Победительница

(Из цикла "Невстречи")

Что надо знать уважаемому читателю? То, что три части — это три невстречи в голове писавшего. То, что всё выдуманное автором, есть лично его восприятие того, что зовется банальным до оскомины словом. И то, что жизнь продолжается, даже когда нас уже не принимают в расчет.

* * *
Город пал без боя, еще один сдался на милость победителя… Фразы-то все какие гладкие, как из «Словаря сочетаемости» выписаны, где обозначены стройными обезличенными рядами уже существующие прецеденты. Так говорят… И я говорю. Какой к черту очередной город, когда речь о мнимой, мнящейся победе над еще одним измЕнным мужским сердцем?!
ИзмЕнным? Ну да, изменчивым, склонным к измене с любой, подающей повод. Самообман это всё! Он бы рад был изменить, да не может. Не потому что не хочет…

Во-первых (логика совсем по-мужски заработала, даром, что двухполушарное мышление), мешает ему его статус. (Ему или мне?) Он неженатым по определению быть не может. Даже случись ему в сей момент вдруг, как по мановению волшебной палочки, без жены остаться, он тут же должен быть приручен. И оборотистая тут будет первая на коне, вне зависимости от его собственных планов, которые он, чисто Наполеон, нагородит-настроит в своей голове.

Во-вторых, стесняется сверх меры. Стесняется себя, своих песен, которые ему кажутся такими простыми по сравнению с теми, что я ему показываю, пою (хотя, конечно же, бывает простота, что хуже воровства, но это не о его песнях). И стесняется он себя вести иначе, чем, просто склонив голову (совсем по-собачьи — и глаза у него собачьи, красивые), внимательно слушать, во мне растворяясь (он, кажется, и в слова особенно не вникает, настолько увлекается моим голосом и подачей). Напоследок он так смешно ткнулся в мою щеку (уколов своей щетиной, — сколько же дней он не брился? — не больно, новое ощущение, хорошо забытое старое), как будто никогда не целовался.

Вероятнее всего, он отчасти жалеет о своем признании, теперь все его карты на виду, игра еще не окончена, а козырей у него нет, значит, дело его швах.

Глупо то, что я сейчас о нем думаю. Ушел и ушел. Шансов у него никаких с его жизнью, женатостью и, можно сказать, жеманностью. (Сказала ведь, выстроив красивый ряд из паронимических щербаковизмов.)

Мне приятны его комплименты, они прямы, искренне и цельно, без кокетства звучат от первого лица, и он весь лучится, на меня глядючи. Но будь он немного другим, разве он был бы мне интересен? Будь он чуть настойчивей, я бы поддалась, возможно, но не было бы покрова, прикровенности, той чистоты, о которой он некогда писал. Он младенчески чист, мой новый возлюбленный! Только пусть он об этом не знает и даже не пытается угадать, любим ли он, а то испортится.


* * *
— Мне это неинтересно, быть с тобой, вступить в отношения интимные, — она говорила, волнуясь, но каждое слово забивала как гвозди, не давая себе даже вздохнуть, не тараторила, но говорила как бы рапортуя. Ее платье, облегающее тело до прорисовки всех под ним находящихся линий, колыхалось ее словам вслед, она рубила ими воздух и заставляла верить ее словам.

Но дело в том, что словам верить не хотелось, потому что причин для таких выводов не находилось, она, эта дева (диво это) мнила о себе слишком много, она считала себя вправе ставить крест на всех, кто, по ее мнению, представлял ее, как и многих других женщин, в виде предмета для наслаждения, неким с приятным ореолом отверстием для всовывания своего тугого орудия услаждения. Нет, это было надумано, выдумано.

Что вы думаете, дЕвицы, нужно ли от вас только то, чтобы вы отдавались самозабвенно, получая от этого удовольствие и закатывая глаза, дергаясь конвульсивно от нахлынувшего момента пронизывающего тока, а потом чтобы вы приняли в себя блеклый фонтан, с глухим стоном излитый? Совсем не так, ощущение близости возникает в поэтически настроенной мужской башке много раньше, в словах, далеких от этой идеи в принципе.

— Я полюбила тебя тогда, — это были твои слова. Пусть формально они были другие, но это не меняет их сути, любимая.

— Я это чувствовал, — и это мой ответ, который и создал во мне дугу, линию, сначала пунктирную, оборванную потом словами: «Не пиши мне больше и не ищи встречи со мной».

Ты стала чужой, а я хотел длить ощущение блаженства быть рядом с тобой, только видеть тебя, нисколько не стремясь обладать тобой, потому что это означало бы конец всему, а я так боюсь конца…


* * *
Всё может быть проще, если признаться, что нас задевает равнодушие людей, нет, не просто равнодушие, а когда нас отбрасывают как лежалый товар, как протухшие яйца, как сморщенный перезимовавший картофель, да мало ли есть вещей неприятных, нет, ненужных; так ли мы не хотим признаться, что когда нас ставят ни во что, мы теряемся в многозначном пространстве этого мира. Ведь я же интересен (это я так думаю — ты же интересуешься в первую, да и в последнюю тоже, очередь собой), почему ты считаешь себя вправе игнорировать меня, ты — личность, запрещающая мне быть личностью в твоем пространстве.

Последний телефонный звонок — он снова меня растоптал. Ты честно призналась, что у тебя сейчас всё неважно и ты можешь наговорить вещей неприятных. Есть ли в твоих словах шанс на встречу? Но полной безнадежности нет. Только уже не хочется преодолевать ту горечь, что саднит в душе (как содранная асфальтом кожица на коленках).

Что мне от тебя, дорогая моя несудьба? Любимая моя горечь? Девочка, перекрученная как ствол старой акации, измученная своими мыслями и недовоплощенностью самого стойкого желания — быть в чьей-то судьбе значимой на все сто. Любой (лишь бы был) не подходит: ты попробовала, а оказывается, что одного желания и объекта мало, нужно субъектное отношение, когда он и ты субъекты (противный философский язык — заносит, выделываюсь), причем плоскость должна быть тоже одна, иначе не произойдет взаимо-друг-вокруг-друго-вращения, наложения. Естественно, внешне всё выглядело так гладко, но ты-то знала, что внешнее это нельзя длить вечно — оно кончилось много раньше исчерпанности, кончилось заблуждение с его слабостью или силой неотказа от того нижнего уровня. Да ладно, стоит ли о прошедшем? Он хотел тебя — получил. И довольно с него. Только бы не снова на кресло и не выворачивали бы тебя как чулок, чтобы не носить чужого и нежеланного.

Засыпаем — и во сне забывается злое, а в навязчивых разукрашенных снах нам протягивает руки наша девочка, она так похожа на тебя и меня, а еще на всех тех, кого некогда любили ты и я. Это удивительно, ты не находишь?

2002 Санкт-Петербург — Заокский — Москва