Танюша

Я заметила ее сразу, как только мы переехали на новую квартиру. Бедно, но аккуратно одетая старушка с простым русским лицом, похожая на полевой цветок, приходила почти каждое утро в пекарню «Абулафия» недалеко от моего дома. Она говорила на иврите с тяжелым акцентом, но правильно и бегло. Я никогда не видела, чтобы она что-то покупала.

- Таньюша, возьми питы, лафу, есть хорошие булочки, - говорил ей Абед, хозяин пекарни, - возьми даром, не надо денег!
- Нет, что ты, - смущалась старушка, - мне как всегда...

«Как всегда» оказалось пакетом с крошками. Обыкновенные хлебные крошки. Абед и другие работники пекарни собирали их для старушки с русским именем Танюша. Она брала их, светло улыбаясь, и благодарила, кланяясь как-то совсем по-церковному.

- Вот вернется Мишка, и будут ему крошки, - приговаривала Танюша, пряча пакет в сумку, - он скоро вернется, любит он крошки, ой, как любит...
- Вернется, - кивал головой Абед, - Бог велик, приедет Мишка, вернется к тебе. Все вернутся, будет на то Божья воля.

Танюша оказалась моей соседкой. Когда я выходила гулять с собакой, она все время смотрела на меня. Однажды она подошла ко мне и заговорила. У нее был мягкий голос, и говорила она тихо:
- Твоя собака-то? – спросила Танюша.
- Моя.
- Любишь собаку-то? – снова спросила она.
- Конечно, люблю. Она же у нас как член семьи.
- И кошка есть? – продолжала расспрашивать моя собеседница.
- И кошка есть. Мои дети любят животных.
- Ох, ох, - запричитала Танюша, - не надо бы, мать, ох, не надо бы...
Смотрела она при этом светло и грустно, и от ее почти блаженного взгляда становилось не по себе. Я поспешила попрощаться и уйти.

Была у Танюши еще одна странность. Она кормила птиц. Рассыпала хлебные крошки, взятые в «Абулафии», около дома и на своем балконе. Птицы слетались сотнями со всего города, создавая массу неудобств соседям и прохожим. Но никто из жителей дома не протестовал против такого явного безобразия.

Потом я видела Танюшу в храме монастыря кармелитов. Она стояла на коленях посреди храма и отвешивала земные поклоны, касаясь лбом пола, крестясь и шепча что-то. Расспросив монаха, я узнала, что Танюша ходит в церковь каждое воскресенье, жертвует деньги на храм и не пропускает ни одного православного праздника.

Личность простой русской старушки, живущей совершенно одной в Израиле, возбуждала мое любопытство. Еще очень хотелось знать, кто такой Мишка. Но заговаривать с ней я не решалась.

Изредка она присаживалась на лавочку около дома, распределяла крошки и заводила со мной разговор.
- Это Мишке, - говорила она, отсыпая половину крошек в бумажный пакетик, - а это птицам. Приедет Мишка, а вокруг дома – птицы. Вот он обрадуется!

Однажды я не выдержала и спросила:
- А кто такой этот Мишка?
- Мишка-то? - удивилась Танюша, - Мишка, сыночек мой. Приехать должен. Мать навестить. Давно не виделись.
- Где он живет, Ваш Мишка? – снова полюбопытствовала я.
- В Америке. Там у него дело свое. Семья, сыночков двое. На Мишку похожи. Неплохо он там живет. Занят очень, вот не едет и не едет. Я не сержусь – забот-то знаешь сколько, если дело свое? Ну вот. Но найдет он время, вырвется скоро и приедет.
- Давно не виделись?
- Да вот как уехал, так и не виделись. Давно. Сначала надо было на ноги встать, работу найти, а потом уж, когда дело свое завел, так и совсем времени не стало. Тоскует он, а приехать не получается. Но он скоро приедет.
- А пишет Ваш сын?
- Нет, не пишет. Бумажных писем-то уже никто не шлет, все по проводам. А провод какой испортится, вот и писем нет. Да что писать, когда приедет, обо всем и поговорим.
- Обязательно приедет, - с энтузиазмом, который бывает тогда, когда совершенно не веришь в то, что говоришь, поддержала я Танюшу, - обязательно!

Чем больше Танюша рассказывала о своем Мишке, тем больше я его ненавидела. Мне был отвратителен этот человек, бросивший свою мать совершенно одну, в чужой стране, даже не находивший времени для того, чтобы навестить женщину, подарившую ему жизнь, или написать ей пару слов. Ну взял бы ее к себе, в конце концов! Порадовалась бы на старости лет, нянча внуков. Эх, люди, люди...

На День Катастрофы Танюша пригласила меня к себе.
- Заходи, милая. Помянем моего мужа. Сгиб он в лагере-то.

Танюшина квартира поражала бедностью и чистотой. На стене висела фотография – молодая Танюша сидела на стуле, держа за руку мальчика лет семи-восьми, и рядом стоял красивый мужчина-еврей. В углу фотографии стояла дата – 1941 год.

- Ваша семья? – спросила я Танюшу.
- Да, это я, мой Сендер, хороший человек был, на железной дороге работал. А это, - она показала на мальчика, - это мой Мишка.
Танюша хлопотала, накрывая на стол.
- Помянем Сендера, пьешь водку-то? А потом поедим. Давно, наверное, пирогов с капустой не ела? Любишь пироги-то?
- Люблю, - призналась я, - давайте, я Вам помогу?
- Да что тут помогать... Хотя нарежь пирог. Крошки не выкидывай. Там мисочка стоит, ты крошки туда скинь, потом птиц покормлю.
- Чего это Вы все время птиц кормите? – спросила я. – Любите птиц?
- Да не я, Мишка мой любит. Все время птиц кормил. Нарежу, бывало, хлеба, а он мне: «Мама, дай крошек, птичек покормить.» Выйдет на крыльцо и кормит. Они слетались к нему, совсем его не боялись. Даже на руку ему садились. Ждали его – вот выйдет Мишка и покормит. Любит он птиц. И сам крошки страсть как любит. Насыплю ему крошек на ладошку, он их языком с ладошки слизывает, и просит: «Дай еще!» Собак, кошек любит. Он вообще добрый мальчик.

Как война началась, немцы в город вошли, за евреями охотиться начали. Кого забрали, а кого люди добрые спрятали. Вот я Мишку и Сендера в кладовке прятала. Квартира у нас маленькая была, в окно с улицы все видно, а кладовка всегда закрыта. Сендер с Мишкой в кладовке жили несколько месяцев. Мишка все грустил, что птичек кормить некому. Маленький был, семь лет всего, не понимал, что большее горе, чем голодные птицы, на свете бывает. Ну, я время от времени птиц-то кормила, чтоб Мишку порадовать.

Мишке в кладовке скучно сидеть было. У нас кошка была, Муськой звать, и собака Дружок. Мишка позовет их в кладовку и играется с ними там. Сендеру тоже тяжко было. Он большого росту был, видный мужчина, а кладовка маааааахонькая, он там скрючившись сидел, и Мишка еще. Тяжело, что говорить, тяжело.

А в тот день решили Сендер с Мишкой из кладовки выйти, размяться немного. Я окна простынями позакрывала, чтоб с улицы ничего видно не было. Мишка обрадовался, бегает за кошкой, собака тут прыгает, резвятся, сыночек мой смеется. Тут стук в дверь. Немцы пришли. Видно, доложил им кто-то, что евреи в доме есть. Дружок залаял, кинулся на незнакомых людей-то, так немец пристрелил его. Сендера тут же взяли, толкают прикладами в спину вон из квартиры. Мишка испугался, Муську к себе прижал. Немец, тот, что Дружка застрелил, взял кошку за задние лапы и головой об стену со всей силы – раз! Кошка завыла страшно, а он ее бросил на пол и сапогом голову раздавил. Схватил Мишку за шиворот и вон поволок. Мишка ко мне потянулся, да как закричит: «Не отдавай им меня, мамочка, не отдавай!» Я завыла и на немца кинулась, чтоб сыночка моего вырвать. Немец даже головы не повернул. А другой меня прикладом в лицо ударил. Потеряла я сознание, упала, а когда оклемалась, на улицу выбежала – нет уже никого. Бегала, искала, в комендатуру ходила, да куда там... Ничего не узнала.

Птиц я продолжала кормить. Не хотела, чтоб от Мишки отвыкли. Вот вернется Мишка, а птицы кругом. Он очень птиц любит.

Потом уж после войны я узнала, что Сендера в лагерь отправили, чтоб работал на немцев-то. Сендер там и погиб, в списках погибших значится. Мишка в этом списке тоже есть, только я думаю, что ошибка это. Да и не мог Господь такого допустить, чтоб дите невинное погибло. Он ведь птиц любит, кормил их, светлая душа... Значит, жив он, верно? Ждала я его, ждала дома, а он не приезжает. Вот и подумала я – раз домой не вернулся, значит, в Израиль уехал, весточку послать не может, ведь не дружили тогда СССР с Израилем-то. Подала я документы на отъезд, и, как член семьи еврея., в Израиль уехала. Но тут Мишки тоже нет. Искала я его, письма повсюду писала – нет Мишки. Значит в Америке он. Только в Америку я уже старая ехать. Скоро девятый десяток разменяю, куда мне в самолете-то... Оставила я свой адрес везде, чтоб Мишка сразу узнал, где я. Он тоже, поди, обыскался меня-то. Трудно ему – и дело свое, и семья, и время на поиски уходит. Только вот найдет – и тут же приедет. А я птиц кормлю. И крошки у меня всегда дома есть. Мишка крошки любит.


Я стояла, окаменев, и слушала Танюшин рассказ. А Танюша, поставив на стол блюдо с нарезанным пирогом, налила в рюмки водку:
- Ну, что загрустила? Помянем Сендера. Хороший человек был. Восемь годков всего-то с ним и прожили. Светлая ему память.