Я не смог

«…Я должен был сказать ей все это в лицо, причем давно. Но господь мне судья – я не смог.
Да, я понимаю, что давал ей надежду – глупую, беспочвенную; и судя по всему, в последнее время надежда разрослась как раковая опухоль, до угрожающих размеров. Потому что она начала не принимать моих распоряжений, пререкаться со мной на работе, возражать мне… Это меня это не задевало эмоционально, однако ставило под угрозу безопасность всей команды. Кроме того, когда подобное началось – я ужаснулся, поняв, что она уже мысленно выбирает цвет штор в нашей спальне.
Я должен был хотя бы тогда сказать ей, что она неправа.
Но я не смог.
Да, возможно, я струсил. Или не хотел лишних конфликтов. Или опасался того, что в ответ на мое признание ее холодные глаза вопьются в меня, как два острых буравчика, и она выдохнет, приперев меня к стене: «Да?! Но тогда – КТО?!»
А больше всего я боялся, что она прочтет в моих глазах – КТО.
Да, она заставляла меня по сути жертвовать всем, и я это чувствовал. Она не намеревалась в нашей гипотетической совместной жизни быть моей ведОмой – а я не мог ни с кем жить иначе. Мне в моем возрасте было очень трудно менять свой основной уклад – даже ради того, что это будет некоторым «украшением моей жизни».
Да и если не кривить душой – было ли это украшением, даже если бы сбылось?
В отношении нее я всегда чувствовал только три вещи. Первая – долг. Как бы то ни было - она моя подчиненная, и я должен держать себя с ней в профессиональных рамках, ничем не отталкивая ее. Я должен научить ее всему тому, чего она еще не знает – и думает, что знает. Я должен передать ей мое умение держать свои эмоции в себе – по крайней мере, не выплескивать их на работе. Но увы, она не была тем, кому я мог бы открыть свою душу вне работы, дома, наедине.
И поэтому второе, что я чувствовал к ней – вину. И тяжелую вину. Не за то, что я спровоцировал ее чувства, а потом обманул: вовсе нет. За то, что я позволил ей влюбиться в меня: или, скажем иначе, позволил ей надеяться, что я стану ее возможной «жизненной партией». Ей было больше тридцати, и возможно, она искала такую партию слишком настойчиво. Или не искала, а сразу остановилась на мне. А я не пресек. Не отошел вовремя, не признался в том, что… так или иначе, в этом я перед ней был виноват. До сегодняшнего дня.
И третье чувство, которое я ощущал в ее присутствии – холод. Пронизывающий холод: от ее взгляда, от ее улыбки, от ее тонких изящно вырезанных рук. Мне никогда не хотелось прикоснуться к ней, согреться около нее, раствориться в ней хотя бы на несколько минут. Она была – как статуя. Галатея. Но я не смог, не смог заставить себя стать ее Пигмалионом. Да у меня бы и не получилось. Она бы не позволила мне.
И я еще виноват перед всеми – потому что у меня сейчас есть то, что «украшает мою жизнь»: минуты, которыми я, пожалуй, дорожу больше, чем удачно решенной задачей. Те минуты, когда я один сижу и копаюсь в куче решений, и вдруг слышу: «Хочешь, я тебе помогу?» Минуты, когда я, усталый и замотанный, захожу за результатами исследований, и вместе с этими результатами слышу: «А вот еще семейная тайна - ты знаешь, мой дедушка…» И наконец – минуты, когда я беру в свои ладони другие руки – с ожогами от химикатов, с царапинами от железа – и чувствую, что я НЕ ОДИН. Что при всей моей профессиональной напыщенности я могу сейчас просто растечься по полу, как кисель, и никто не выскажет мне за это никаких претензий. Что рядом со мной человек, для которого я - всегда Я, со всеми моими заскоками, непонятными увлечениями, и что важнее – профессиональными достижениями. Человек, которого искренне влечет ко мне не потому, что от меня можно получить повышение или «семейный статус», а потому, что… я даже сам не знаю, почему. Я до сих пор удивляюсь этому – но я верю. Потому что с ним рядом мне не холодно. Никогда.
Прости меня, девочка. Я всей душой желаю тебе счастья. Я искренне хочу, чтобы ты получила в жизни все, чего хочешь. Но себя самого… себя самого я тебе отдать не могу. И не потому, что я принадлежу кому-то другому. А потому, что самого себя я не могу отдать никому. И тот, другой, - он не забирает меня у меня. Он просто встает рядом со мной. А это, понимаешь ли, – очень большая разница…
Ты хотела, чтобы я стал твоим. Хотела, чтобы я в своей жизни изменил ВСЕ. Хотела, чтобы мне стало удобно в доме, который для нас двоих построишь ты. Но прости меня – я не смог».
Точка. Подпись. Число.
- ...Эй! Где ты там застрял?
- Пишу дневник, - невольная теплая усмешка тронула мое лицо. – Сейчас допишу и пойдем на работу… Кстати, скажи-ка, - я сделал маленькую паузу, – тебе важно, какого цвета шторы у нас в спальне?
- А зачем нам вообще в спальне шторы? – раздался смех из кухни. – Да я шучу, шучу! Но знаешь, я как-то их вообще никогда не замечал… мне, если ты помнишь, в спальне обычно не до штор!
- Ясно, - ничего другого я и не ожидал услышать.– Ну что, поехали на работу?
- Ага… У тебя сегодня опять куча всего? Хочешь, я приду и тебе помогу?
- Наверное, я бы должен был отказаться, - заявил я, входя в кухню и обнимая своего мальчишку за плечи. - Но будем считать, что я не смог!..