Ночная

Сначала я сбежала из дома. Дома был интернет, бездарные стихи, Дом-2, письма, от которых все время хотелось плакать и много ненужных мыслей и пустых бутылок. Дома было нельзя. «Я больше не могу спать с включенным светом. Вдруг все погаснет». Я взяла последнюю банку пива и спустилась вниз. Была уже почти полночь. Детские качели скрипели от ветра и одиночества. Я села на лавочку и стала ждать. Я ждала Сережу. Сережа должен был приехать и спасти меня.

Окрестности навевали не тоску, но ужас. Каждый скрип троился в голове, каждый случайный прохожий был потенциальный маньяк.

Однажды я сбежала от одного такого. Я сбежала вверх: «One level up». Когда мне страшно, я бегу, представляя себя в луже крови.

Мне снился сон, как я превратилась в облако рассеянного солнечного света и медленно просочилась сквозь прореху в ветхой крыше. Оттуда была видна проселочная дорога среди летних ярко-зеленых полей. Я летела над этой тропинкой, пока не наткнулась на голубой запорожец, возле которого лежала навзничь очень красивая девушка в красном платье, а секунду спустя я поняла, что это не платье – это кровь. И только тогда я узнала себя. Я, оказывается, очень красивая, когда мертвая. Пришлось проснуться, а наяву мою руку держал ангел или, может, наоборот и гладил ее, и шептал мне на ухо: «Не бойся, не радуйся. Это не конец».

О, ужас забвения! О, истерика любви! Пригвоздивший меня к позорному столбу, мог бы оплакивать мое бездыханное тело, целовать мои худые запястья и орошать их слезами своего запоздалого раскаяния... В любви, как и в истории, нет сослагательного наклонения. Если б знать, что любовь – это slow motion самоубийства, я не стала бы тратить время. Честное слово.

Свет в окнах. Вот что я ненавижу больше всего на свете. Сидят там, телевизор смотрят. Или котлеты с макаронами. Или делают свой несчастный секс под одеялом. Или ругаются, раздраженно сплевывая обидные слова, стараясь задеть побольнее, поглубже. Нет уж, лучше колорежущее и белоотравляющее, когда голова твоя касается утренней травы, а на ней – пепел. Это сгорели твои волосы. Нечем, нечем больше гордиться.

Как долго ехал Сережа. Я могла бы уже поджечь этот проклятый дом и сбежать пешком под Рязань, к своей бабушке. Она бы меня укрыла, она бы мне помогла.

Наконец, во дворе мелькнули долгожданные фары машины. Я прыгнула на заднее сиденье и вытряхнула последнюю каплю в рот. «Не пей, дурочка - придет белочка». Сережа молчал. Я смотрела в окно. Хорошо, когда человек рядом молчит. Значит, ему есть, что сказать.

Потом мы пили водку в каком-то баре и играли в бильярд. Часа в три ночи, наконец, вышли на улицу, Сережа взял меня за руку и мы пешком пошли домой сквозь чужие, затаившиеся в глухой ночи дворы, сквозь заросли полыни и футбольное поле. Небо было звездное, как в детстве. Мы шли, задрав голову, время от времени сбиваясь с пути. Нас заносило. «Это созвездие Вега». Сережа показывал на четкую линию звезд. «Там хорошо?» - «Не думаю. Там очень жарко. Как в аду». Глупый Сережка. Мы с рождения ходим по раскаленным углям.

Мы никак не решались войти в дом, сидели на корточках перед подъездом. «Сережка» - «А?». «Сережка» - «А?». «Сережа» - тишина. Я, пьяная, задавала слишком много вопросов, на которые трудно, немыслимо ответить не тебе.

И когда я плачу, Сережа не бросается меня успокаивать, а спокойно курит и смотрит на небо. «Оттуда мы все червячки». Я – плачущий червячок, я увлажняю землю, я делаю ее плодородной, я готовлю себя ей – чтобы было легче переварить мягкую и беспомощную, очищенную и пригодную к употреблению в пищу. Нуф-Нуф пьян и требует его съесть.

Ночь – лучшее средство от сна. Но батарейки кончаются, и я засну и не буду помнить, что я плохо хожу по Земле и все время расшибаю коленки. Во сне я буду летать и всех понимать.

2007