Валерьянка

1.
Из радиоприемника, висящего на обшарпаной, давно не крашенной стене гостиничного номера, звучал голос акына, трогающий тончайшие струны самой зачерствелой души. Акын надрывным голосом нес такую тоску, словно вобрал в себя печаль всего человечества. Это и тоска по родному дому в чужом краю, и по разлуке с близкими людьми, и плач по безвременно ушедшему в мир иной любимому человеку. У акына две струны и степь вокруг, которую он наполняет своей песней. Правда, здесь вместо степи был убогий, тускло освещенный гостиничный номер. О его содержимом вещала опись имущества, висевшая рядом с приемником в толстой позолоченной раме.

1.Кравать-пастель- 2 шт.
2.Пододяльник – 2 шт.
3. Навличка – 2 шт.
4. Пад-ушка – 2 шт.
5. Ложичка – 2 шт.
6. Виличка – 2 шт.
7. Графин - 1 шт.

Отсутствие ошибок в последнем слове слишком бросалось в глаза и нарушало гармонию обстановки. Внезапно песнь оборвалась на полуноте. Песню теперь завел другой акын. Этот был балагур и весельчак. Его живой и радостный перепев, в отличие от предшественника сеял надежду и радость. Между первым и вторым куплетом шел проигрыш, индивидуальный для каждого певца. Между вторым и третьим куплетами этот проигрыш украшался новым музыкальным фрагментом, между третьим и четвертым музыкальный орнамент разрастался, и на последнем проигрыше акын выдавал по-нарастающей витиеватый набор музыкальных орнаментов, с тем, чтобы резким аккордом опять оборвать весь этот музыкальный шедевр. Акыны в Средней Азии – очень уважаемые люди. Это гениальные импровизаторы на любых праздниках и застольях. Они словно передают свое настроение и собственное, философское восприятие мира окружающим. Сейчас это все передавалось Паше, стоящему у окна в телогрейке, накинутой на голое тело. Паша, всматривался в февральскую холодную темноту и вздрагивал при каждом аккорде и завывании, несущимся из приемника.

2.
А за окном стояла совсем не азиатская погода. Вместе с дождем валил мокрый снег, в щели рассохшейся рамы задувал ветер. Вдоль улицы светились тусклые лампочки, то сильнее, то слабее в такт порывам резкого ветра. Вдалеке темнел контур колеса обозрения, которое крутилось последний раз лет пять назад. Барахтаясь в уличной грязи, старенькая «Тойота», отчаянно сигналя пыталась объехать корову, копытом разрывавшую мусорную кучу у дороги. В прошлом году в поселок пригнали сотню подержанных «Тойот», полученных местным горно-обогатительным комбинатом по бартеру. За год почти все машины развалились на здешних ухабах. Экземпляр, который пыхтел за окном, видимо, был победителем этого естественного отбора.

На проржавевшем, еле теплом радиаторе отопления была развешена мокрая пашкина одежда. На столе стояла трехлитровая банка, в которую были опущено два кипятильника. В банке варились яйца. До этого мы варили яйца с помощью испытанного армейского средства. К двум, обмотанным ниткой лезвиям, между которыми проложено несколько спичек, присоединяются провода и втыкаются свободными концами в розетку. При этом раздается гудение, как из трансформаторной будки, и без того тусклый свет в гостинице еще более меркнет, а между лезвиями проскакивают молнии, словно в опытах Тесла. Вода в банке закипает за три-четыре минуты. А еще через несколько минут можно вытаскивать яйца. Мои коллеги, сидящие вокруг банки и наблюдавшие за столь заразительной процедурой именовались в шутку «Обществом любителей электричества имени Яблочкова-Герца». Лишь когда в хозяйственный магазин «1001 мелочь» завезли кипятильники, с обществом любителей электричества было покончено. Пару раз мы сходили в местную столовую, которая стоит так же отдельного упоминания. На одной из стен местный художник изобразил в виде старинной грамоты рецепт хлеба, что выпекался в блокадном Ленинграде. Он напоминал о том лихом времени, когда блокадный хлеб состоял из жмыха, обойной муки, крахмала и прочих суррогатов. Рецепт довершала фраза – «если ударить этим хлебом человека по голове, то он может умереть». Возможно, в воспитательных целях такой плакат полезно было бы повесить в школьном буфете, где дети пуляют друг в друга хлебными корками.
 В меню значились блюда:

1.Котлеты из гов.
2.Мясное рагу.

Мы рискнули взять «мясное рагу», представлявшее собой обглоданные кости, после чего столовую уже обходили стороной. Потом мы стали покупать еду в магазине и готовить в гостинице. Яйца оказались из немногих, пригодных к питанию продуктов, которые можно было раздобыть в поселке. Ассортимент продуктовых магазинов был на редкость уныл, и при этом необычен. Например, продавалось варенье из моркови в трехлитровых банках. Вам доводилось есть такое? Варенье, несмотря на свою экзотичность, отлично шло к чаю. Правда, чай был не ахти какой. В яркие, необычные для того времени пачки был насыпан какой-то мусор, именовавшийся «Турецким чаем». Были ряды банок с напоминавшими резину кальмарами. Продавался еще местный портвейн «Копетдаг» цвета солярки плохого качества. «Копетдаг» шел только по талонам. Пол-часа назад Паша пытался всеми правдами и неправдами заполучить вожделенную бутылку, но продавец оказался стоек и непреклонен. Деньги, на которые почти ничего нельзя было купить, никому не были нужны. В целом все это напоминало Страну Дураков из небезызвестной сказки о Буратино. На деле же это был небольшой туркменский поселок Гаурдак, а на дворе стояло начало 90-х годов прошлого века.

3.
Вчера, возвращаясь с карьера, Пашка завернул в аптеку за йодом. И тут к великому изумлению обнаружил, что продается спиртовый настой валерианы. Стоил он сущие копейки.
–Мне 15 пузырьков, пожалуйста.
Молодой, интеллигентный аптекарь - туркмен вежливо осведомился:
–Я не ослышался, пятнадцать пузырьков?
–Да-да. Пятнадцать пузырьков.
–Молодой человек, зачем вам так много? Я так много не могу дать. Вы ведь можете себе представить, что некоторые ее пьют, как водку.
–Да нет, что вы, какое там пить! –Паша замахал руками, – Я сам с Урала. Знаете, я чисто для перепродажи ее беру.
Аптекарь весело кивнул головой, – как для любого восточного человека, все что касалось торговли , для него было свято, – и отсчитал пятнадцать пузырьков.

В гостинице Пашка нашел маленький стаканчик, который чудом не значился в описи, и весь вечер потягивал валерьянку, словно коньяк. На следующий вечер валерьянка закончилась. Пашка побежал в аптеку. На дверях висело объявление: «Уехал на свадьбу». Здесь эта причина, видимо, была более уважительной, чем просто: «Ушел на склад». Еще через день Пухов с Рустамом поехали на станцию отвозить пробы.
- Валерьянки купите в аптеке, - уже в след Пашка крикнул ребятам.- И побольше.
Мы с Пашкой остались упаковывать образцы и пробы, которые брали с собой. После обеда Пашка уже стал чаще смотреть в окно, не приехали ли ребята.
Наступил вечер. И вот теперь, стоя у окна, Паша, всматривался в февральскую холодную темноту и вздрагивал при каждом аккорде и завывании акына, несущимся из приемника.
Ребята вернулись на последнем автобусе. Они с порога стали рассказывать про то, как на станции не хотели принимать наши пробы. Посмотрев на образцы, приемщик сказал:
–Щебень? Стройматериалы нэльзя отправлять.
–Да это не щебень, а образцы минералов.
–Минералы? Самоцвэты? Тем более нэльзя.
 За определенную мзду оказалось все можно.
–Да, Паша, мы не забыли твою просьбу.
С этими словами Пухов высыпал из пакета на стол целый ворох засушенной валерианы. Пухов с Рустамом жили в соседней комнате и даже не предполагали, что Паша употреблял валерьянку, словно коньяк. Из приемника вновь понеслась песня первого акына…

4.
С тех пор прошло много лет. С Пашей мы теперь общаемся редко, да и то в основном по телефону. Когда он приезжает в столицу, сразу едет на дачу к своему приятелю и звонит оттуда вечером, уже совершенно готовый. Но в этот раз что-то было не так. Пашка звонил трезвый.
–Павел Витальевич! Какими судьбами! Ты что это к нам не заезжаешь?
–Я завтра в Африку лечу.
–Как в Африку?
–Так в Африку. И не в Египет какой-нибудь, а в самую Центральную.
Оказалось, Пашка едет на два месяца работать по какому-то договору.
–Ты прививки хоть сделал?
–Сегодня сделал.
–Да ты в своем ли уме? А инкубационный период дней десять? Ты хоть во «Фри - шопе» накупи лекарств побольше типа валерьянки, виски называется, авось болячки африканские не пристанут, - в шутку посоветовал я.
–Зря ты смеешься, я не пью больше.
–???
–Бабка заколдовала меня.
–Ты серьезно? Совсем не пьешь?
–Абсолютно. С начала декабря еще. Пошел к бабке, дай, думаю, попробую. Так заговорила меня, что я весь Новый Год, как дурак, просидел трезвый и сейчас в кои то веки выбрался на мир посмотреть – и на тебе. Пить теперь не тянет ни капли.
Я попытался представить себе чартерный рейс и сидящего в салоне трезвого Пашку. И не смог.
Тут ветер воспоминаний зашуршал по листам памяти и в полный разворот я увидел яркую картинку из детства.
Кубанская станица, раскинувшаяся вдоль бурной речки, которая, хоть и вырвалась в пологие предгорья, но еще полна сил и энергии. Выбеленные солнцем раскаленные валуны. И вот, когда на этих валунах я и раскровянил в очередной раз бородавки на коленях, бабушка моя, принесла из сада пару яблок, нарезала их, потерла по каждой бородавке отдельным кусочком, завернула их в тряпицу. Потом дала мне пол-горстки крупных крупинок соли, чтобы я их сам отсчитал по числу бородавок. Она завернула их в другую тряпицу и отнесла вместе с яблоками в кизиловый лес, на ту сторону реки. Там в дупле она их и схоронила. Бородавки вскоре сошли, словно их и не было. И только теперь до меня дошло, что бабушкины заговоры способны на все.

Что ж, мне осталось пожелать только Павлу Витальевичу счастливого полета.

март-апрель 2007