Ветер

С неба сыпались белые перья.

Я поднял голову, и увидел над собой девушку. Этот факт был достоин удивления сам по себе – с учётом того, что я живу на последнем этаже высотного здания.

Девушка стояла на самом краю крыши, небрежно держась за какой-то выступ. И, как будто этого было мало, вокруг неё кружился вихрь белых перьев. Или пуха?

– Доброе утро, – вежливо поздоровался я.

Девушка кивнула, и помахала мне свободной рукой.

– Вы живёте в этом доме? – спросила она.

– Ну да. Я, знаете ли, часто по утрам выхожу на балкон выпить кофе, – сказал я самым светским тоном, на какой только был способен. Учитывая абсурдность ситуации.

– Правильно делаете, – одобрила она. – Здесь изумительный вид.

– Присоединяйтесь? – предложил я, ещё более светским тоном.

Она заколебалась.

– Вы любите кофе по-турецки? – я показал на свою чашку, – я могу сварить для вас ещё одну порцию.

Она кивнула и шагнула с крыши. У меня перехватило дыхание, но моя новая знакомая и не подумала падать – она плавно переместилась чуть в сторону и вниз, и опустилась на мой балкон. Белые перья посыпались вслед за ней.

– Как это у вас получается? – полюбопытствовал я, когда дар речи ко мне вернулся.

– Ну, – сказала она, – дело в том, что я ангел, а на перья не обращайте внимания, у нас как раз сезон линьки…

Увидев выражение моего лица, она расхохоталась, и я сообразил, что это, кажется, была шутка.

У неё были огромные глаза цвета тёмного янтаря и черные волосы немыслимой шёлковой гладкости, рассыпанные по плечам. И вся она была удивительно тоненькая, хрупкая, прозрачная.

Она так ничего мне и не рассказала, а я больше не спрашивал. Мы выпили кофе, поболтали о всякой ерунде. Потом она попрощалась, шагнула с балкона и полетела. Часть перьев увязалась следом за ней, а другие так и остались лежать на моём балконе.

 

Прошло что-то около двух недель. Я шёл по улице, просто так, куда глаза глядят – день выдался на редкость погожий и солнечный, ветер трепал волосы, по асфальту прыгали солнечные зайчики. За мной увязался фантик от конфеты – шурша по тротуару, золотистая бумажка прыгала то справа, то слева, потом вспорхнула, как бабочка, и улетела в переулок. Я подумал – и шагнул следом. Переулок свернул раз, другой, а потом я увидел перед собой крутящийся вихрь разноцветных бумажных обёрток, в который радостно нырнул мой проводник.

– А! Это вы! – сказала девушка с янтарными глазами, спрыгнув со спинки скамейки, откуда она дирижировала танцем фантиков.

– А это вы, – обрадовался я.

 

Её звали Эля. Мы отпраздновали встречу в уличном кафе за кофе (по-турецки, разумеется) с пирожными, и всё время, что мы провели за столиком, вихрь конфетных обёрток крутился по соседству, как хорошо воспитанный пёс.

Понимаете, Эля была самой обычной девушкой. Просто она очень любила ветер и ветер отвечал ей взаимностью.

 

Вот те же фантики и прочий уличный мусор. Вы замечали, как они крутятся у ног одного человека, оставляя другого безо всякого внимания? Эля с детства являлась предметом самого пристального интереса таких маленьких уличных ветерков. Она обожала делать самолётики и пускать по ветру семена клёна. Она любила набрать ворох осенних листьев и по одному бросать их с моста в реку. А шляпы...

Впервые она заподозрила особое отношение ветра к себе в то лето, когда купила себе широкополую шляпу.

– Видишь ли, – сказала она, – её слишком часто приходилось ловить.

Шляпу то и дело срывало с Элиной головы, в самые неожиданные моменты. Эля бегала за ней и смеялась, и ловила, а через десять минут всё повторялось снова.

– Но ни разу, – сказала она, – ни разу мне не пришлось вытаскивать её из грязи или из лужи. Она всё время опускалась прямо ко мне в руки.

 

В конце концов, женщина всегда догадается о том, что она любима. Когда Эля плакала, тёплый ветер сушил её слёзы. Когда смеялась, прохладный бриз ерошил волосы. Невесть откуда прилетал запах моря и цветов, и не было случая чтобы она попала под дождь.

– А потом, – сказала она, – потом я жуть как неудачно упала с лестницы.

Вернее, должна была упасть. Порыв ветра подхватил её и поддержал, она даже испугаться не успела. И поняла, что может летать.

 

Она часто приходила ко мне в гости по утрам, выпить кофе и поговорить о пустяках. В магазине сувениров я купил колокольчики, которые продавщица назвала "музыкой ветра", и повесил их у себя на балконе, и с тех пор наши посиделки сопровождались мелодичным перезвоном.

Они делали друг другу подарки – Эля и её ветер. К ней в руки опускались цветы. Она покупала в магазинах ленты и мы с нею мастерили воздушного змея.

 

Июнь выдался жарким, город задыхался от духоты – весь, кроме Эли. Ну, и меня заодно – иногда, когда она приходила в гости, окутанная облаком прохладного воздуха, в длинной шёлковой юбке сплошь из цветных лоскутков, которые всё время трепетали, шла она, сидела или стояла.

 

Июль прошёл под знаком тополиного пуха. Белая метель кружила по городу, и вместе с нею кружила Эля. В её чёрных шёлковых волосах запутывались пушинки и мы вдвоём аккуратно выбирали их – я и её ветер.

Конечно, я любил её. Само собой, она об этом знала и, разумеется, у меня не было ни единого шанса.

 

В августе в город пришёл туман и Элины полёты стали смелее, потому что шансов на то, что кто-то разглядит её в зыбком мареве, практически не было. Она сменила яркий шёлк на серый балахон и целый месяц ходила только в нём. Иногда мы ходили на набережную, и, если у них с ветром было настроение, Эля танцевала, скользя по кончикам волн, а я жалел о двух вещах: о том, что я не художник и не могу её нарисовать, и о том, что я не музыкант и не могу сыграть мелодию для этого танца.

Ну и ещё я жалел о том, что я не ветер.

 

В сентябре начался листопад, и мы перенесли свои встречи с моего балкона в уютное кафе в старом парке. Листья летали, повинуясь движениям Элиных рук. Листья отплясывали кадриль и кружились в вальсе.

Я купил мольберт, кисти и краски и начал рисовать. На всех моих рисунках были разноцветные вихри и смеющиеся янтарные глаза.

 

В середине октября стало холодать. С моего балкона мы перебрались на кухню, повесив музыку ветра под потолком. Вместо кофе стали заваривать душистые чаи на травах и цветах. В окно стучался дождь, а ветер гнал и гнал в город тяжёлые серые тучи.

Нет, они вовсе не наскучили друг другу. Просто у осеннего ветра было много работы – тяжёлой работы, и у Эли оказалось чуть больше свободного времени, чем было весной и летом.

 

Я снова рисовал, а она читала книги из моей библиотеки, забравшись с ногами в кресло и закутавшись в мой плед. В один из таких уютных, домашних вечеров я предложил ей переехать ко мне жить. Спокойным, будничным тоном, не поднимая глаз от мольберта и не переставая рисовать. Точно таким же спокойным тоном, не отрываясь от книги, Эля сказала мне:

– Это невозможно.

Больше мы к этой теме не возвращались до конца февраля.

 

Ни на чём играть я так и не выучился – зато купил музыкальный центр и кучу дисков к нему – и подарил всё это Эле на новый год. Она не стала уносить подарок к себе домой: на моей кухне она проводила гораздо больше времени, чем у себя.

 

Мы слушали Брамса, Вивальди и Чайковского. Музыка ветра звенела в такт.

Ветер гулял по городу. Раскачивая фонари, носился вдоль узких улочек. Задумчиво кружил по площадям. Оглаживал стены. Заглядывал в мои окна.

 

В конце февраля был тёплый день, по небу неслись рваные тучи, и шёл снег. А на закате выглянуло солнце и залило всё ярко-рубиновым светом. И Эля сказала, что я рисую всё лучше и лучше. На моей последней картине был её силуэт, пылающий закатным пламенем и развевающиеся волосы.

Кажется, мы оба не поняли, как, но неожиданно оказалось, что мы целуемся.

Ветер стих и замолчали колокольчики. Кажется, даже тучи над нашими головами остановились.

 

А потом она вырвалась и, закусив губу, выбежала из моей квартиры. Только спустя некоторое время я осознал, что выбежала она через дверь. Сбежала по лестнице, с последнего этажа. Не шагнула, как всегда, с балкона.

 

Я не видел её неделю. Неделю я ходил по городу словно сквозь воздух: вокруг меня не было ни малейшего дуновения. Трудно было дышать. Люди на улице, случайно оказавшиеся рядом со мной, недоуменно вздрагивали и ускоряли шаги.

 

Через неделю раздался звонок в дверь.

Она стояла, потерянная, тонкие пальцы затянуты в перчатки. Я сварил кофе и мы вышли на балкон. Было холодно, и я принёс её любимый плед.

 

Я не произнёс ни слова. Я знал, о чём она думает. Кофе, разговоры, книги – и полёты, танцы и вихри. Мы выпили кофе, и я вышёл на кухню, чтобы отнести чашки.

 

Кода я вернулся, она стояла на перилах. Стояла и смотрела на меня.

Она никак не могла решиться. Выбрать. Я молчал и ветряные колокольчики молчали тоже.

 

Она закрыла глаза и шагнула с балкона. Я подскочил к перилам и ухватился за них.

 

Первые несколько этажей она пролетела как камень. Как обычные люди. Потом мир вокруг вздохнул и затрепетал, и Элино падение замедлилось, превращаясь в её обычный полёт. Она раскинула руки и плавно приземлилась на тротуар. Подняла голову, посмотрела на меня. И пошла по улице, уже больше не оглядываясь. Вокруг её туфель закружились маленькие вихри, вбирая в себя уличный весенний мусор.

 

Я видел её ещё несколько раз. В парке, на набережной, и на крышах города. Однажды я пришёл на наш любимый заброшенный пляж в тот момент, когда Эля танцевала на кончиках волн, и целых полчаса, незамеченный, смотрел на их танец.

 

По стенам моей квартиры висели картины. Все разные, и все одинаковые. Музыку ветра со своего окна я снял и убрал в коробку.

 

В конце апреля, когда я пил кофе на балконе, рядом со мной, кружась, опустилось несколько белых перьев. Я выглянул. На крыше сидела белая, неопрятная чайка и чистила крылья.

– Кшшш! – сказал я.

Чайка нехотя снялась с места и улетела, обронив к моим ногам ещё одно перо.

Я допил кофе, отнёс чашку на кухню. Вернулся на балкон.

Встал на перила и шагнул вниз.