с первых часов основания студии, которая стала последним набором, именитого и прославленного режиссера Анатолия Маслова и костяком им же созданного впоследствии театра. Поставив несколько, прогремевших на всю страну спектаклей, режиссер неожиданно скончался. Ему на смену прислали молодого и подающего надежды Семена Малковича, который, кстати сказать, учился вместе с Михаилом на параллельном курсе. Театр поначалу настороженно принял нового режиссера и желал только одного, чтобы он продолжал подавать надежды в каком-нибудь другом театре. Малкович был из новой породы людей искусства, которые, только начинали заявлять о себе, перебираясь из тесных залов ЖЭКа и полуподвальных клубов на столичные подмостки. Он был молод, энергичен и обладал, каким-то поразительным чутьем на классику. Старые, давно потрепанные, всеми известные, пьесы из классического репертуара, в его интерпретации, становились настолько живыми и злободневными, что могли поспорить с любым из современных авторов.
 Он поставил « Капитанскую дочку», неожиданно пригласив на роль Пугачева – Щепочкина и когда тот в красном кафтане с обнаженной саблей наперевес произносил со сцены пушкинские строки, в зале возникала та особая, благоговейная тишина, которую очень чтят и боятся актеры. Или всех так захватило, что забыл, где находишься, участвуя наравне с актерами в пугачевском бунте, или так скучно, что зритель спит, или, еще хуже, ушел. Спектакль получился шумным, острым и звездно-интересным. Роли Гринева и Швабрина поделили между перво-ведущими – Злотниковым и Высоким. Когда-то в юности, все трое были близкими друзьями, но в силу характеров, звездности и новых пристрастий, незаметно отдалились друг от друга. Зрители этих нюансов не знали и по-прежнему, валили с цветами, в их общую, еще с юношеских пор, хотя и разделенную после перегородками, гримерную. И кассовые сборы подтверждали: этой троице быть и оставаться первыми звездами их театра.
 В роли Маши Мироновой выступила прима театра Римма Кагортова, которая еще со второго курса, числилась кем-то вроде студенческой жены Михаила Щепочкина.
 Ох, и обсмаковали этот факт в театре. Ведь Малкович оказался женат на этой самой Римме Кагортовой. Поначалу, новый режиссер и популярный артист даже не здоровались и если случайно встречались в столовой или у входа, то, старались как можно скорее раскланяться и уйти. Стены храма искусства в предвкушении замерли, ожидая, если не скандала, которым так и пахло в воздухе, то хотя бы порванного сценария на виду у всей труппы, хлопанья дверями, истерикой в кабинете директора: " или он - или я", заявлением об уходе, срывом спектаклей. Но все было как-то тихо.
 Однажды, у Малковича, прямо во время репетиции, схватило живот, как потом выяснилось – открылась студенческая язва, но бдительный коллектив, конечно, догадался обо всем сам и, выдвинул мысль о яде в кофе, подсыпанном, конечно же, Щепочкиным. Обсуждался сам яд, его возможные дозировки, выдвигались самые невероятные версии о том, где Щепочкин достал его и, как будет продолжать свою месть. Но через пару дней режиссер вернулся и, страсти улеглись.
 Странное дело, но этот приступ неожиданно сдружил их. Постоянное общение с молодой талантливой парой «бывших» постепенно переросло в приятельское. Никто о минувшем, старался не напоминать и, вскоре на вопросы журналистов, Михаил спокойно отвечал.
 - Да. Учились вместе и дружили. Риточка – прекрасная актриса, но жизнь есть жизнь. Периоды тесных контактов, сменяются периодами отторжения. Но нельзя так. С вами разговаривает друг Семена Малковича, или бывший муж Риты Кагортовой, актер такой-то. Ты или актер. Или друг. Или муж.
 Поскольку Щепочкин стоял, как говорится у истоков создания театра, ему много прощали. В частности его неуемное женолюбие. Не было ни одной молоденькой актрисочки или стажерки, которую бы он обошел своим вниманием. И новенькая травести не стала исключением.
 К тому времени Любочка была уже по уши в него влюблена. Каждый выход на сцену своего кумира, становился для нее событием. Она умудрялась так подстроить свой график, чтобы всегда присутствовать в театре, когда идет репетиция с его участием. Особенно ей нравилось стоять за кулисами, наблюдая оттуда, как постепенно наносятся на еще голый остов героя, новые, яркие мазки, прорабатывается характер, дополнительными штрихами, выделяется общий силуэт и вырисовывается общее настроение. Был ли это Астров, Черкун или Телятьев, она трепетала, как лань, пойманная в силки, перед силой и мощью его обаяния.
 Но сильнее всего на нее действовал Клавдий. Любочка несколько раз смотрела эту пьесу в других театрах. Мужа Гертруды всегда изображали безнравственным и подлым распутником, человеком без каких-либо моральных помыслов и элементарных этических норм. А Щепочикн играл, нажимая на непонимание Клавдием простых и общеизвестных законов. У него просто отсутствовала эта программа - порядочности, честности, а попросту говоря, - Любви. Да, он хотел показать, что чего-то стоит и, потому так легко воспользовался растерявшейся после смерти мужа, Гертрудой. Его ненависть к миру понятна. У его брата было все – и жена, и сын, и царство, а у него - ничего. Зависть в любом виде разрушительна, хотя бы потому, что толкает на поступки иногда абсолютно противоположные собственному характеру. Клавдий считает, что прав и даже не задумывается о грехе, он попросту не понимает этого слова.
 Тогда же Любочка впервые попала в святая святых, в гримерную Михаила, где на столике, между тональными кремами, гримерными принадлежностями и огромным букетом гвоздик, все то, о чем она так долго мечтала, случилось в первый раз. Потом это повторялось с определенной последовательностью. Михаил, как опытный ловелас, вел свою партию со знанием дела и, одаривая новую пассию сладостными плодами своего Эдема, не только ничего не обещал, но умело заставлял Любочку все время чувствовать себя виноватой. Ведь пока он с ней, образ его героя простаивает без доработки и, Любочка совсем теряла голову, млея от этого своего косвенного причастия к вечным и трагическим тайнам театра. Чувствуя себя почти что Галатеей, которая своей любовью помогает любимому создавать новый шедевр. Замирая, от этого, не вполне понимаемого и призрачного, как тень отца Гамлета, счастья, она послушно кивала головой, и, никогда не задумывалась, чего же в ней было больше - священного ужаса своей причастности к хранимой этими стенами, тайне или влекущего, до хрипоты, до самозабвения, порывов плоти.
 Иногда, Михаил, выполнив свой правильный и неизменный ритуал, читал ей вслух какой-нибудь отрывок. И чужие страсти, измены, любовь и отчаяние, начинали казаться, Любочке своими собственными. Отделить их она уже не могла, старая Англия и дореволюционная Россия, переплетались с действительностью и тогда, запутавшись в этих сетях, торопливо выскальзывала за дверь. Стараясь глубоко не дышать, чтобы не нарушить это ликующее, сладостное состояние всего тела и души и, торопливо поправляя на ходу короткую юбочку, Любочка даже не подозревала, что уже с первого раза произошло то маленькое, обыкновенное чудо, которым знаменуется появление новой жизни.
 Подходящего мужа, переполошенные родители Любочки нашли быстро. Им оказался их сосед, не старый еще, флегматичный инженер политеха - Василий Коринцев. Быстро сыграли свадьбу и, в положенный срок у молодоженов родился сын, которого Любочка, неожиданно решила назвать Клавдием. Родственники поначалу возмутились, что за девчачье имя, но Любочка с поразительным упорством так отстаивала свое, что им пришлось уступить.
 Клавдий рос послушным, тихим мальчиком, совершенно не похожим на отца, великого артиста Михаила Щепочкина, что становилось причиной постепенного разочарования в нем матери. Ей так хотелось, чтобы сын, хоть чем-то походил на того - убедительным ли красноречием или в тему сыгранным многозначительным молчанием. Каким-то жестом, или взглядом, так, вроде бы ничего особенного, но такая неумолимая сила прорывается за этим - сила особая, мужская, горячая и первобытная. Да и сама Люба была такой: первое увлечение молодости неожиданно сорвало все оплоты первого стыда и девичьих романтических представлений. Она поняла, что любовь - это когда: « у тебя включилось, у меня включилось, и все хорошо - если, конечно, никому не мешаешь».
 Так она и устраивалась. Ведя по жизни ту же роль помещицы Поповой, с ямочками на щеках, неунывающей и сумасбродной. Роман с Михаилом после рождения сына как-то сам собой заглох, но оказалось, что смуглый брюнет был далеко не единственным, кто стоял в длинной очереди ее поклонников. Щепочкин только раскрыл ее, обнажив истинные желания и показав настоящую, неприкрытую умными словами правду жизни, единственную правду для ее молодого сильного тела.
 Мужа своего она презирала, за глаза называя его « тетей Васей». Даже когда, Щепочкин, узнав, о том, что у него растет сын, неожиданно решил признать его и дать свою фамилию, Василий, словно оправдывая свое прозвище, никак не отреагировал. Казалось, тот факт, что отцом ребенка оказался другой мужчина, совершенно не взволновал и не удивил его. Он по прежнему, ездил на футбол, раскладывал партию - другую домино, с местными мужичками во дворе да потягивал пиво - все остальное, словно не входило в его программу жизни, и потому, просто не могло его взволновать. А Любочку не тревожило это тем более. О том, как жить и что с ними будет дальше, она не думала, кружась во власти новых переживаний и романов. Рано познав разочарование, в первую очередь в сыне, она быстренько переложила все, что касалось семьи и детей, на бабушку, Нину Тихоновну.
 Лишь иногда, под влиянием выпитого в компании очередного воздыхателя, она прибегала в комнату Клавдия, будила, жарко обнимала, обдавая при этом, сладкой смесью крепких духов, разгоряченного дыхания и табака, которым пропахли ее волосы. Целовала, куда попало, прижимала к себе и долго- долго рассказывала об их будущей счастливой жизни, о новых городах, театрах и спектаклях и знаменитых людях. Эта новая жизнь никак не наставала, но Любочка с упорством лосося, преодолевающего горные пороги, сочиняла об их поездках по всему миру - от Владивостока, до Лондона. Из подсмотренных кусков чужой жизни кроилась своя, новая: на мосту Венеции с разноцветной маской на высокой прическе, в кабине вертолета, где-то над тайгой или на борту лайнера, вот-вот отправляющегося в самое захватывающее путешествие вокруг земного шара, через шесть океанов и семнадцать морей. О Клавдие, она иногда забывала, но, спохватываясь, всегда пририсовывала и его фигурку, юнгой или пажом.
 Сын оставался для нее самым благодарным и чутким зрителем. Но она не ценила этого, раз и навсегда, убежденная в его неинтересности, блеклости и первые проявления его характера, в частности, линии некоторых отцовских черт, она пропустила. Но кровь – не вода, и поздно или рано, все данное родителями, удивительным образом перемешавшись, способно выдать совершенно неожиданный результат. А Клавдий никогда не высказывал свои недовольства вслух, не плакал, не канючил игрушек, все, что ему нужно было - это сидеть, вот так вот, обнявшись, с мамой и слушать, как она поет старую грустную песню, о разлуке, о тоске и скорой смерти.
 То не ветер ветку клонит,
 Не дубравушка шумит.
 То мое, мое сердечко стонет,
 Как осенний лист дрожит.
 …………………………….
 Мне постыла жизнь такая,
 Съела грусть меня – тоска.
 Скоро ль, скоро ль, гробовая,
 Скроет грудь мою доска?!
 Упоминание о смерти, заставляли Клавдия пугливо вздрагивать, но близость материнского тела, гасил страх и, он только ближе прижимался к ней, запоминая, словно фотографируя, каждый ее жест, каждую мелочь, чтобы потом, когда ее не будет рядом, вытащить это богатство на свет и насладиться им в полной мере. Так у него и сплеталось – смерть, гроб, уход – все ненастоящее, где-то с кем-то, далеко и, скорее всего выдумка, его отношений с мамой не это касается, она-то вот - сердцем стучит под ухом. И чем «страшнее» песня, тем ближе была она. И потому, когда от несчастного случая неожиданно умер отец, Клавдий не особо расстроился. Ну, маячил кто-то рядом с мамой, больше не будет – и все.
 Когда ему исполнилось четыре, у него появилась сестра Лиза, а еще через два года братья Денис и Руслан. К сестре он отнесся равнодушно, а вот к братьям проявил неожиданный интерес. Иногда бабушка поручала ему присмотреть за коляской, пока готовила или убирала, у непутевой Любки всегда не было на это времени. Пока дети были маленькие, все было как всегда, но когда младшие подросли, мать, сыгравшая к тому времени, в детской сказке Метерлинка Молоко, неожиданно стала уделять им больше времени.
 Братья были крепенькие, курчавые, с высокими упрямыми лбами и поразительно одинаковыми воловьими глазками. Клавдий подолгу просиживал у кроватки, рассматривая их и находя тысячу отличий между ними и собой и все не в свою пользу. И лоб у него был мал, и брови слишком густы, и нос велик. Наверное, потому мать и предпочитает их! Они такие хорошенькие. И когда приходили гости, (а в их доме это случалось довольно часто), Клавдия мило трепали по щеке и переключали все внимание на два, одинаково упакованных, пищащих свертка. Мальчик подлезал взрослым под руку, прерывая разговор на полуслове, пытаясь обратить на себя внимание. Мать его не ругала, нет, она молча перебирала его волосы и отодвигала, в сторону, как зимой, подвернувшийся под руку, велосипед.
 Случалось, дети оставались дома одни. Если бабушка уходила в магазин, а мать, не дожидаясь пробуждения детей, каждое утро ускользала на репетицию в театр. Они собирались ставить «Идеального мужа» и Любочка очень хотела, чтобы одна из главных ролей, Миссис Чивли, досталась именно ей. В садике опять был карантин, и ребята сидели дома.
 Клавдий выбрался из своей кроватки. Ему шел седьмой год, он уже окреп и вытянулся, но выглядел, все равно, бледно и чахло, как растения зимой. Рост этот был какой-то нездоровый и румянец слишком бледный и глаза какие-то водянистые. Не в отца, а скорее, в деда матери, Николая. Нине Тихоновне даже было странно наблюдать в мальчике черты свекра, умершего за много лет до его рождения. Клавдий и не вспоминал о грузинской крови, текущей в нем: он точно так же, как и его рязанский предок, не любил шумных сборищ, вообще не выносил никакого крика или громкого разговора. Питал странную неприязнь к рыбе, в любом ее виде. (Маленький Николай однажды подавился здоровенной рыбьей костью). Так же любил спать на спине и, был страшным мерзляком. Мать им не занималась, а бабушка, охваченная заботой о его маленьких братьях, не успевала заглянуть еще и старшему внуку в душу.
 Опустив перекладину кровати, он долго смотрел на спящих близнецов и первые скользкие, и юркие мысли заползали в его маленькую головку. До их появления он был еще ребенком, но личные переживания быстро делают детей старше, учат наблюдать и размышлять. Думать приходилось много, а вот собеседника не хватало. Предоставленные самим себе его нескладные растрепанные теории, все больше подтверждаясь на практике мелочами, постепенно принимали вполне объяснимый поворот.
 Кто, как не эти двое, принесенные морозным днем, ниоткуда, виноваты в том, что мать его больше не любит? С их появлением все изменилось и, он им отомстит. Это слово он услышал от матери. Она рассказывала об известной актрисе, сыгравшей в свой бенефис, Леди Макбет и это слово « месть», сладкой музыкой прозвучала в ее устах.
 В замке повернулся ключ и Клавдий быстро юркнул под одеяло. Бабушка принесла базарной сметаны и молока и, стала лепить пельмени, свои, сибирские, по старому рецепту. Проснулись малыши. Слышалась их бойкая возня и шум. Вода как раз закипела, когда в дверях кухни появились все четверо. Старшая Лиза вела за руку Дениску, а Клавдий тащил упирающегося Руслана. Нина Тихоновна повернулась на шутливый звонкий вопль, рука ее соскользнула, опрокидывая навзничь кастрюлю с пельменями. Раздался крик и, шедшая впереди Лиза громко заплакала, осматривая обожженную ногу. Бабушка заохала, засуетилась, мигом вызвали врача. Он осмотрел рану, прописал мазь и велел больше не пускать детей играть на кухню. Лизу поместили в ожоговый центр, за ней присматривали нянечки и бабушка. У Любы намечалась премьера, и, вопрос акций Аргентинского канала, занимал ее, как и ее героиню, гораздо больше, чем сморщенная кожа на ножке Лизы.
 А через неделю перевернулась коляска с близнецами. Наступил октябрь, пора дождей и первых холодов. Бабушка одела внуков и повезла их на прогулку в парк и, как-то не усмотрела. Поворачивая с центральной аллеи на боковую, возле самого фонтана, на повороте, коляска неожиданно вздрогнула, накренилась и покатилась вниз по мокрой аллее с убыстряющейся скоростью. Ее никто не смог остановить и когда подбежали люди, из разбросанных одеялец вытащили только одного живого малыша. Дениска отделался переломом руки и ребра, а вот у Руслана оказалась сломана шея.
 Нина Тихоновна долго убивалась по внучонку, виня во всем себя. Злополучную коляску вскоре выкинули, и никто не обратил внимания на ее колеса, основательно натертые стеариновой свечой.
 Вскоре домой вернулась Лиза. Она была старше и что-то почувствовала своим женским чутьем в Клавдие, какую-то перемену. Но бабушке не сказала, а только стала наблюдательнее и тише. Несколько раз ей казалось, что она почти уличила брата, но Клавдий, неожиданно, открыл для себя целый огромный мир книг, и выпал туда, позабыв о недавних страстях, как о пережитой свинке, без интереса и, сразу.
 Читать он научился почти сразу, и сам. Бабушка начала ему читать «Маугли», но ее оторвал телефон, потом надо было срочно постирать, потом бежать за молоком, словом, когда она опомнилась, трехлетний малыш быстро водил пальцем по строчкам, иногда что-то мурлыкая, ухая или подвывая. Нина Тихоновна была, мягко говоря, удивлена - не понимая, как можно, не умея читать, понять, что на этой странице безо всяких картинок, действительно идет речь о Багире и, стало быть, издаваемые ребенком, эти утробные урчащие - мяукающие звуки могут соотноситься только с этой большой кошкой из джунглей, и ни с кем другим. Как он это понял, так и осталось загадкой.
 О, этот великий и сладостный, книжный мир! Для Клавдия, это было с совершенно новое, особое чувство, которое давало сладкую иллюзию власти над временем, над однообразными буднями: школа-дом-школа. Клавдий жил этими часами, когда, предоставленный самому себе, наскоро перекусив, он погружался в свой придуманный мир, как подводный аппарат капитана Немо в морские глубины, И, бывало, так увлекался чтением, что забывал поднимать перископ, наблюдая за колебаниями волн на поверхности. Он перестал замечать приход, и уход матери, на зов бабушки идти обедать, мог пробормотать «да, да» и, через секунду, снова позабыть обо всем на свете. В книгах он находил ответы на все свои вопросы. Он не заплакал, прочитав " Мартина Идена", а только надолго задумался и наблюдавшую за ним Лизу, удивил его взгляд - спокойный и сконцентрированный, как вода на самом дне моря.
 Его отношения с сестрой улучшились после того, как он прочел " Бедную Лизу", невольно сопоставив героиню с ней самой. После этого он стал особо нежен и внимателен к ней. Всегда старался помочь, выхватывая тяжелый портфель или героически отобрав у Лизы, обязанность выносить мусор.
 Зима прошла довольно спокойно. Мать играла в театре, возвращалась домой поздно, еще и потому, что у нее появился новый ухажер. Оба были заняты в одном спектакле и оба, случайно, получили на лето путевки в один и тот же санаторий. Люба первый раз решила вывезти детей на море.
 Впервые увидев море, дети, словно, ошалели. Резвились, бегали, строили горки из песка, в чем им с охотой помогал новый симпатичный мамин знакомый, дядя Виталик. Клавдий довольно равнодушно воспринял нового папу, но, когда тот, помогая строить башню из песка, случайно положил ему руку на плечо, случилось то, что заставило взрослого человека удивиться. Этот девятилетний малец посмотрел на него такими застывшими, бездонными глазами, что мужчина невольно отвел руку и молча отдвинулся. Клавдий, как ни в чем не бывало, продолжал строить башню, и, казалось, даже не заметил, куда подевался новый дядя.
 Как старший, Клавдий должен был подавать пример младшим, отсекая и не концентрируя внимания на тысячи мелочей, возникших вместе с дядей Виталиком. И новую мамину прическу, которая так ей шла, подчеркивая гибкость линии шеи и пряча раскрасневшиеся щеки и, новое, волнистое, платье, оттенка слоновой кости, в котором Любочка напоминала Фрези Грант. Их совместных с новым папой, длительных заплывов, перешептывания и поглаживания под столом, долгие ночные прогулки у моря и, наконец, их общий номер на двоих. Дядя Виталик нашел для ребят надувной бассейн, набрал туда воды и накидал игрушек. Денис и Лиза резвились и визжали, как молоденькие поросята. Клавдий поначалу сторонился этих забав, но потом, раз попробовав, все же присоединился к всеобщему веселью. Дядя Виталик, складывал особым образом руки и, забавно фыркая, показывал им кита, акулу и дельфина. А когда он ушел, они пытались все повторить, призывно урча и плескаясь.
 Как мог в бассейне, размером с большую миску захлебнуться Денис, никто так и не понял. Дети были заняты игрой и не сразу обратили внимание, что их брат как-то странно долго не поднимает голову, показывая кита. А когда бросились, было уже поздно. Дядю Виталика, на которого были оставлены дети, пока она сидела в парикмахерской, мать тут же вычеркнула из жизни, пригрозив судом, если он еще вздумает к ней подойти.
 Прошло лето, приближалась осень. Клавдий ходил в школу, исправно учил уроки, продолжая страдать особой ненасытной любовью к книгам. Часто случалось, что, обкладываясь книгами, он или рассматривал картинки или просто долго лежал, размышляя о чем-то своем. Мыслей было много, а делиться было все не с кем. Лиза не понимала, о чем он говорил. Матери это было неинтересно, а бабушке некогда. И все бродившее в нем отражалось на лбу, словно вырезаясь непонятными иероглифами на пергаментной бумаге. Случалось, один рисунок сохранялся на нем несколько дней, это значило, что тема была ему не просто интересна, а занимала все его существование своей разгадкой, заставляя на уроках пропускать свое имя в перекличке или не слышать вызова к доске.
 Следующей зимой театр отправился на гастроли. Любочка, всегда обожавшая этот период жизни в театре, засуетилась, собирая наряды, пакуя духи, крема и костюмы. Предполагалось, что гастроли продлятся два месяца. Перецеловав детей, она умчалась, унося за собой шлейф сладких и терпких духов.
 Ее не было больше недели, когда соседи, уезжая на один день, попросили Нину Тихоновну, присмотреть за своей парализованной мамой. Квартира была на два этажа ниже и, та согласилась. Лизе уже исполнилось семь, Клавдию почти одиннадцать. Уже не маленькие, смогут пару часов посидеть сами, решила та и согласилась.
 Лиза отложила тетрадь, куда переписывала упражнение и подошла к брату, тот читал «Капитана Фракасса», самый интересный момент, когда на актеров нападают на узких улочках Парижа, наемные убийцы. Лиза села рядом на диван и откинула тяжелые волосы со лба. Была она в отца, замечательного актера разговорного жанра, небольшой, но очень удачно сложенной, что обещало в будущем, развиться в притягательную красоту. Девочка закинула нога за ногу и заметила.
 - Ой, устала я. Надоело писать эти упражнения. Пустая трата времени. Все равно классная проверять не станет.
 Клавдий не ответил, всем видом давая понять - то, что происходит сейчас на улицах Парижа, для него гораздо интереснее и важнее, чем какое-то там упражнение по языку. Но Лиза упрямо не отставала.
 - А может, ты мне перепишешь? Почерки у нас похожи, никто и не поймет.
 - А? Чего? – оторвался от книги брат.
 - Ты должен все делать для меня. Я теперь твоя единственная сестра.
 Клавдий забурчал, но встал и покорно отправился переписывать скучное упражнение в Лизкину тетрадь. Почерки у них, действительно, были похожи. Вот только любимые предметы, разные. Лизе нравились цифры, в этом мире было все так четко и понятно, а гуманитарий Клавдий, до года, можно сказать проживший за кулисами, удивительным образом был чувствителен к слову. Все диктанты, изложения и сочинения, написанные им, отличались техническою точностью, сочностью изложения и нетривиальным подходом. Закончив упражнение, он молча вернул тетрадку Лизе, которая дотошно все проверила и довольно кивнула.
 - Хорошо. А теперь твоя очередь пол мести.
 - Лиз, я дочитаю и подмету. Чуть-чуть осталось,- просящим голосом произнес Клавдий.
 - Я сказала тебе, сейчас же, - адмиральским голосом, скомандовала сестра, – бабушка придет, а у нас что? Пол не метен? Уроки не сделаны? Ты бездельничаешь?
 - Я не бездельничаю, я читаю,- попытался оправдаться тот.
 - Достаточно того, что я утром посуду помыла. За тебя, между прочим. Сегодня твоя очередь.
 Это была правда. Томимый жаждой, узнать продолжение похождений храброго капитана Фракасса, он после завтрака, выскользнул из-за стола и бросился в книгу, как в омут, с головой, позабыв и о сестре и о бабушке, и о посуде, обо всем этом скучном и неинтересном мирке, который остался по это сторону страниц. Лиза с точностью скопировала позу матери, которую та принимала, когда была чем-то недовольна. Руки на боках, голова приподнята, губа презрительно вздернута наверх. Ну, это уже было слишком! Клавдий сорвался с дивана и бросился на кухню за веником, которым, ожесточенно размахивая, принялся заметать. Лиза показалась в дверях с большим яблоком в руке. Сочно откусив кусок, она вздохнула.
 - Эх, Клавка, вот интересно, какой из тебя муж получиться? Метешь ты хорошо, аж пол скрипит. А вот во всем остальном, тряпка ты и есть тряпка.
 Клавдий никак не среагировал и, Лиза, восприняв это по-своему, бойко продолжала.
 - Не зря тебя девичьим именем назвали, но ты не бойся, Клавка, ты меня слушай. Я тебе помогу. - Она подошла ближе и, нагнувшись, заговорщицки зашептала. - Я ведь все знаю. Как ты бабушкиной свечой колеса натер, и как Дениску под водой одной рукой придерживал, чтобы тот задохнулся. И на кухне тогда, ты ведь хотел, чтобы меня обварили,- девочка хихикнула. – А я на шаг отступить успела, только на ногу и попало, а так бы…
 Она не успела договорить, как веник полетел ей в голову. Лиза ойкнула, уронила яблоко. И тут же на нее налетел какой-то смерч, скрутил руки и потащил к мойке, окатил ледяной водой, а затем стал засовывать ее голову в какой-то шкаф. Послышался свистящий звук, девочка закашлялась, не понимая, что происходит. Захват немного ослаб, она стала вырываться, но получила сильный удар в грудь, отчего сразу стало так жарко и душно. Она отводила голову, но упрямая рука, вновь и вновь направляла ее к ядовитому источнику. У нее подкосились ноги, она не могла понять, что происходит. А когда поняла, мир, внезапно ставший таким маленьким и плоским, налетел на нее, и, оглушив новыми звуками, неожиданно погас.
 Посмотрев на обмякшее тело сестры, Клавдий, не отнимая платка ото рта, быстро наполнил бабушкин черпачок водой, и положил его боком на плиту. Затем выбежал на балкон и, закашлявшись, судорожно стал глотать воздух. Затем, что-то вспомнив, вернулся на кухню, перетащил Лизу на кушетку, стоявшую тут же, на кухне, раскрыл перед ней на столе книгу. Со стороны, могло показаться, что девочка читала книгу, решила выпить чаю, устала и уснула. Кастрюля, стоявшая неправильно, опрокинулась, залила огонь, и газ мигом наполнил комнату. Мальчик повернул на пол-оборота ключ во входной двери и направился к себе.
 Спасатели, вызванные вернувшейся бабушкой, нашли на кухне труп девочки, а на диване, в комнате, тело мальчика, которого, к счастью, удалось откачать. Он заснул, уткнувшись головой в подушку, что, по их мнению, случайно и спасло ему жизнь.
 На похоронах внучки Нина Тихоновна не выдержала.
 - Да что ж это такое, - воскликнула она, последний раз поцеловав свою любимицу в лоб, - Лизонька – такая умная, красивая, светлая девочка. Ей бы жить и жить! Да за что ей такое? Лучше бы старший погиб вместо нее. Кукушонок подкинутый. Ведь все, все детки пропали, только этот заморыш и остался.
 И громко рыдая, тяжело осела у гроба. Люба, молчавшая до тех пор, перекрестила спокойное, словно спящее, лицо дочери, и, скользнув мутным взглядом по сыну, наткнулась на мать. Что-то с силой сжало горло и, издав какой-то хрип, она вдруг потянулась к той, тонкими, как у ивы руками, беспорядочно цепляясь за рукав. Женщины обнялись и, гладя друг друга по головам, заголосили. К ним, никто не подошел.
 Клавдий, стоявший все время возле матери, был бледен и молчалив. Услышав бабушкины слова, он весь сжался, и, натянуто улыбаясь, хмуро оглядел толпу, натыкаясь на жалостливые взгляды чужих людей, родных глаз он так и не дождался.
 С тех пор прошло много лет. Любочка, угомонилась и обрела свое счастье, удачно выйдя замуж за человека, не имеющего никакого отношения к искусству. Они живут, душа в душу уже много лет и кажется, абсолютно счастливы. Они всецело заняты работой, сейчас запускают новый проект на радио, который финансирует Любочкин супруг. Нина Тихоновна умерла спустя несколько лет после смерти единственной внучки. Она, может быть, о чем-то и догадывалась, но никому ничего не сказала. Клавдий окончил филологический институт, но ни на одной работе долго не засиживается. И теперь продает книги в переходе.
 Может быть, вы даже его видели? Высокий анемичный мужчина, в полосатой рубашке, с красиво уложенным на горле цветным платком, по виду вполне счастливый и довольный жизнью. Он прекрасно разбирается в направлениях современной литературы, легко выдает наизусть все произведения известных авторов, особенно современных. Только классику, видно, слегка недолюбливает. Его ценят, как толкового сотрудника и неплохого психолога. Он всегда знает кому, что предложить, словно видя темные стороны каждого, и делая непонятный выбор, неожиданно угадывает, потакая глубоко скрытым в каждом пороке.
 Так интеллигентного вида средних лет даме, знающей наизусть всего Пушкина и читающей в подлиннике Гете он предложит любовный роман, где действие происходит в гареме и главная героиня натерпится приключений, пока ее не продадут в уплату за долги одному римскому богачу. Известному академику, почетному члену всех академий без исключений – полезную книжицу о том, как, где и из чего, можно получить достойный и очищенный продукт нужного градуса. Многодетному отцу, вечно таскающему сумки и свою вечно капризную жену - детектив Фридриха Незнанского, где, как в жизни, честный и неподкупный получает в награду, ну разве что отпуск, а недремлющие бандиты в это время взрывают машину с его любимой супругой. Томной и нервной девушке, с томиком Блока под мышкой – « Коллекционера», а юркой старушенции, с поучающим видом пересказывающую Библию – «Пособие, как быстро разбогатеть». И, как ни странно, все довольны.
 А иногда, по вечерам, накатывает что-то, заставляя, Клавдия пугливо зажигать весь свет в доме и молча сидеть в комнате, вздрагивая от каждого шороха. Он обкладывается книгами и смертельно боится ночи, когда на границе света и сумерек просыпаются тени и обретают власть все призраки. То, чем он живет днем, теряет силу, становится слабым и ненужным. Оно не может защитить его от грозных видений прошлого. И мужчина чувствует себя очень плохо. Но это время проходит, наступает утро и, Клавдий вздыхая с облегчением, собирается на работу, с головой окунаясь в свой надежный и верный мир книг. Единственное во всей его жизни, что не отвергло его любви.


 12.06.06