Из писем к Оливии

 Майская ночь. Семьдесят два часа до полнолуния. ЭПИГРАФ.




 Ароматны и волнующи ночи третьей недели мая в здешней местности. В прохладном воздухе перемешаны сирень, черёмуха, жасмин и уже отцветающая вишня. Ещё не просохшая полностью земля пахнет свежей травой и горькой смесью болотных трав из поймы реки. Сегодняшней ночью луна почти полная. Громадный её диск касается лесного подзора за рекой и длинная белая серебряная тропа пересекает гладь реки, взбирается по откосу противоположного берега, просвечивает до самого дна ещё полный пруд и отражается в графине, который стоит на моём столе. Дачный плетёный стол, графин с водой, стакан, книга. Ночь с двадцать второго на двадцать третье мая одна тысяча девятьсот седьмого года, помещичья усадьба в срединной части Российской империи, только что пробило полночь.
 
 Мне не стоило большого труда узнать, где Вы живёте. Ваш муж тогда, на перроне вокзала, подал мне визитную карточку, на которой значилось: «профессор права ***». В любой столичной адресной книге указан Ваш дом в Троицкой улице. Однако сомнения, которые меня одолевали все месяцы с момента возникновения мысли написать Вам, не давали мне этого сделать. И я молчал вплоть до сегодняшней ночи. Я не стану докучать Вам глупыми признаниями, восторгами или двусмысленными намёками. Содержание писем не скомпроментирует Вас совершенно, поскольку ничего порочного в этих письмах не будет. Я ручаюсь в этом.
 Наше случайное и короткое знакомство по прошествии нескольких месяцев кажется мне романтичным и даже содержит некий намёк судьбы.
 Впрочем, если Вам кажется, что продолжать более не стоит – просто сожгите этот лист и не отвечайте. Если Вы сочтёте поступить именно так и я не дождусь ответа, писать буду не письма, а дневник, куда стану заносить мысли, обращаясь мысленно к Вам.




 О ЧУДЕСАХ ПЕЙЗАНСКИХ И ФИЛОСОФЕ ЗОСИМЕ. Введение.




 По стёклам барабанит дождь. Третий день подряд ненастье. Дождливое лето выдалось нынче. Садовые кусты и деревья настолько пропитались водой – куда там губке! Вчерашний вечер провёл я в обществе священника местного прихода, отца Зосимы. Интереснейший типаж – в здешних краях он более трёх десятков лет, всех в округе знает от мала до велика. Зосима и пастырь и лекарь и местный летописец в одном лице. Выписывает кучу всяческих журналов, состоит в переписке с несколькими довольно известными литераторами. Прекрасный собеседник. Любит выпить, порою чрезмерно, за что укоряем супругою со всей присущей попадье строгостью. Вчерашняя наша беседа посвящена оказалась крымской мадере и чудесам. Отец Зосима после второй бутылки несколько «распоясался» и пустился в рассуждения о природе чуда. Надобно отметить, что священник ко всему прочему записал множество здешних легенд, преданий и прочих народных фантазий.
- Вы знаете, Пётр Данилович, в русском народе есть одна черта, которую следовало бы совсем искоренить, да только это вряд ли возможно! – пригубив рюмочку, начал священник.
- Извольте, отец Зосима, расскажите, что же это за вредность новая обнаружилась у русского характера? – полюбопытствовал я.
- Склонность к сочинительству, почти детская тяга к приукрашиванию, патологическая я бы сказал, страсть к вранью, если хотите, - выдал неожиданный пасс священник.
- Вот уж никогда бы не подумал, - изумился я, - нетрадиционный порок вы подметили в русском человеке.
- Согласен. Обычно называют пьянство, лень, бесцельное созерцание. Но вы обратите внимание, чем русский человек натуральнее, то бишь необразован, жительствует в глуши, где круг общения его до нельзя узок, тем наивнее, чище его фантазии. Чище не в моральном аспекте, а в безыскусности их, рафинированности, можно сказать. Вот знавал я одного деда в деревне Болотное, там кругом непролазные топи и сношение с внешним миром возможно лишь в самый разгар зимы, когда болота замерзают. Дед тот рассказывал, что лично знаком с апостолом Павлом, который любит собирать волнушки да грузди на островах в этих самых болотах. Добраться на эти острова не все местные могут, оттого грибов там невидимо. Правда и змей тоже. А святой угодник по топям, аки по суху, ходит, гадов ползучих не боится, а грузди да волнушки, там собранные - самые что ни на есть вкусные, особенно в солёном виде да под водочку, до коей апостол немалый охотник. Я спросил деда того – зачем же ты врёшь, дедушка? А дедушка обиделся и, если б не был я в рясе да с крестом – обругал бы меня матерно. Верит дед совершенно искренне в свои фантазии. Вот Вам, Пётр Данилович, одна из причин русских смут, душевного шатания и прочей пагубы. Сами придумаем, сами же и поверим, да ещё и претворять в жизнь сию сказку возьмёмся. А тогда не стой на дороге у нас, да не перечь-мешай – зашибём до смерти.
- Есть резон в Ваших доводах, отец Зосима, волнения пятого года тому подтверждением. Но при чём здесь чудо? Или Вы хотите сказать, что… - но священник перебил меня.
- Вот наверняка Вы слышали местную легенду о Белой Барыне?
- Как же, как же! Эту историю здесь любой житель знает. Обычное народное суеверие на тему привидений, которые предсказывают беду.
- Не предсказывают, а предвещают. Или приносят горе. То есть Вы, батюшка, считаете сие вымыслом?
- Разумеется.
- А вот и ошибаетесь. Дело в том, что я лично встречал Белую Барыню дважды и, более того – узнал её.
- То есть как узнали, отец Зосима? – я так искренне удивился, что непроизвольно посмотрел на бутылку с мадерой. Зосима усмехнулся и укоризненно погрозил мне пальцем.
- А мы были с нею знакомы при жизни, и довольно близко, - священник жестом, более свойственным гусару, а не пастырю, подкрутил левый ус, - только предупреждаю, Пётр Данилович, никому ни слова об этой истории – сия тайна велика есть!
- Господь с Вами, отец Зосима! Буду нем, как рыба.
- И ещё просьба – не перебивать. Даже если Вам покажется, что порой так не может быть, как я излагаю.
- Хорошо.
- Тогда примем по единой сладкоголосия ради! – выпили, и Зосима начал свою историю.

- В первый раз объявилась Белая Барыня за полгода до нашествия Бонапартова на Русь.
Местный помещик возвращался далеко за полночь в своё имение по лесной дороге. В те времена леса тут произрастали прегустые, можно сказать, девственные. Лунная ночь была, ехать светло. Помещик сидит в открытых дрожках, на облучке парой лошадей правит кучер, крепостной того помещика. Неожиданно, в одночасье, набежало на ночное светило невесть откуда взявшееся облако и пала темень. Хоть в глаз коли. Лошади стали. И тут в кромешной тьме образовалась белая женская фигура. Приблизилась она к оцепеневшим людям и сказала ледяным голосом, чтобы готовились они к страшным испытаниям. Одета та ночная незнакомка была, как обряжали в те времена покойников – в белый саван, белый же чепец, а на голове у незнакомки надет был венок из белых роз. Ещё сказала вещунья, что помещик лишится самого дорогого в жизни. Помещик спросил через силу, отринув оцепенение, кто она такая – бес, дух или ведьма. Она усмехнулась гордо и сказала, что зовут её теперь Белая Барыня, а прежнего имени она не помнит. Сказала – и пропала. Тут вновь вышла полная луна, дорога осветилась и кони сами заторопились к дому. Рассказал помещик домашним про эту встречу и седая кормилица его, доживавшая век в барском доме, припомнила, что лет за двадцать до того случая в соседнем уезде молодая барыня утонула. Поговаривали, что утонула она не просто так, а будто бы застал её муж в объятиях любовника, да и погубил обоих. Труп любовника не нашли, а её тело сыскалось в одном из прудов в господском парке. Что лежала она в гробу как живая, а на голове надет был венок из белых роз. Потом случилась война с Наполеоном, в сражении под Малоярославцем геройски погиб единственный сын того помещика. Так сбылось первое пророчество Белой Барыни.
 Впоследствии зафиксировано довольно много явлений этого предвестника грядущих событий и бед. Предсказания, как правило, были общего характера и были туманны, сродни катренам Нострадамуса. Антураж соответствовал – пустынные места вроде кладбища или лесной дороги. Одни очевидцы указывали, что росту Белая Барыня высокого и крупного телосложения, другим она являлась более субтильной. За почти столетнюю историю Белой Барыни могут быть и разночтения, так сказать, - отец Зосима усмехнулся, пропустил очередную рюмку мадеры и продолжил, - а теперь пора рассказать о моих встречах с этой особой. В молодые годы, ещё учась в семинарии и ожидая окончания курса и получения прихода, начал я подбирать себе спутницу жизни. Обыкновенно невест наш брат, священник, ищет в своём же круге, среди дочерей служителей церкви. Был у меня приятель-семинарист Кирилл Преображенский. У отца этого Преображенского помимо сына родилось семеро дочерей. Вот одна из них, Александра, мне и пришлась по сердцу. Но взаимности не наблюдалось – Александра, барышня своенравная, только закончила гимназию и по осени собиралась поступать в Бестужевские женские курсы в столице, о замужестве и слышать не хотела. Этакая, знаете, губернская эмансипе с идеалами всеобщего счастья. Отца-священника в грош не ставила, который по причине чадолюбия власть употребить был не в силах. Одним словом, поступила Александра, как хотела – уехал в Петербург, стала учиться акушерскому делу, да случилась вдруг неожиданность – влюбилась она в одного из своих же преподавателей, некоего приват-доцента Бельского, который читал бестужевкам курс психиатрии. Как выяснилось впоследствии, оказался этот Бельский единственным наследником одной из помещиц нашей губернии. В ту пору и полутора десятков лет не прошло, как Царь-Освободитель Высочайшим Манифестом даровал крестьянам свободу. Как жить дальше без помещика народ только учился, оттого многие крестьяне по старинке остались при господах. У этой самой богатой тётушки господина Бельского на момент выхода Манифеста числилось около двух тысяч душ крепостных и это только мужского полу, подлежащих включению в ревизские сказки-переписи. Наследство господину Бельскому досталось богатое. Он же, как человек городской, склонный к вольнодумству и либерал, не нашёл ничего умнее, как раздать задаром большую часть земель крестьянам, строевой лес продать откупщикам, а самому остаться с молодой гражданской женой в большущем господском доме едва ли не вдвоём. Из слуг он оставил лишь садовника, кухарку да двух конюхов. Жили чудной помещик Бельский с Александрой невенчаны, резали лягушек, зайцев да прочую живность с целью изучения натуры. Детей у них не было. Их имение относилось к приходу служителя, с которым мы не поладили изначально на одном из архирейских собраний. Больно учёного богослова корчил из себя тот священник. К описываемому времени я уж обзавёлся семьёй и матушка моя ходила беременной вторым ребёнком. С Александрой и Бельским встретились мы случайно в губернском городе. Увиделись – раскланялись, вот и весь сказ. А что ещё – давно уж чужие, хоть и бывали знакомы. Лицом Александра очень изменилась – подурнела, глаза стали колючие, пронзительные, губы в ниточку, вылитая нигилистка-бомбистка. Но мне что за дело до чужой женщины. А с Белой Барыней на следующее лето встретился я в первый раз. Август подходил к закату, холодало уже в седьмом часу вечера, росы падали обильны и грибов в тот год уродилось превеликое множество. Вот отягощённый полным лукошком маслят да рыжиков и повстречал я Белую Барыню. Уж вечерело, когда вышел я на тропу, ведущую к дому. Стал спускаться в пойму ручья, там мостик из дубовых плах, да не мостик, а настил. Она меня и поджидает на том мосту. Саженей за двадцать я её увидел. Перекрестился, а она мне пальцем грозит – не смей творить крестное знаменье, остановись! Я остановился – боязно, скажу я Вам, Пётр Данилович, стало на душе – темнеет в лесу быстро, до дому далеко, один я и Она. Молчу.
Барыня в белом вся, как описывали досужие рассказчики, только вот на голове венок не из роз, а из других каких-то цветов и вуаль на лице белая. Всё ж саженей за пятнадцать она стоит и день угасает быстро. Заговорила. Голос низкий, грудной, громкий. «Не боишься со мной встречаться, священник?» - спрашивает. «Господь поможет!» - отвечаю. «А грехи за собой числишь, Зосима?» - задаёт она странный вопрос. «Кто из живых не грешен!» - говорю. «Значит не понимаешь ты своего греха, поп! Будет тебе за это наказанье скорое и тяжкое», - я не удержался, перекрестился, вроде на миг глаза закрыл, а её уж нет. Пропала. Чуть не бегом вернулся я в дом. Корзинку где-то забыл. Матушка меня увидала – перепугалась. «Что случилось? Волка увидел?» «Хуже: Белая Барыня со мной говорила» - отвечаю. Молились мы долго. Через месяц старший наш сын, с деревенскими детьми играя в ножички, сильно поранился. Спасибо нашему земскому врачу, Павлу Антоновичу – спас. До сих пор молю бога о его душе, поскольку года через три врач тот захворал холерой в карантине и преставился. Много в тот год народу поумирало от холеры. После того случая долго и много думал я про свои грехи, однако страшных никак не находилось.
 А второй раз Белую Барыню встретил я более чем через два года, тогда всё и разрешилось. Да так неожиданно, что и подумать было трудно. Уже осень в самом разгаре стояла на дворе. Время самое послеобеденное – часа два по-полудни. Я на заимку пошёл, посмотреть, как работники крышу на сеннике перекрыли. Только в перелесок вступил, тут она и выскочила передо мной. В белом балахоне, а на лице колпак с прорезями для глаз. И – танцует вроде, сама себе подпевая. Я от неожиданности сначала опешил, а потом вдруг стало на душе спокойно, когда услышал я пенье – не может сатана петь и покойник не может, что-то не так тут! Крещусь, само собой. А с собою плётка у меня была – сзади за пояс заткнута, хотел ехать верхами на заимку, да передумал, а о плётке забыл. А тут вспомнил. Выхватил плётку, да стегать Белую Барыню! Точно, не призрак – плётка по живому бьёт, а Барыня как будто не чувствует ударов – кружится и поёт. Потом, после пятого, что-ли, удара остановилась и говорит: «А ведь мне не больно, Зосима!» И говорит Белая Барыня голосом Александры, только глухо из-за колпака. Я тогда схватил Барыню за колпак, сдёрнул с головы – а там точно она, Александра, жена невенчанная. Волосы растрёпаны, глаза безумные – чисто бесноватая. «Ты зачем это делаешь?» - спрашиваю я её. «Мщу тебе!» - отвечает. «За что?» «За лёгкий отказ от своей любви!» - отвечает она дерзко. «Так ведь ты сама мне отказала?» «Ты мне жизнь испортил, поп!» - возопила женщина совсем уж безумно, - « это я из-за тебя с этим постылым извергом связалась, с Белецким! Он же сам безумец и меня безумною сделал. Осень, опять осень, снова я сбросила старую кожу и надела белую, красивую, непорочную» - запела вдруг она и скрылась за деревьями.
 Через неделю Александру увезли в сумасшедший дом, откуда она не вернулась, а господин Белецкий продал имение за бесценок и уехал. Вот такая история про Белую Барыню, – закончил свой рассказ отец Зосима.
- Получается, что женский пол тоже подвержен воздействию здешних легенд,- сделал вывод я.
- Само собой, - отозвался Зосима, - само собой. Но тут скорее не сочинение чудесной или страшной легенды, другое…
- Выходит, что любила она Вас, - я достал из буфета коньяк и налил себе и священнику.
- Один бог знает, что у кого на душе, - вздохнул Зосима, мы выпили и он заторопился домой, - ох и влетит мне от матушки по первое число, - с непритворным испугом сказал он, - она порой страшнее Белой Барыни бывает, когда гневается.
 Мы попрощались.

 
 ГАД ДОМАШНИЙ. Основная часть
 (Сельская готика с элементами детектива)



 Имение наше называется Багдасарово. Я, Пётр Данилович Бухвостов, являюсь праправнуком Амаяка Багдасарова, уроженца Эривани. Мой прапрадед получил столбовое дворянство по именному указу Государя Императора Петра Алексеевича за ратную доблесть и преданность трону. В придачу же дарованы предку девять деревенек в здешней губернии, рядом с одной из которых означенный пращур и обосновался, построив имение Багдасарово на высоком берегу речки Долгой. На другом берегу, пониже, деревня Орлово с церковью, кладбищем, базарной площадью и сельской управой. На спуске от усадьбы к речке, слева от мощёной булыжником дороги от усадьбы до Орловки, две местных достопримечательности: громадных размеров дуб в десять обхватов и великан-камень, на котором виден глубокий отпечаток волчьей лапы. В стволе дуба дупло, да такое большое, что там может поместиться лошадь. Вот с этими артефактами и связана следующая история, в которой мне пришлось участвовать как одному из фигурантов.
 В году не менее десяти месяцев проживаю я в Багдасарово. Жена, имея идиосинкразию к пейзанской жизни, обитает в столице с детьми. За всё время после свадьбы появлялась она здесь дай бог с полдюжины раз, да и то лишь когда с приехавшими на лето детьми случалась ветрянка, корь или иная детская хворь. Супруге моей ненавистен воздух сельский. Её стихия – Большая Морская, Пассаж, Невский проспект и главная страсть и смысл жизни – салон, где вечная круговерть подруг, их мужей, собачек, любовников и прочей живности, которую я в свою очередь не терплю.
 Близилось начало лета. Последняя неделя мая куролесила, разогревая природу перед наступлением июня. Я люблю прогуляться в такую пору вдоль речки, полюбоваться на дивные пейзажи вечерней порой, когда закатное солнце таинственно раскрашивает знакомую местность, открывая нам скрытые чудеса и разгадывая загадки. Войлочные туманы висят над плёсами, пахнет черёмухой прибрежная коса, закричит вдруг заполошно коростель в уже довольно высокой траве, фыркнет стреноженная крестьянская лошадь, выведенная в ночное деревенским мальчиком. Начальная стадия ночи фиолетова и тревожна, белые веснушки звёзд, вдруг высыпавших на небесной физиономии, похожи на крупную соль, которой посыпают говяжью свежатину, ещё два часа назад бывшую живой и беззаботной коровой.
 Я направлялся к реке. Уже потянуло сыростью и заблестела отражением звёзд вода. В такую пору русалки просыпаются и начинают водить свои хороводы.
 Истошный крик заставил меня вздрогнуть. Душераздирающий вопль пронёсся над рекой и смолк так же внезапно. В наполненном вечерней сыростью воздухе я услышал топот ног убегающего человека. Или двух. Я побежал на крик. В минуту достиг я дуба и на фоне луны увидел кошмар: на обломке одной из веток, будто на колу, однако уж беззвучно, ещё агонизировало человеческое тело. И откуда-то из-под земли протяжно и жутко завыл волк.

 Тело снимали рано утром под присмотром уездного полицейского чина. Всё население ближайших деревень собралось вблизи ужасного места. Стояли молча и смотрели на тягостную работу четырёх местных мужиков. В погибшем опознали Ваську-дурачка из маленькой лесной деревеньки Малинники, что верстах в двадцати отсюда. Тело погибшего уложили на телегу и отвезли в сторожку при церковном кладбище. Народ разошёлся.
 Я пригласил полицейского чиновника, знакомого мне ранее Звонарёва Павла Кузьмича к себе отобедать. Обедали уже вчетвером – к тому времени прибыли из губернского города следователь по уголовным делам Плужников и полицейский врач Поличенко. За обедом разговорились.
- Первоначальный осмотр тела ничего конкретного не дал, - сказал Плужников, - несчастного дурачка будто куклу насадили на дубовый сук. Сук этот длиной более сажени, толщиной в бычью ногу, сверху заострён, однако срез давний.
- Это в самом конце прошедшей осени бурей обломало, - заметил я.
- Очень похоже. Одним словом, этот естественный кол и использовали для казни. Только зачем дурачок-то? Жертвоприношение некое? Но это уж совершеннейший нонсенс, господа! В наших краях и такое! Население сплошь православного вероисповеданья, смирные люди, в меру пьющие, – развёл руками Звонарёв, - решительно ничего не понимаю!
- Господин Плужников, я не знаю, важно ли это или нет, но когда я подходил к дереву, ещё не видя тела, то чётко слышал, как убегали несколько человек в сторону моста. И ещё одно скорее мистическое совпадение – как только увидел я тело на фоне лунного диска, раздался волчий вой, - в очередной раз повторил я свои впечатления той ночи.
- Волков в нашем лесном крае много, я по весне троих подстрелил, - заметил полицейский врач Поличенко, - одних шкур у меня на квартире в каждой комнате по паре, да ещё головы я наловчился сам выделывать, прямо живые. Только вот глаза негде купить. Приходится гипсовые вставлять, раскрашенные.
 Под вечер бригада уехала, забрав с собою тело Васьки-дурачка для вскрытия. На том эти печальные события и завершились конкретно в наших местах. В последующие два месяца одни лишь слухи о загадочной смерти деревенского дурачка будоражили население, да обрастало это событие дикими слухами: завелись, мол, в нашем краю идолопоклонники, которые в лунные ночи приносят человеческие жертвы, а хоронятся эти нехристи в непролазных болотах по обе стороны бревенчатой гати, проложенной через топи по пути в Малинники. Что в их шайке есть таинственный колдун Ряха, который везде ходит с волком, у которого красные глаза. И что волк тот не простой, а оборотень. И оборачивается он в полнолунье младенцем ростом в две сажени, а у младенца того вместо кожи рыбья чешуя, на руках медвежьи когти, а из родничка на темечке, открытого, как и положено у новорождённых, вылезает в полночь на волю летучая мышь, укус которой превращает человека в упыря.
 Случай этот беспокоил мои сны всё лето. Не помогали ни водка, ни молитвы отца Зосимы. Да ещё в июле, в разгар покоса, волки зарезали стадо овец, чего не случалось в наших местах очень давно.
 Уже ближе к Ильину дню решил я искупаться. Пошёл на речку, на плёс, где песчаная коса и течение малое, плавать в том плёсе раздольно. У основания косы кусты ивняка густые, где можно спокойно раздеться. Довольно обширные заросли. Начал я разоблачаться и услышал тихие голоса неподалёку, разговаривали трое.
- Может ещё одного уговорим?
- Опасно. Уже заподозрили.
- А если Волка привести?
- Скажешь тоже, Волка! Он в прошлый раз едва нас не загрыз.
- Плохо ты рассчитал всё, оттого и сорвалось.
- Ты сам виноват – зачем с дурачком связались, дурак он и есть дурак!
- Самому тебе надо было лезть.
- Ишь, какой умный! Страшно. Да и дурачок ловкий, как обезьяна. Там ведь только сверху увидеть можно ТО место!
 Я, стараясь не шуметь, раздвинул ветки ивы и сквозь листву увидел сидящих в зарослях в нескольких саженях от меня трёх приехавших на каникулы гимназистов. Один был сыном местного землемера, а двое – дети лавочника. От пятнадцати до семнадцати лет им от роду.
 Я решил брать всех тёпленькими. Не медля ни секунды, выскочил полуголый из кустов прямо на собеседников. Они обомлели от страха.
- Рассказывайте всё! – страшным голосом закричал я. И они рассказали. Виной всему оказался Эдгар По с его историей о Золотом Жуке. Ещё небольшую лепту в трагическое приключение внесли истории о Нате Пинкертоне. Начитавшись этих рассказов, праздные гимназисты решили искать клад. А где его могли зарыть в здешних местах разбойники? Ну конечно, под огромным дубом. Для романтической приправы были придуманы и детали: в лунную ночь следовало залезть как можно выше и в определённом месте бросить камень с высоты в прореху ветвей. Куда камень упадёт – там и клад. Однако лезть ночью на такую высоту страшно. Васька-дурачок подходил для этой затеи в самый раз. За два леденца в виде петушков на палочке Васька готов был на что угодно. В те самые дни, когда подельники решили осуществить свой план, Васька гостил у двоюродного деда в деревне Горки, в полутора верстах от Орлова. Был у Васьки постоянный спутник, собака по кличке Волк. Имела та собака дурную привычку выть по-волчьи, за что их вместе с хозяином местные пастухи обещали утопить. Лунной ночью Васька полез на дуб, да сорвался и, по закону подлости, угодил с высоты на острый обломок дубового сука, оказавшись на оный нанизан, как карась на кукан. Типичный несчастный случай. Гимназисты бились в истерике и слёзно просили никому не говорить об их глупостях. Я, немного подумав, пообещал молчать, взяв с них слово образумиться.

 Спустя несколько лет, когда начались бунты и беспорядки пятого года, отцу Зосиме пришлось служить один за другим три сорокоуста об убиенных в междуусобице рабах божьих Гавриле, Матвее и Юрии. Все трое, как боевики, оказавшие вооружённое сопротивление законным властям, были приговорены военно-полевым судом к повешенью.
 Говорят, что каратели повесили их в ряд на одной дубовом суку.