Мы шли по тропинке

 гуськом, потому что сойди с неё и сразу провалишься в снег по самые выше колена. Раз - два провалишься и ноги будут насквозь мокрые. А в тепло мы попадём не скоро, и значит простудиться - это самое легкое, что нам светит. А когда она замаячила впереди - мы вспотели и дышали как лошади через рот паром, хекали и устали. Я сфоткал Карася на фоне башни с клюшкой в руке, а башня была в тумане и только нижняя часть её свисала из тучи. Настроение было зимнее и слезливое, и мы ещё были трезвые. Налазились по кладбищу, заглянули в склеп, в который летом я так и не отважился спуститься. А потом, когда начало темнеть, вышли к домам, в пустоту снежных улиц. И там, бродя среди редких шугающихся прохожих, нашли чудный гадюшничек, в стареньком гастрономе. Это сейчас я не пью, и с теплотой в сердце вспоминаю, эти приюты тепла, подмигивающие в темноте маленьких улиц, длинными зимними ночами. Там, там всегда, пришедшему с мороза, найдется деревянный подоконник, батарея, чтоб погреть ноги, ряд тускло-зеленых бутылок на полке; и обязательно сонная собака - чаще сука, с отвисшими сосками. Там тихое буботание алкашей в воздухе, пропитанном чужим дыханием с запахом спирта; строгая, но по-правде, не злая буфетчица. Там тепло и уют белых беззвездных вечеров. Там в голову лезут плохие стихи, и гасит печень и горячит голову дешёвый портвейн.
 Выпив две мадеры (гулять так гулять!) мы пошли дальше в темень. Трезвые ни за что не сменили бы теплый полусвет кабака на мягкую но холодную темноту и глухомань яра, впитывающую свет и звуки, пятном темным залипшую между светящимся снегом земли и маревом зимнего неба. Шел по снегу, проваливался и уже не боялся промочить ноги. Шинель грела меня, а хмель направлял. Через какое-то время -- до яра идти порядочно, тем более ночью, без тропинок и не зная дороги -- выйдя на край замерзшей глины, я сидел и молчал. Дна видно не было, но бездна меня не пугала. Потом мне стало жаль лежащих внизу и я пьяно поплакал. Для себя плакал, им уже все-равно, они уже ничего не чувствуют, а если и чувствуют - мертвым-то легче чем живым.
 Заблудиться не получилось. Ноги сами, хоть и зигзагами, но вынесли меня к людям. Я правда уже не помню куда, и не помню, что было дальше с Карасиком, помню только, как меня не пускали в Метро на Крещатике, якобы потому, что я был пьян.
 - Разе ш это пьян?! - пристыдил их я, и они меня пропустили. Дальше забыл!
Прошло уже сколько-то лет, годов, которые я давно бросил считать. Счас не осталось в памяти когда это случилось. Может это был сон.Ведь осталось только то, что я уже написал, фотка Карася с хоккейной клюжкой возле башни, и ощущение ока, спокойно глядевшего на меня сверху весь вечер. Но может я сделал фотку в другой раз?