Старица

СТАРИЦА
Лет пятнадцать назад, когда в луга запросто переезжали на любом транспорте по мостам и плотинам, лучшим местом для рыбалки и охоты считали мы с отцом эту Старицу. Её так и зовут Старица (с ударением на «и»). Исеть не так давно покинула это русло, и оно ещё только начало копить ил и зарастать всякой водяной травой. Чистой воды предостаточно, а глубина кое-где больше двух метров.

Вода по осени всегда прозрачна. Так что в тихую погоду, если неподвижно сидеть в лодке, можно заметить стайки красноглазых плотвичек и, поглубже, карасиков на фоне бурой утонувшей листвы, прикрывшей чёрное илистое дно, и необыкновенно-зелёных зарослей элодеи или рдестов. Рядом в сотне шагов извилистое, затянутое телорезом озеро Графье – тоже, в общем-то, старица, только древнее...

Едем с сетями и ружьём. Таловых дров кругом полно. Вдоль воды в кустарниковых полосах – и шиповник, и боярка, и смородина на заварку. Травы давно скошены, отава подрастает ровным пушистым ковром.

Станом расположились по традиции под древним кустом краснотала в низине: «чтобы уток не шибко пугать». Разобрали режёвые сети и растащили их: одни в Графье, другие – в Старицу. Браконьерством такой осенний лов отец не считал: «Рыба, котору не изловил, зимой от замора погибнет, вот и успевай – лови». А поймать осенью можно и жирного чебака, и щуку, и окуня, зашедших с весенней полой водой и, конечно, вездесущих карася и линя. Улов не заставил себя ждать – уже растрясая поставленные сети, выбрали больше десятка темнобоких карасей. А с красно-огненным закатом скрылись под кустом на берегу поджидать уток...
Косатые налетели как-то вдруг, будто падая на голову. Со свистом разрезая сильными крыльями воздух, проносятся в каких-нибудь пяти метрах от нас. Я, стрелявший до того только по банкам, вскидываю ружьё и, не успев приложить его к плечу, жму на спусковой крючок. Отскочившее от взрыва пороха ружьё обдирает пальцы правой руки и ударяет в плечо с такой силой, что я чуть не падаю в вязкую прибрежную грязь. Но что это?! На воде неподвижно лежит моя первая утка! Отец говорит что-то, довольно улыбаясь, правда, разобрать не могу, в ушах звенит.

А потом, как стемнело, костёр с ухой, чаем и печёнками, да ночлег в шалаше-«балагане», прилаженном к пологому боку колхозного зарода...

Ездили мы на Старицу каждую осень по нескольку раз, и лучшего места просто не было. Но плотины стало всё труднее восстанавливать после буйства весенних вод, дороги в лугах начали затягиваться молодым тальником и разной дурбенью вроде лопуха и крапивы, плотинки-гати размыло. Не стало пути в Старицу.

Этой осенью, обливаясь потом, еле добрался туда по спутанной некошеной траве, по осоту в мой рост, по неизвестно откуда взявшемуся плющу, окутавшему все кусты подобно лианам. И не узнал. К воде прошёл с неимоверным трудом. Нет уж того уюта, одичала Старица. А утку, ежели упадёт на берег, без собаки и искать не стоит – трава спрячет, да и стогов-зародов – охотничьего приюта – уж который год нету. Так и живёт Старица и не тоскует, похоже, по нам непутёвым. А мы как будто у себя украли. Обеднели, а винить некого.
А. Мурзин, май 2000