Жизнь без прикрас. Гл. 20-21. Усталость

20

  Казалось, что после окончания войны можно будет отдохнуть. Но отдыха мне не представилось. Наоборот это послевоенное лето было для меня более трудным, чем любое лето военной поры. На мне висел тяжелый груз: сап в кондепо и ящур в гуртах крупного рогатого скота, которые начали перегонять из Германии в Советский Союз.
Я доложил Петуховскому о положении в кондепо и о принятых мной мерах по ликвидации сапа.
  Наши отношения с генералом ухудшились и стали натянутыми. На днях из Москвы приезжал заместитель начальника Ветеринарного Управления Советской Армии Гоберман и сказал, что начальник Управления Лекарев недоволен Петуховским из-за вспышки сапа.  Вскоре мы получили сообщение, что из Москвы в кондепо выезжает авторитетная комиссия для расследования причин появления и распространения сапа. Через неделю после возвращения я уехал туда обратно на своем "виллисе". В начале пути едва не сгорели. Машина шла как-то тяжело, и мы заметили, что заднее колесо заклинило и от трения об асфальт воспламенилось. Еще одна две минуты, и бензин, который мы возили с собой в канистрах, взорвался бы. С трудом вместе с шофером Савицким мы потушили пожар при помощи ватного одеяла и земли.
Через день после моего приезда в кондепо из Москвы приехали: полковник Стрелков - специалист по сапу из научно-исследовательского института и подполковник Наумов из Ветеринарного Управления. Дня три или четыре они знакомились с обстановкой, осматривали лошадей, беседовали с командирами и ветсоставом, а потом уединились для составления акта, который писали целый день.
  Был праздник Троицы. Ходили слухи, что в этот день поляки вместе с Армией Краевой поднимут восстание. Ночью мы проснулись от ружейно-пулеметной стрельбы. Над деревней взорвались три ракеты. Быстро одевшись, мы выскочили на улицу. Стрельба прекратилась. Выяснилось, что по шоссе шла группа бойцов из полка НКВД, остановилась у деревни, чтобы перекурить, и один из патрулей открыл по ним огонь, приняв их за польских бандитов. Те открыли ответный огонь. Патрули разбежались, многие из кондепо убежали в лес или попрятались в подвалы. Хорошо, что никого не убили, и все обошлось благополучно.
  23 мая утром направились в обратный путь в Штетин. Было прохладное утро. Шофер перебирал рессоры, и выехали мы вместо 7 часов в 10. Машина была перегружена, ехать было тесно и неудобно. Кроме двух москвичей и меня с шофером ехал майор Липий из Инспекции Кавалерии. Нас стращали, что на этом участке пути нападают бандиты, но слухи эти, конечно, были преувеличены. В Острове-Мазовецком остановились, ходили по лавочкам, москвичам было все интересно. Скоро дорога стала плохой, ехали тихо. Навстречу попадались гурты скота, которые колхозники гнали в Курскую область. Миновав Лизбарк, я решил показать московским гостям Восточную Пруссию, и мы повернули на Новое Място.
  24 мая путешествие было менее интересным и неудачным. С утра погода хмурилась, было холодно, накрапывал дождь. Заблудились, попав не на ту дорогу. Вылезая из машины, Липий разбил переднее стекло, пробовали его вставить, но неудачно.
  Проехали через Вислу, видели много солдат капитулировавшей немецкой армии, идущих на восток. В Пельплине потеряли часа два, пока через коменданта вставляли автомобильное стекло, гуляли по городу, заходили в костел. Приехавши в Старград, шофер обнаружил серьезную неисправность в машине. Продолжение поездки грозило нам неизбежной аварией.
  Зашли в имение, где раньше располагался ветлазарет Славина, и пробыли там четыре часа, пока наш шофер Савицкий с помощью кузнеца поляка занимался починкой машины. Осматривая помещичий дом, внезапно услышали истерический крик Липия, ругавшегося матом и колотившего какого-то солдата-узбека. Негодование его было оправданным. Группа бойцов со стоявшим здесь лошадиным гуртом, задержала двигавшихся на родину литовцев, отобрала у них семь лучших коней и стала отнимать личные вещи: часы, масло, одежду. За этим занятием их и застал Липий. Заставили грабителей вернуть литовцам лошадей и вещи. Они с благодарностью уехали.
  Вообще нравы здесь дикие. Начальник гурта Масловский пьет без просыпу, заставляет отбирать по дорогам лошадей. Его команда разложилась и грабит мирных жителей. Вечером пошел холодный дождь с градом. Одну ночь ночевали во фронтовом ветлазарете, другую на ветскладе, где, конечно, нас хорошо приняли. Машина капризничала, отказали тормоза.
  С трудом на третий день приехали в Штетин. Стрелков доложил Петуховскому акт обследования, для ветеринарной службы он был довольно благоприятным. Вина за распространение сапа возлагалась на командование кондепо и инспекцию кавалерии фронта.
  В конце мая меня наградили "Орденом Отечественной войны" 2-й степени. Награды сыплются как из рога изобилия. У меня уже два ордена "Красной Звезды" и медаль "За боевые заслуги". Но я как-то равнодушен к этим наградам. Хочется скорее жить с женою и сыном. Стали поговаривать, что скоро разрешат семьям приехать в Германию. 27-го мая было воскресенье - это первый мой выходной день за четыре года войны. Многие из наших работников уехали в Берлин на экскурсию, звали меня; но я отказался, хотелось спать, да и не в чем было ехать, не было шинели. Днем генерал провел нас с московскими гостями по разграбленным комнатам нашего огромного четырехэтажного дома, предлагая выбрать и взять, что понравится; но все валялось в хаотическом беспорядке, и лучшее было уже унесено, так как в доме уже побывали тысячи людей. Вечером заступил на дежурство и дежурил весь следующий день, не отходя от телефона.

21

  Две наших армии от нас отходят. Моя родная 49-ая уезжает на Волгу, и на ее базе будет образован Горьковский Военный округ. 19-ая армия расформировывается, и у нас остается три: 48-ая, 65-ая и 70-ая. Они будут расквартированы по всей Польше и образуют Северную Группу войск под командованием Рокоссовского. Кое-какие части отправляются на Дальний Восток; но об этом говорят под большим секретом.
 В начале июня была создана комиссия под председательством генерала Панова по расформированию 19-ой армии. В эту комиссию по линии ветеринарной службы был включен я. Работа эта не была для меня трудной, - скорее приятной. В течение недели мы с начальником Ветотдела армии Ласкиным разъезжали на его трофейной легковой машине по ветеринарным учреждениям армии, где нас хорошо встречали, кормили обильными и вкусными обедами и поили хорошими винами. Надо сказать, что в это лето, несмотря на служебные невзгоды и неприятности, я здорово отъелся и потолстел.
 В армейском ветеринарном складе я обнаружил много хороших картин, произведений искусства и антикварных вещей. Я хотел внести это ценное имущество в акт; но Ласкин сказал, что оно не наше и принадлежит начальнику тыла фронта генералу Лагунову. Многие тогда обогатились.
  Осматривали табуны трофейных лошадей. Среди военных царит пьянство, разврат, обжорство. За лошадьми ухаживают наши репатриированные девушки и немки. Пьяный начальник табуна из кавалерийских офицеров говорил мне заплетающимся языком:
 - Доктор, иди выбирай любую девку, которая тебе нравится.
Говорили, что у него, как у турецкого султана целый гарем. Оставшиеся немцы покорны и приветливы, они враждуют с понаехавшими поляками, которые начинают их грабить и отнимать у них имущество.
  Составил акт о расформировании ветеринарной службы армии, доложил генералу Панову, который моей работой остался доволен и поблагодарил меня.

 Вернувшись в Штетин из поездки с Ласкиным, я присутствовал на казни одного нашего офицера, старшего лейтенанта. Будучи пьяным, он зашел в номер гостиницы, где жил подполковник с женой, начал приставать к ней и, когда муж стал его выпроваживать, застрелил его и майора, пришедшего на шум. Рокоссовский приказал расстрелять преступника перед строем всех офицеров Штетинского гарнизона.
  На большом пустыре нас построили в каре. Председатель Военного Трибунала зачитал приговор и приказал привести его в исполнение. Старшина выстрелил старшему лейтенанту в затылок. Смерть он принял очень спокойно и мужественно.

  Опять воскресенье. Наши снова уехали в Берлин, а я не мог ехать, так как были дела, и очень сожалел об этом. Погода хорошая летняя. Прошелся вокруг дома, по садику, по пустынному кладбищу, разговаривал с каким-то старым немцем - садовником. А все же как хорошо и уютно они жили, с каким комфортом! Последние дни я провел довольно спокойно. В моей комнате уютно. Махов подарил мне радиоприемник, и я слушаю концерты из Москвы. И все же мне грустно. Исполняется восемнадцать лет, как я женат. Как скоро жизнь прошла! Был ли я счастлив? Буду ли я счастлив? С каждым годом я все более становлюсь пессимистом. Все вспоминаются есенинские строки:

                Я знаю, знаю, скоро - скоро
                Не по моей, ничьей вине
                Под этим траурным забором
                Лежать придется так же мне.

Нет у меня в жизни радостей. Вот получил орден, положил его в чемодан и забыл. Радиоприемник у меня хороший, слушаю его с удовольствием. Хорошо, что не ругает начальство, коллеги уважают. Но нет радости, счастья нет. Все мои мысли о ней, о жене. Кажется, если бы была она со мной, значит, и счастье было бы. Только бы обнять ее, ласкать ее красивое полное тело, целовать в губы, смотреть в глаза. Вот тогда можно было бы дышать полной грудью, радоваться всем радостям, острее воспринимать жизнь, добрее переносить невзгоды. А если этого счастья не будет? Стоит ли жить тогда? Какой безотрадной и одинокой будет тогда старость. А она надвигается, я чувствую ее по той физической и моральной усталости, которую ощущаю в последнее время. Пить я не умею. Вино меня не веселит, а отравляет. В женщинах я слишком разборчив, ни одна из них, ни в какой степени не может мне заменить жены. Вот так я и живу аскетом. Живу и не знаю, умен ли я, или нет, хороший ли я человек, или плохой. Нет у меня друзей, с кем мог бы отвести душу. Чуждый я всем на чужбине. Чуждый и не нужный никому. Я даже сомневаюсь, любит ли меня жена. Порою кажется, любит, порою кажется, нет. Знаю одно, что люблю ее больше всего на свете, и, если бы не она и не сын, можно было бы покончить расчеты с жизнью.