За серыми одеждами

Что делать с моим добром? Как поступить со мной?
Вряд ли подобные вопросы приходили ей в голову. Так мне казалось. А добра накопилось изрядно. Дом. Жена. Дети. Но это всё не имело для неё значения. Всё это оставалось за порогом однокомнатного гнёздышка с окнами на юг, где меня слышали и ждали. Так мало нужно, чтобы почувствовать себя живым. Я таял, как весенний снег. Её не смущала выступающая грязь, накопленная за тридцатилетнюю зиму. Её руки бережно касались сердца, и оно радостно билось в них, как почти замерзшая ласточка из детской сказки.
Но сказка была взрослой, и однажды я в первый раз ушёл от неё ранним утром. С удивлением обнаружил, что наступило лето, и на месте грязного сугроба выросли ромашки. И поют какие-то птицы. И небо скинуло серые одежды. И есть Солнце. И неполная Луна смотрит холодно, как та, вдруг ставшая чужой. И к ней нужно идти. Прямо сейчас. Лучше бы сразу на Луну. Но со всем этим придётся что-то делать. А что? Жить без неё? Без себя? Как и зачем? А дети? «Куда же их дети?»
Жена встретила меня ласковой улыбкой: «Я всё понимаю. Не объясняй». Стол оказался накрытым. Я поверил и чуть не прослезился от благодарности и облегчения. Она всё-таки родной человек. Она чувствует меня и понимает. Столько прожили. Мы мирно сидели за столом в нашем новом доме. Уже в её доме. О чём-то говорили, курили, пили водку маленькими рюмками. Я снял рубашку. Пока ещё не в гостях. Можно. Жена подошла ко мне. Погладила мою грудь и спокойно затушила об неё сигарету. Потом с холодной усмешкой сказала: «Как же ты мог с этой шлюхой?» Я ударил её по щеке. И ушёл. Но не дошёл до автобусной остановки. Вернулся. Я точно помнил, что на столе лежал огромный нож, считавшийся охотничьим. Я отчётливо помнил про нож и шлюху. Так назвали мою любовь.
Осудили меня быстро. Справедливо не признав состояния аффекта. Потому что не сразу. Ушёл. Отсутствовал. Вернулся с умыслом совершить преступление. Убил с особой жестокостью. В состоянии алкогольного опьянения. Как в учебнике. Мне было всё равно. Я не испытывал раскаяния. Оно так и не пришло. Стыдно только за пощёчину. Женщин нельзя.
Дети выросли без нас. Протокол моей жизни подходит к последней дате. Над головой беспросветное северное небо. Специальное. Для спецконтингента.

***
В душе каждого хранится представление о любви. Опытный образец, оставшийся из прошлого. Эталон с биркой под запылённым стеклянным колпаком: «Первая Любовь. Руками не трогать». Тогда, много лет назад, не спрашивая разрешения, та женщина занялась генеральной уборкой. Сначала я и не заметил перемены. Новенькая любовь никогда не грустила и ничего не изображала. Не умела, потому что оказалась настоящей. Её можно было трогать, тискать, щупать, изо всех сил прижимать, наваливаться всей тяжестью, с лёгкостью носить на руках и в себе. Она заняла всё свободное пространство жизни с цветами, полями, лесами, запахами и звуками, дождём и снегом. И я во всём этом жил. Я дышал этим. И улыбался. И даже в ненастную погоду твёрдо знал, что там, за серыми одеждами прячется моё…
Тогда ещё знал.



05.04.2007